15 апреля 1941 года несколько возрастов молодых мужчин через районные военкоматы Пинской области были призваны в город Кобрин на строительство аэродрома.
В числе призванных оказался и я с братом Иваном и ещё три человека из нашей деревни Выгонощи. Это были – Свирский Михаил Семёнович, Филютич Иван Саввич и Полуянович Александр Максимович. Мой старший брат Трофим тоже получил повестку.
Жил он в то время в деревне Гутка, где работал лесником, объездчиком. Пока добрался до станции узкоколейной железной дороги, откуда мы должны были на поезде уезжать в Ивацевичи, поезд с нами, мобилизованными, ушёл. Второй повестки он не получил, так и остался на своей работе. Из Ивацевичей привезли нас в Кобрин.
В Кобрине из мобилизованных людей организовали два строительных батальона, примерно по семьсот человек в каждом. Номера батальонов были 450 и 451.
Каждый батальон был разбит на четыре роты, роты делились на взводы, а взводы в свою очередь – на бригады.
Со Свирским и Филютичем я попал в бригаду плотников батальона № 450. Большинство призванных солдат разместили в крестьянских избах на восток от Кобрина. Разместить всех в избах не представлялось возможным, поэтому нашему взводу пришлось занять ригу – сарай для необмолоченных снопов.
В апреле ночи были ещё холодными, часто с заморозками, поэтому спали мы, не раздеваясь, глубоко зарывшись в солому.
Фронт строительных работ на будущем аэродроме не был полностью развёрнут, и в первые дни нас использовали в качестве рабочей силы на земляных работах на строительстве Днепро-Бугского канала. Никакого обмундирования нам не выдали, носили мы свою домашнюю одежду.
Возможностей для поддержания личной гигиены не было никаких, баня отсутствовала. Бельё было только то, которое мы привезли из дома – по одной-две пары.
Прошло только три недели после приезда на строительство, а уже многие из нас завшивели. Среди мобилизованных людей нарастало недовольство.
Однажды воскресным майским днём солдаты из батальона № 451 отказались выйти на работу.
Вскоре зачинщиков забастовки судил военный трибунал и приговорил их к десяти годам заключения каждого.
Особенно рьяно на судебном процессе с гневной обвинительной речью выступил комиссар батальона №451.
После состоявшегося суда по дороге на работу прямо на привале командир нашей роты (было у него два кубика в петлице, по национальности – еврей, фамилию его я не помню) провёл с нами краткую беседу. Он сказал:
«Товарищи! Я вижу, что среди бойцов роты нарастает недовольство. Многие нарекают на плохое питание, на отсутствие бани, мыла, чистого белья, работать приходится и по выходным дням.
Да, всё это так, я согласен, трудностей много, но, товарищи, не забывайте, в какое страшное время мы живём!
Было бы хорошо, если бы мы и такой трудной жизнью дожили хотя бы до осени. Международная обстановка более, чем сложная. Не зря нас всех сюда направили. Прошу вас, задумайтесь об этом».
Беседа была проведена своевременно.
Мы поняли, что надвигается что-то страшное и к своим трудовым обязанностям стали относиться более добросовестно, трудились с полной отдачей. Недовольство и роптания исчезли.
Необходимо отметить, что состав мобилизованных был разношёрстным. Среди них были комсомольцы, активисты и депутаты сельских и городских советов, были явные противники советской власти, были и такие, кто использовал любую возможность, лишь бы не работать. Такое положение требовало проведения умелой и грамотной политической работы с личным составом.
Далеко не всегда политсостав батальона – комиссары и политруки рот соответствовали этим высоким требованиям, политмассовая работа проводилась не на должном уровне. Свидетельством тому был состоявшийся судебный процесс.
Помнится, каким самоуверенным и неприступным был комиссар батальона № 451в мирное время, с каким презрением и надменностью смотрел на рядовых бойцов, и каким жалким и растерянным он оказался в самый первый день войны, при первой встрече с опасностью лицом к лицу. О нём я расскажу дальше.
Прошло три-четыре недели, и бараки для размещения личного состава были построены. Всем хватило места, чтобы там разместиться. Аэродром строили быстро.
Требовалось построить две посадочные площадки. Батальон №451 строил площадку, располагающуюся в направлении с востока на запад, длиной тысячу двести метров и шириной восемьдесят метров.
Наш батальон №450 строил другую площадку, располагающуюся в направлении с севера на юг и размерами семьсот пятьдесят на восемьдесят метров.
Подготовленные, очищенные от кустарника, мелкой поросли и леса площадки, выравнивались, засыпались толстым слоем гравия, хорошо утрамбовывались, смачивались неоднократно водой, а затем покрывались вплотную друг к другу привезенными готовыми шестиугольными плитами.
После плотной укладки плиты заливались толстым слоем бетона. Первая площадка была почти закончена к 22 июня 1941 года.
Первую пробную посадку и первый взлёт с целью её проверки, совершил на ней двухмоторный самолёт.
В мае 1941 года часть батальона №450, в том числе и наша бригада плотников, была командирована в город Брест.
Разместили нас в деревне Плоская, которая находилась в четырёх километрах севернее Бреста, на частных квартирах.
Мои односельчане – Свирский и Филютич поселились вместе со мной в одном доме. По прибытию в деревню сразу же привели себя в порядок: попросили у хозяйки ведро, прокипятили всю одежду и бельё, постриглись и помылись.
Мы строили рядом с деревней военный лагерь. Кирпич привозили со старых, разрушенных складов Брестской крепости, находившихся у устья реки Мухавец при впадении в реку Буг.
Мы разбирали строения складов без крыш, стены достигали толщины полтора метра, кладка кирпича была почти вся выполнена на известковом растворе, частично встречалась и цементная кладка. Добротные склады были построены ещё при царствовании Екатерины Второй, но кирпич был прочный, гладкий, качественный, тёмно-красного цвета.
В непосредственной близости находилась государственная граница Советского Союза. Часто мы видели на западном берегу Буга немцев, прогуливающихся маленькими группами по два-три человека, в бинокль разглядывающих нас, наблюдающих длительное время за нашей работой. Иногда к границе подходили польские полицейские.
Наши пограничники тоже следили за перемещениями немцев. Мы с пограничниками общались, иногда разговаривали.
Как-то в беседе с нами пограничники озабоченно сказали, что с каждым днём количество немцев на границе увеличивается.
Назойливое разглядывание немцами в бинокль было для нас не очень-то приятным, и однажды наш солдат, по национальности еврей, уроженец города Пинска, не выдержал наглого немецкого любопытства, и с расстояния примерно триста метров показал немцам свой оголенный зад. Последствия скандального инцидента проявились буквально на следующий день не самым плохим для нас образом, а именно: нас срочно переодели в старую военную форму, как будто невоспитанных гражданских хулиганов заменили военные.
Очевидно, обиженные такими нехорошими манерами, немцы незамедлительно нажаловались нашим пограничникам. Долго ещё мы потешались над нашим другом и благодарили его за полученную, хоть и старую, но военную форму.
Во время поездок за кирпичом мы невольно видели расположение нашей военной техники.
Размещалась она на площадках, огороженных забором из толстых стальных прутьев, закреплённых кирпичной кладкой высотой примерно в половину метра.
Площадки были вплотную заставлены разной военной техникой: автомашинами, полевыми кухнями, разнообразным военным имуществом и оборудованием.
Автомашины стояли плотно одна за другой на расстоянии, не превышающем одного-двух метров, а расстояние между рядами машин было и того меньше. Так же плотно размещалась и вся другая военная техника. И это у самой границы!
Мы тогда думали и не один раз между собой обсуждали эту беспечность, если не сказать хуже.
Разве мало места, чтобы рассредоточиться? Кому бы могли мы это сказать, мы ведь были простыми рядовыми солдатами, кто стал бы нас слушать?
Достаточно было нанести по такому скоплению техники один артиллерийский или бомбовый удар, чтобы полностью вывести её из строя.
К сожалению, вскоре наши опасения подтвердила жизнь.
Много недальновидных просчётов допускалось и при строительстве военного лагеря.
Из спора наших офицеров мы поняли, что ширина главных дорожек в старом лесу должна быть двенадцать метров, вспомогательных восемь и шесть метров, а в молодом лесу, где кроны деревьев небольшие, ширину всех дорожек следовало сократить на одну треть.
Лес, в котором велось строительство военного лагеря, был сравнительно молодым, а дорожки выполнили, как в старом. В результате лагерь был демаскирован.
Строительство велось в авральном темпе, без чертежей, без плана, а когда проектные документы поступили, лес был уже вырублен неправильно.
Строительство военного лагеря завершилось, и мы вернулись в Кобрин, на прежнее место работы.
За время нашего отсутствия строительство аэродрома значительно продвинулось. Работа шла полным ходом. Начальство торопило нас.
Обстановка была напряжённая, люди были нервными, угнетёнными, никакой уверенности в завтрашнем дне не было.
Над всеми нами висело что-то непредвиденное, неожиданное, давящее, страшное. Трудно передать настроение людей того времени. Наверное, не было никого, кто этого напряжения не испытывал. Тяжёлые предчувствия морально подавляли людей.
15 июня 1941 года за неделю до начала войны поздно вечером, когда прозвучала команда: «Отбой!», и я лёг спать, но ещё не успел уснуть, ко мне пришёл мой младший брат Иван, служивший в батальоне №451. Он попросил выйти с ним из барака. Сказал, что ему надо срочно со мной поговорить.
Мы вместе вышли во двор, осмотрелись вокруг, убедились, что нас никто не может услышать. Брат мне сказал:
«Я недавно случайно услышал секретный разговор поляков из города Пинска, которые тоже служат в батальоне №451 и спят на соседних со мной нарах.
Они думали, что я уснул, и шёпотом разговаривали между собой. Один из них сказал, что сегодня, в воскресенье должна начаться война между Германией и Советским Союзом.
Воскресный день заканчивается, наступила ночь, а война не началась. Я пришёл к тебе посоветоваться».
Я спросил у брата:
«Слышал ли ещё кто-нибудь этот разговор?». Он ответил:
«Нет, никто не слышал».
Я немного подумал и посоветовал ему никому больше об услышанном не говорить, чтобы никто не смог обвинить брата в провокационных разговорах. На этом мы расстались.
В скором времени жизнь подтвердила, что секретный разговор поляков не был беспочвенным.
Война действительно началась в воскресенье, но только в следующее.
И как только фашистские захватчики вторглись в пределы нашей Родины, в западных областях Белоруссии уцелевшие пилсудчики, как по команде, ухватились за оружие, потянув за собой многих поляков. Некоторые из них стали комендантами полиции, временными и чёрными (штатными) полицейскими, другими служащими, которым было разрешено носить оружие.
Вскоре высокую активность поляков заметили немцы и заподозрили в ней что-то неладное.
Немцы быстро почти всех поляков обезоружили, а их оружие передали белорусским предателям Родины.
Есть все основания полагать, что сведения о предстоящей в воскресенье войне поступили из Лондона от эмиграционного польского правительства.
22 июня 1941 года нас впервые подняли ночью, в два часа, и повели на работу.
Подъём несколько затянулся: никогда мы так рано не начинали работать.
Когда мы были на своей стройплощадке, то внезапно услышали, как на соседнем аэродроме в деревне Стригинь завелись моторы наших самолётов, но в воздух они почему-то не поднимались.
Моторы самолётов некоторое время работали, затем остановились, и наступила тишина.
Мы приступили к работе. Стало совсем светло, хотя солнце ещё не взошло. Было около четырёх часов утра.
Внезапно послышался рокот самолёта, который летел с востока к нам. Все обратили внимание на то, что звук мотора был совсем не похож на звук наших самолётов. Почему же он прилетел с востока? Самолёт сделал над нами разворот и опять улетел на восток.
На втором заходе, следуя с востока, сбросил бомбу. Раздался страшный взрыв. Бомба упала от нас на расстоянии двести-триста метров, между нашей стройплощадкой и военным городком.
Никто от взрыва бомбы не пострадал. Позже мы узнали о том, что одна из бомб упала на военный городок, но не взорвалась.
Раскрыв рты, мы молча наблюдали за самолётом. Выполнив разворот, самолёт снизился над нашей стройплощадкой и стал строчить из пулемёта.
Мгновенно все упали на землю, закрыв голову руками. Израсходовав патроны, самолёт улетел.
Прошло несколько минут. Мы начали потихоньку подниматься, отряхиваться от песка, собираться маленькими группами, приходить в себя от перенесенного шока.
Подошёл мой брат Иван, узнать, всё ли со мной в порядке и сказал: «Это похоже на войну. Время завтрака. Я пойду за котелком, а ты здесь жди меня, я скоро вернусь».
Ушёл. Наступила мёртвая тишина. Даже пения птиц не было слышно.
И вдруг опять налетели немецкие самолёты. Я сначала попытался их считать: один… пять… тринадцать…двадцать…тридцать один…
А потом и счёт им потерял. Одни улетают, другие прилетают. Город весь в огне. В небе шли воздушные бои.
Как же горько было мне видеть, что скорость наших истребителей значительно меньше скорости немецких бомбардировщиков, не говоря уже о скорости немецких истребителей.
Позже мы узнали, что наши истребители, сражавшиеся над Кобрином, были устаревших типов. Марки их я не помню.
Внешне они напоминали современных «кукурузников», только нижние крылья их были короче верхних, и сильно ревели моторы.
Мне довелось наблюдать, как за нашими бомбардировщиками гнались немецкие истребители.
Скорость двухмоторных бомбардировщиков была довольно высока, но они не прикрывались истребителями и терпели поражение.
С начала боёв до четырёх часов дня наши лётчики потеряли шестнадцать самолётов разных моделей.
Как же больно было смотреть на то, что наши лётчики отважно бросаются в бой с фашистскими стервятниками и на твоих глазах погибают, а ты за этим наблюдаешь и абсолютно бессилен помочь.
Второй раз я испытывал гнетущее тяжёлое чувство собственного бессилия.
Первый раз так же трудно было видеть гибель польских лётчиков в воздушных боях над городом Легионово под Варшавой в 1939 году, когда Германия напала на Польшу.
Кроме воздушных боёв над Кобрином, мы видели активное передвижение воинских частей и гражданского населения по шоссе Брест-Москва.
Рядом с бараками было большое поле, засеянное рожью, рожь была густая, высокая, мы спрятались в ней и наблюдали за происходящим. Бараки немцы больше не обстреливали, бомб тоже не сбрасывали. Вероятнее всего считали, что там находятся заключённые.
Из числа строителей погибли немногие.
Мне точно известно, что в момент выгрузки цемента из вагона на станции Кобрин погиб Шабатько Иван из деревни Гутка Телеханского района.
Наконец солнце миновало зенит и стало опускаться, жара начала спадать, подул лёгкий ветерок.
Мы, то есть я и оба мои односельчанина – Филютич и Полуянович, всё ещё прятались во ржи недалеко от нашего барака.
Я ждал брата и переживал, что отпустил его, не удержал, не мог себе простить, ведь это был мой младший брат, он никогда не был в подобных обстоятельствах.
Никакого начальства нигде не было видно, никто нас не собирал, не звал, никто не отдавал никаких распоряжений.
Ждать дальше я не мог. Сказал ребятам, что иду искать кого-нибудь из руководства, заодно хоть что-то попытаюсь узнать о своём брате. Договорились, что односельчане будут меня ждать.
Проверил все бараки – нигде ни души. Иду дальше. Вижу в поле, спрятавшись во ржи, сидят человек семь из нашей роты, в том числе и секретарь комсомольской организации.
Они о чём-то оживлённо беседовали. Как только я подошёл поближе, разговор сразу прекратился. Я спросил, обращаясь ко всем, никого не выделяя:
«Что будем делать?» А в ответ – ни звука. Мне стало ясно, что среди них я буду лишним.
Возвратился к своим товарищам. Посовещались несколько минут и решили уходить домой.
В это время немцы бомбили только Кобрин, а над военным городком и аэродромом немецких самолётов не было.
Мы знали, что на шоссе Брест-Москва сильное движение, идти к нему не было никакого смысла, поэтому мы решили двигаться в сторону Пинска. Для этого надо было перебраться через реку Мухавец.
Недалеко от барака нашли самодельный деревянный мостик, и перешли по нему на другой берег.
Собралось там нас человек десять, был среди нас и комиссар батальона №451.
Вся его надменность пропала, не называл он нас почему-то товарищами, а всё причитал:
«Ох, и бомбит немец, братцы, ну и бомбит!»
Таким составом вышли мы на шоссе Брест-Пинск. Миновали Городец, под Антополем в кустах заночевали.
Утром проснулись, а комиссара нашего и след простыл.
Много лет прошло с тех пор, но когда я вспоминаю этого, так называемого «комиссара», невольно думаю, какие подлые люди попадают иногда во власть и вершат судьбы людей.
Ведь с его подачи получили невинные люди по десять лет заключения и, вероятнее всего, не вернулись никогда к своим семьям.
А он при первой же возможности сбежал, бросив вверенных ему партией солдат на произвол судьбы. Почему?
Предположим, он боялся за своё рьяное выступление на суде.
Почему же тогда не примкнул к группе красноармейцев, которые устанавливали на балконе второго этажа в Городце зенитный четырехствольный пулемёт? Ведь мы там остановились и смотрели на действия красноармейцев.
В противоположность трусливому комиссару можно поставить в пример нашего командира роты.
Человеком он был скромным, не изображал из себя большого начальника, а когда наступили тяжёлые времена, и командный состав батальона разбежался кто в рожь, кто в подвал на кладбище, он не растерялся.
Собрал сколько смог солдат, построил и дал каждому задание. Организовал вывоз документов на строительство аэродрома и другой важной штабной документации.
Таким образом, были загружены военным имуществом все имеющиеся в наличии машины и отправлены в тыл.
Эти достоверные сведения я узнал от старшины бывшей нашей роты Киевца, которого совершенно случайно встретил в деревне Суличёво Дрогичинского района, будучи в партизанском отряде в 1943 году.
Вывод напрашивается сам собой: в минуту опасности, когда снимаются маски, каждый показывает своё настоящее лицо, равно, как и душу. В такое время проявляется вся сущность человека.
Так началась для меня Великая Отечественная война, так прошёл первый её день со страшными потерями и разочарованиями, как в людях, так и в боевой технике.
Вторую ночь после начала войны провели мы только втроём на хуторе недалеко от Хомска Дрогичинского района.
Третья ночь прошла в болоте у Гощецкого озера.
25 июня мы были в своей родной деревне Выгонощи.
Когда проходили через районный центр Телеханы, немцев там ещё не было, но не было также и представителей советской власти. В Выгонощах ещё были три работника НКВД.
Вскоре по возвращении домой, мы увидели, что завязался воздушный бой над Выгоновским озером.
Наш самолёт был повреждён. Два лётчика выпрыгнули с парашютами, а третий – погиб.
К лётчикам, опускающихся на парашютах, побежали работники НКВД, которые больше в деревню не вернулись.
Это были последние представители советской власти перед немецкой оккупацией.
Как же восприняло население деревни Выгонощи потерю советской власти?
Надо прямо сказать, что далеко не все были этим обстоятельством огорчены. Как только я пришёл домой, так сразу же окружили меня односельчане.
Начались расспросы, что, да как? Люди высказывали разные мнения.
Бывший сельский староста деревни (польский солтыс) Лукашевич Пётр Васильевич сказал, что немец – хороший хозяин и наведёт порядок на нашей земле. Его поддержал Куратник Константин Филиппович.
А Климов Авраам возразил:
«Зря вы, хлопцы, так радуетесь. Вы ещё немцев не видели, и не знаете, какие они наведут порядки. А при советской власти можно было неплохо жить».
Пришлось и мне высказать то, что думал:
«Немцев я пока не видел, о порядках немецких сказать ничего не могу, но одно знаю твёрдо – фашизм не идёт к нам с целью наладить нашу жизнь, а хочет он нас ограбить, закабалить, сделать бессловесными рабами.
Я уверен, глубоко убеждён в том, что всем нам надо брать в руки вилы, топоры, ружья, любое оружие, что у кого есть, и всеми силами гнать с нашей родной земли завоевателя».
От моих слов бывший польский солтыс пришёл в ярость.
Я прямо сказал ему:
«Не спеши возмущаться, время покажет!»
И когда в сентябре 1942 года эсэсовский карательный отряд сжёг нашу деревню Выгонощи, а перед этим фашисты сожгли и уничтожили деревни Вядо, Тупичицы, Красницу и Бобровичи вместе со всеми их жителями, присутствовавший при том давнем разговоре Куратник Константин Филиппович, при встрече спросил у меня:
«Как мог ты знать в первые дни войны, когда не было ещё немцев, что всё так трагически сложится?».
Прошло два или три дня, и вернулся домой мой младший брат Иван. Я был рад этому.
Он рассказал нам, что в первый день войны над Кобрином был сбит четырёхмоторный самолёт противника.
Его сбили красноармейцы из зенитного четырёхствольного пулемёта, установленного на церкви на Ратнянской улице города Кобрина. Первые дни после начала войны показали, что война будет для нас долгой и трудной, и воевать нам придётся на нашей родной земле.