1
Автозак трясло на неровной дороге, и каждая ухаба отдавалась в раненом глазе этаким щемящим ощущением безнадёжности. Санька Колесов, а среди зэков просто Колесо, отбывающий третий год на строгом режиме по нехитрой статье уголовного кодекса, был рад этой перемене - его везли на областную больничку, предстояла операция. Только зэк может понять вот эту радость, когда перемена жизни ощутима - она сулит какие то новые впечатления, а ведь это главное для человека запертого в квадрат окружённый колючей проволокой на годы.
Автозак вьехал на территорию "вольной" областной больницы - была ночь, и когда Колесова вывели из тесного отделения, то первое, что буквально запечаталось в его памяти, это светлый холл среди окружающей тьмы парадного входа больницы.
- Иди! - скомандовал прапорщик из конвоя, и нервно поправил автомат, висящий у него на груди.
Второй охранник быстро одел на одну руку Колесова наручник, а второй прикрепил к своей руке.
- Так надёжнее, парень! - сказал он даже как то нараспев зэку.
Санька молчал. В нём жил такой интерес к этой вольной жизни, которая была рядом, что его не отвлекал даже конвой. Когда ещё получиться увидеть вот этот мир. Когда то и он жил в нём.
2
Идти по коридору не видя света весьма непривычно - после операции была повязка на оба глаза, и Колесов может впервые в жизни осознал, что такое зрение. Но идти надо было, чётко выполняя команды конвоя, и вот теперь наручник, на руке прапорщика был именно тем благом, что является собака поводырь для слепого. Очутившись в холодном железном мешке автозака, Колесов тяжело перевёл дыхание: надо было как то жить.
Завёлся мотор, и машина поехала - его везли уже в областную тюрьму для зэков. И хотелось побыстрее закончить этот путь. И вот снова затих мотор. Снова его куда то вели. Потом что то сказал: принимайте!
Явно конвой ушёл. Санька почувствовал, как дотронулись до его руки, и женский голос сказал:
- Идите за мной.
И он шёл за женщиной, чувствуя, как он осторожно держит его за локоть.
- Эта кровать ваша. Через несколько дней с больного глаза повязку снимут. Сейчас вам сделают укол.
Шуршащие шаги.
Колесов сидел на кровати.
- Есть кто рядом? - спросил он.
- Есть, - ответили Саньке грубоватым голосом.
- У меня в мешке чай. Заварите.
- Сделаю.
Вскоре принёс неизвестный чифир.
- Позови остальных, кто в палате, из братвы, - сказал Колесов.
Послышались шорохи. Санька понял, что людей стало больше.
- Чифирнём! - произнёс Колесов.
Чифир был на хорошей заварке, и придал сил.
- Откуда привезли, браток? - спросил кто-то.
- С сорок пятой.
- Строгач, - продубливал кто то слова Колесова.
Пришла медсестра, и зэки разошлись по своим местам в палате.
Колесову сделали укол, он почувствал, что сознание становится вялым, усталость наваливалась на тело.
- Проснётесь, сделаем ещё укол. А пока отдыхайте, - сказала медсестра.
Ушла. Колесов затих, и сон пришёл к нему, как избавление от страданий.
3
Голос у этого зэка был немного монотонный, но рассказывал он когда то прочитанные книги с такими деталями, с таким добродушием, что слушали его в палате с большим интересом. Это видимо было его большим увлечением - пересказывать книги. Колесов чувствовал жизнь этих книжных героев, переживал за них. Так прошло несколько дней. Потом повязку со здорового глаза сняли, и Санька увидел свет. Божий свет. Он вышел в прогулочный дворик, который был при больнице расположенной на территории колонии, и здесь среди серого асфальта смотрел на весеннюю травку пробивающуюся сквозь эту серость, и чувствовал, что жизнь начинает налаживаться. Ведь любое улучшение жизни, когда ты на дне, кажется большим благом. На зоне человек учится это ценить - маленькие радости с особых волнением.
И может быть именно вот эта перемена - видеть Божий свет и превратило весь окружающий мир, такой серый и безнадёжный, для Саньки в ту отдушину. которая помогла ему внутренне собраться, и поверить в себя. Вот такая малость - видеть зелёную травку.
4
"Зачем он нам пересказывает эти книги?" - подумал Санька, слушая Мотыля, в очередной раз после отбоя рассказывающего какую то книжную историю. Про Мотыля было известно, что ждёт он волю - она была ближе к нему, чем к остальным на больничке. Документы были отправлены на актирование - освобождение досрочное по состоянию здоровья. Мотыль был худым, как жердь. Лицо с желтоватым оттенком, точно обтянутые жёлтой кожей скулы, глаза, точно вдавленные вглубь бровей. Говорил он нараспев, и даже монотонно, но было такое ощущение, что пересказывал он прочитанные книги, точно заучил их наизусть. Он ждал воли. Но и знал, что болен безнадёжно. И хотел умереть на воле. И после отбоя рассказывая прочитанные книги, точно смаковал детали, мечтая вслух о море, о приключениях. А по утрам он был тихий, точно выжата была с него энергия за ночь. Он ходил с осторожностью сапёра по минному полю, и был молчалив. Оживал только, когда слушали его пересказы книг.
Увозили на зону Мотыля в одно из ранних утренних мгновений. Сразу после завтрака. Так было принято "выдёргивать на этап нежданчиком" - и сразу стало тихо в палате. Мотыль уходил на строгач - и возврата видимо на волю уже не ждал. Он вымученно улыбался показывая жёлтые от чифира зубы, и была эта улыбка от безнадёги похожа чем то на оскал волка. Колесов подошёл к нему, и протянул руку. Пожал худую руку Мотыля, потом будто о чём-то вспомнив, подошёл в своей тумбочке, и достал шерстяной шарф (прислали из дома).
- Ты возьми бродяга, тебе нужнее, - сказал Санька отдавая Мотылю толстый чёрный шарф.
- Удачи, Санёк! - сказал Мотыль, нервно сжал руку Колесова - ладонь у Мотыля была худая и холодная.
Он ушёл, и в палате как то опустело - некому больше было рассказывать после отбоя зэкам прочитанные книги.
5
Протяжно скрипнула железная дверь за спиной, и Колесов прошёл в длинный коридор, и перед глазами были кабинки с телефонами, и глаза искали в кабинках напротив родные лица - и увидев мать и Любу Санька стиснул зубы, представляя себя как бы со стороны - бледного, худого, с повязкой на пораненном глазу, И вот это зримое представление о самом себе неожиданно сделало его жёстким - нет, он не слабый.
Пройдя в кабинку, напротив родных, Санька взял телефонную трубку, поздоровался. Гул голосов из других кабинок, как гул чужой боли, не мешал, а просто собственная боль, собственные переживания встраивались в этот гул, становились общим гулом зэковской боли, переживаний родных им людей.
Они о чём то говорили, поочерёдно, то мать, то Люба, а он отвечал невпопад, понимая, что вопрос будет.
- Ждать тебя? - спросила девушка, и он смотрел в любимые глаза. Он смотрел не отрываясь на неё, и сказал тихо:
- Я сам не знаю, что будет со мной завтра, Любаша. Пойми меня верно.
В Саньке жили другие слова, и это были слова любви, но он втискивал их в глубину груди, и он не мог их выговорить, он не мог представить, что любимый человек может страдать по его вине.
Люба заплакала. Мать смотрела на сына, и молчала. Она не плакала. Она видела, как её поддержка нужна была сейчас её ненаглядному сыну. Санька встретился с её глазами, и молча кивнул ей, точно поддерживая.
Из комнаты краткосрочных свиданий вышел Колесов едва переставляя ноги, точно какая то ноша вдруг свалилась на него, и тянула его к земле. Он мысленно прощался со своей юностью, и переходил во взрослую жизнь. Загавкала в такт его мыслей овчарка откуда то с запретной полосы. Потом чей то окрик от жилого помещения. И снова всё затихло среди серого асфальта зоны. Только стукало сердце в груди Колесова свою монотонную песню боли.
6
Сон был тяжёл, точно кто то пытался доказать спящему Санька, что жизнь это ад. И он видел на своём пути ряды колючей проволоки, солдат с овчарками серыми на поводках. Он видел горе. И он понимал, даже сон не мог скрыть это от него, что это его мир, и что иного нет рядом. И долго ещё не будет иного мира. А что там дальше? И тут пришло видение - это был человек, спустившийся с небес, он был в белых одеждах, и спокойное его лицо глядело куда то вдаль дороги по которой шёл в своём сне зэк Колесов, и это был величественный покой. И Санька хотел что то спросить у этого пророка, и он попытался подойти к нему, но понял, что это иллюзия, что пророк в туманных небесах спустившихся к дороге, но он увидел робкого человека в робе, и Колесов услышал его шёпот: "Ничего не бойся!" И видение исчезло, точно туман поглотил светлый образ. И осталась пустынная дорога. Остался серый мир вокруг. Пролетел над дорогой седой ворон, прокаркал свою грустную песню, И снова вокруг была тишина. Но голос, божественный голос звучал в сознании зэка открывшего глаза, и думающего о своей жизни. И была в этом голосе такая сила, такую он давал надежду, что Санька впервые улыбнулся, впервые за последние дни своей нелёгкой жизни.
7
"Человек привыкает ко всему,"- подумал Колесов, когда вышел из автозака, доставившего его обратно в колонию. Небо было серым. Откуда то из рабочки доносились ухающие удары ножниц, режущих на куски листы железа. Потом взвизгнул токарный станок, точно обиженный ребёнок. Прошёл обед, и в рабочей зоне чередом шла смена. Колесов улыбнулся вот этому знакомому пейзажу, точно родному. Ещё несколько лет это будет рядом с ним. И надо жить будущим. Жить будущим, не думая о прошлом, чтобы победить свою чёрную полосу жизни.