Мне хочется рассказать тебе об античной мифологии, быте, культуре, кельтских поверьях, древних инках, племенах, исчезнувших с лица земли давным-давно, оставивших нам драгоценное наследие.
Рассказать о том, как зарождался театр, поведать про великих стоиков – Марка Аврелия, Сенеку, Епиктета. Посидеть в тени оливковых деревьев, когда Сократ беседует со своими учениками. Хочется показать тебе Трою. Могучих воинов, бившихся до последнего, поклонявшихся богам, и царей, советовавшихся со жрецами. Александр Македонский, Калигула, Спартак – кто для тебя эти войны и императоры? Чему они научили тебя? Какой вопрос ты бы задал Марку Аврелию, дочитав последнюю страницу его Исповеди? А Фоме Аквинскому? Чем тебя так поразил Светоний? Расскажешь мне?
Мне нравится наблюдать, как зачаровано ты всматриваешься в свет линий Сикстинской Мадонны Рафаэля, написанной в 16 веке. Но тебя больше привлекает сдержанная графика Дюрера. Я понимаю тебя, я сама его люблю. Рыцарь, смерть и дьявол. Подумать только, была написана всего лишь год спустя вышеупомянутой Мадонны Рафаэля. Но к чему подробности? Они не раскроют тайны бессмертных творений. Ты зачаровано смотришь на картины, и согласно киваешь. Да, детали уводят от истины.
О важном? Давай о важном. Что ты чувствуешь, когда в первый раз соприкасаешься с величием Храма Святого Семейства Гауди, прилетев этим утром в Барселону? Восхищение? Трепет? Быстротечность собственной жизни?
Знаешь, моя любимая эпоха в истории – Возрождение. Когда итальянские зодчие прилежно выдалбливали песнь в камне. Освобождали закованных там богов, героев, греческих богинь. Великие живописцы расписывали стены храмов сценами рая и вечной жизни. Настолько детально, достоверно и ярко, что, постояв, запрокинув голову навзничь, всматриваясь в залитые солнцем потолки, сулящие жизнь после смерти, невольно начинаешь верить.
А золотая эра Просвещения? Человечество только начало поднимать голову после гнета церкви мрачного средневековья, наложившего вето на любое проявление свободы. А сейчас – вот она, дыши, твори, изучай. Можешь, наконец, осторожно попробовать на вкус гордое слово «прогресс». Мне почему-то приходит в голову переход от мануфактурного производства к фабрикам и детскому труду. Да, Оливер Твист Диккенса, 19 век, какая мощь, какой полет мысли… Тогда же зародилась немецкая классическая философия в лице Канта, Ницше, Шопенгауэра.
Знаешь, у нас в кабинете висело несколько портретов, среди которых я запомнила Томаса Мора, автора утопии "Город Солнца", Томазо Кампанелло с его "Утопией" и Мартина Лютера – основателя течения Лютеранство, возникшего в результате Реформации в Германии в 16 веке. Помню еще портрет Томаса Гоббса и Фрэнсиса Бэкона – основоположника эмпиризма и английского материализма.
Да, мы читали Сказание о Гильгамеше, Легенду о Тристане и Изольде, Роман о розе Гильома де Лорриса. Мы продирались сквозь эпохи, как сквозь непроходимые заросли тростинка. Окунались в незнакомую культуру, черпали идеи, на основе которых строили собственное мировоззрение. «Страдания юного Вертера» Гете, «Отверженные» Гюго, «Собор Парижской богоматери» - когда ты спросишь меня – что меня наполняет – я вспомню это.
Я зачитывалась Бальзаком, Флобером, Стендалем, Дюма, Вальтером Скоттом, Жорж Санд, открывала для себя французских энциклопедистов эпохи Просвещения – Руссо, Вальтера, Дидро. Помню не только Кандид Вальтера, а и саму Энциклопедию наук, искусств и ремесел. Философы поставили перед собой гигантскую задачу – представить общую картину усилий человеческого ума у всех народов и во все века. Им хватило на это жизни. Вдохновляет, не так ли? Отдельно стоял Государь Макиавелли - книга, которую я перечитывала несколько раз, восхищенная изящностью слога. У бабушки на самом видном месте стояли два тома Плутарха, Опыты Монтеня, по которым я писала научную работу за время учебы, Алексей Лосев - выдающийся русский философ, Бердяев и Паскаль. Я помню,как впервые открывала каждую из этих книг. Помню цвет обложек, особенности перелета, оттенок страниц. Помню запах каждой.
Конечно же, Шекспир. Его нужно читать перед сном в оригинале, чтобы не забывать, что в жизни есть то бессмертное, что мы так и не в силах постичь. В юности я постоянно записывала названия книг, которые обязательно надо прочесть. Количество их росло в геометрической прогрессии, что вполне естественно – на лекциях давали много литературы, которую мы должны были проработать. Ты смотрел на внушительное количество страниц в изданиях в просторных залах библиотек, и хотел вобрать в себя эти знания.
Столько сборников, каталогов, жизнеописаний правителей и просто сказаний, которые стали записывать со всей прилежностью, как только появились первые подручные средства. Во все времена человек хотел оставить что-то после себя. Разве не показательно?
Иногда я вспоминаю то время, когда идешь после лекции об истории культуры, наполненный такой, обогащенный, и тебе хочется еще больше, хочется продлить этот процесс познания, сделать его непрекращающимся, стилем жизни, смыслом существования. Те люди говорят с тобой, рассказывают главное, открывают неведомые грани мироздания. И ты тоже хочешь стать частью этого великого источника передачи опыта с помощью символов. Это так возвышенно, так благородно. Учить незнакомца тому, что тебе показала жизнь. Мы часто забываем, что время не остановить. Оно неумолимо отсчитывает часы до нашего конца. А мы, что мы? Можем ли мы похвастаться, что достаточно наполнили прожитое смыслом?
Меня пугает необратимость жизни.
Когда я понимаю, насколько само существование абсурдно, незначительно и переменчиво - я обращаюсь к великим, и они возвращают веру.
- Посмотри, мы оставили после себя жизнь, запечатленную в символах. В быстротечном беге времени кроется великая тайна. Она в воздухе, звуках, словах.
И, чтобы открыть ее – достаточно порой просто перевернуть страницу.