Бодрый весенний воздух как свежий пирожок с капустой, насыщающий голодного, с наслаждением вдыхался уже не юными легкими Бориса Петровича. До чего волнительное время года весна! – хочется свернуть горы, выпить море, яростно вскопать на даче все грядки и даже больше – целину; расправить крылья и парить над рекой Москвой; несмотря на грузную фигуру, ускорить легкий шаг, хотя о легкости, пожалуй, можно только вспоминать со вздохом: все-таки 60 лет за плечами. Апрель, будоражащий месяц. Странно, что же он будоражит? Душу? Тело? Наверное, сначала душу, а уже потом, как следствие мысленного процесса, и само тело, постаревшее, но желающее жить полной жизнью.
До остановки трамвая «ЗАГС имени Мендельсона» Борису Петровичу добираться всего минут десять, но захотелось пройтись пешком, погода хорошая, тепло, снег почти весь растаял, и, бодро шагая по тротуару, он вышел с запасом времени, понимая, что придет вовремя и не опоздает. На этой остановке они встречаются часто. Во-первых, от работы Бориса Петровича недалеко, во-вторых, рядом ресторанчик Загородный, где они неоднократно бывали и, в-третьих, парк Покровско-Стрешневский и летом, и осенью, и зимой просто манит красотой.
Луч яркого солнца чиркнул по свежей луже и молниеносно скрылся за невесть откуда приплывшей черной тучей. Крупные капли дождя сначала редко, а потом шумно омыли все вокруг и, подбегая к остановке трамвая, Борис Петрович уже прикрывал голову газеткой. Очередной трамвай распахнул двери и всосал новую партию пассажиров, так же спасавшихся от кратковременного буйного дождя, хлеставшего как попало под порывами ветра.
На остановке, с любопытством рассматривая окружающий мир, сидел перезрелый мужчина, нетрезвый, и отхлебывал из горлышка, жалко торчащего из полиэтиленового пакета. Несвежий вид его говорил красноречиво и конкретно: пью уже второй день, не бреюсь, не моюсь, к миру отношусь критически и даже неприязненно. Видно было, что ему позарез нужен собеседник и даже собутыльник, с которым он радостно разделит все, что имеет сейчас.
Борис Петрович остановился поодаль, не желая включаться в разговоры, но так как остановка опустела и они остались один на один, он понял, что от беседы не уйти.
– Что, мужик, ждешь кого? – его скрипучий голос четко прозвучал в шуме убывающего дождя, и он напористо продолжил: – Хочешь выпить? У меня стакан есть. Водка хорошая, не говно, какое-нибудь…
– Спасибо, у меня другие планы…
– Планы у него другие. Посмотрите на него. Я не бомжара, ёпть. Я полковник в запасе. У меня, может, душа болит…
– Я тоже полковник, и что?
– Да ты что? Самое время выпить за этот факт. Хорошее совпадение, не каждый день встречается…
– Нет, спасибо. Я человека жду. Не могу составить компанию, но мысленно поддерживаю…
– Я, между прочим, служил на Дальнем Востоке, пока вы тут в Москве штаны протирали, там стояла наша часть. Какие места, какая природа!!!
– Я тоже служил на Дальнем Востоке.
– Да ты что?! А в каких местах? Я в Смоляниново.
– И я в Смоляниново.
– Ну, мужик, ты даешь!
Его несвежая рубашка с большим жирным пятном на груди распахнулась, и Борис Петрович увидел татуировку в виде чайки, парящей над волнами. Глаза его потеплели, подобрел взгляд и внутренне он подтянулся и застегнулся на все пуговицы.
– Николай, – протянул руку с узловатыми пальцами пьяненький.
– Борис…
Их руки соприкоснулись, и оба ощутили крепкое рукопожатие, сверх меры. Борис Петрович представил, как будто они два подростка жмут руки кто кому больнее сделает и отпустил. Природа не обделила крепкого, широкоплечего Бориса Петровича силой и его рукопожатие бывало разным в зависимости от обстоятельств. Мог давануть так, что мало не покажется, но не стал.
– Ты не смотри, я щас не совсем в форме. Я, кстати, кандидат наук. Доцент. Не хала бала.
– А я доктор наук. Профессор.
Оба посмотрели друг на друга, серьезно, не мигая. Тут Николай рассмеялся громко раскатисто, и, едва усмиряя смех, прокричал:
– Обскакал ты меня, мужик!!! Ха-ха-ха! Может быть, ты и в Германии служил?
Борис Петрович поднял одну бровь и задумчиво, и тихо произнес:
– Служил. Сразу после Дальнего Востока.
Тут они засмеялись вдвоем и, похлопывая друг друга по плечам, уселись рядышком на лавочку.
Дождь прекратился. Асфальт блестел. Сверкающие лужи отражали солнечные лучи. Пьяный полковник в запасе рассказывал свою жизнь, как читал стихи, перемежая особо драматические места разговорными русскими словечками. Всю жизнь прожил не так, как хотел, не с той, кого любил, и не с теми, кто был сердцу мил. Жизнь прошла. Ничего не осталось. И главное – не война отняла, не внешние обстоятельства, а сам все разрушил, сам все просрррал, так ярко, с акцентом на букву «Р», страстно произнес Николай.
– Ты понимаешь, Борис, я ей говорю: «Подожди еще немного, и мы будем вместе!», а она мне: «Я ждала 20 лет, сыну 18. Прощай Коля! Пусть тебя другая ждет.» И уехала, несмотря на Москву и теде и тепе, и адрес не оставила, а мне, быть может, с сыном повидаться хочется?! Подлые они, бабы, все…
Подошел двадцать седьмой трамвай. Борис Петрович встал навстречу Антонине Алексеевне. Она, несмотря на свои 58, легко соскочила с трамвайных ступенек ему навстречу. А ведь она тоже ждала его 20 лет. Они познакомились случайно, на улице. Шел дождь. Она семенила, перепрыгивая лужи в насквозь мокрых туфлях, а он шел под огромным черным мужским семейным зонтом и, подхватив её под руку, крепко без возражений и восклицаний проводил до дома. Можно было и не встречаться больше никогда, но запах её духов выдернул его из обычного ритма жизни и не давал покоя ни на минуту, а забытый мокрый носовой платок стал той ниточкой, по причине которой двадцатилетний роман все-таки начался. Боже мой! Целая жизнь промелькнула в мысленном вихре. Разводы, смерти, болезни, дети – всё кружилось и требовало решений, немедленного участия, и они откладывали на потом саму жизнь под гнетом суеты. «Потом» могло и не быть, но судьба распорядилась иначе. Вот этот апрельский день и больше никакой другой!!! Именно этот! «Зачем, зачем!», шептала Тоня, «Мы такие старые, нам уже не нужно бракосочетание», а сама светилась счастьем и ослепительной солнечной улыбкой, которую Борис Петрович так любил.
– Бывай, Николай! Не гони волну! Радуйся жизни!!! – подхватив Тоню на руки, закружил, чмокнул в щеку, и они отправились в ЗАГС.
На трамвайной остановке, на скамейке полковник, доцент, кандидат технических наук Николай допил водку и с грохотом бросил бутылку в урну. Попытался подняться. Не смог. Сел как сноп на копенку. Громыхнул гром и опять полил дождь. По красному, морщинистому лицу Николая текли слезы, и он не вытирал их, вчерашняя щетина седым оттенком покрывала впалые щеки. Непонятно откуда взявшая ненависть к широкоплечему профессору душила его изнутри, а женская радость, доставшаяся другому, высекала из глаз все новые потоки влаги, а из уст досадную матерную речь.