В полдень, подле храма, что рядом с Центральной городской площадью, сидели на старом ящике двое живописных,нищих смерда: один коренастый, в тесноватом армяке неведомого мировой колористике цвета, изрядно лысоватый, с жидкой рыжеватой бороденкой, словно взошедшей в неурожайный год, другой – напротив, лохматый, словно его причесывал Гомер, заросший по уши пегой бородой, в ветхой, простреленной в нескольких местах, солдатской шинели, времен первой мировой войны. Дождило. Дул злобный, студеный мистраль. Голодный, обнищалый люд, торопливо и уныло проходил мимо храма. Со стороны музея доносились стоны бездомных, обманутых ипотечников, и, невинных жертв реновации.
- Благодарствуйте! – поклонился лысоватый нищий, жирной, колышущейся, словно студень, раскосой блондинке с косой, бросивший в его шляпу один медный юань. Мужчина встряхнул шляпу, звякнув монетами, воровато и ловко пересыпал содержимое шляпы в переметную суму и снова положил ее перед собой.
- Что-то сегодня, как-то не очень у нас с тобой... жмется народ, - с завистью проводив взглядом выручку внезапно разбогатевшего напарника, сказал лохматый. Его кадык, под пупырчатой кожей, заходил ходуном. В его фуражке с красным околышем, было, неприлично пусто, - Жадобы! Не узнают, суки! Зажрались! Забыли, сколько мы им добра сделали. Забыли…..
- Да нет, почему, жмется? Нормально все, как обычно, - не согласился лысоватый, - Просто людям виднее, кому и сколько надо подавать.
- Да-а-а-а. Эх! Плять. Опять! Как времена повернулись вспять! – продекламировал лохматый, с иронией почесав пах, - В баню надо сходить как-нибудь….
- Парадигма уже другая, - с нескрываемой печалью в голосе, согласился приятель, - Кажется, буквально еще вчера мы купались в роскоши, гусарствовали, шалили, озоровали, пили шампанское, приемы всякие, балы, роскошные дамы в кружевах, бюстье, декольтэ, поцелуи в полумраке, ресторации, Париж, Монако….
Ветер гнал по мостовой обрывки газет, афиш, накладных, квитанций, рекламных листовок, оберток жвачки и презервативов, изорваных депутатских мандатов.
- Я любил омаров, трепангов, рыбу фугу с миногами в банановом маринаде. Белые трюфели из Альбы…. – закатив мечтательно волоокие глаза вспоминал лохмач, - Сандей из таитянского ванильного мороженного. Эх! Какое было славное время для России! Да все это под двадцатилетний вискарёк! А ты? Ты-то что любил? – с тоской спросил лохматый, выловив из недр своей шинели черный сухарь, впиваясь в него траченными временем и голодом зубами.
- Ну-у-у-у-у-у…. – протянул задумчиво лысоватый, сглотнув набежавшую слюну, - Я не такой изысканный гурман, как ты. Я более всего Родину любил. Россию-мать! А из еды люблю, что попроще. Что-нибудь посконно-русское: хамон какой-нибудь «Иберика де Бейота», икорка черная, расстегаи, фуа-гра, коньячок армянский, или, на худой конец, Шато Петрюс 1995 года….
Он, невесело улыбаясь, достал из-за пазухи бычок сигары « Huyjo Bahianos», размял его слегка и закурил.
- Что? Ты – куришь? – в изумлении воскликнул обладатель шинели и сухаря, прекращая хрустеть и жевать.
- Закуришь тут с голодухи, - с безысходностью в голосе, отмахнулся его напарник, - Возле Мавзолея подобрал. Зря мы, наверное, тогда с тобой пенсионный возраст подняли до восьмидесяти.
- Не мы - а ты! – иронично поправил его лохматый.
В это время вдали раздался вой сирен, часовые у каменной стены взяли на караул, и мимо храма пронесся правительственный кортеж: впереди мотоциклисты, за ними сверкающие, вороные Геленцвагены, и только потом - черный, сверкающий Aurus-41231 «Сенат». Замыкала шествие черная, представительская «Ока» нового премьера.
Проезжая мимо замерзших нищих, автомобиль Aurus-41231 «Сенат» притормозил. Затемненное стекло заднего окна опустилось и оттуда вероломно и подло показалась аристократическая рука с оскорбительно поднятым вверх средним пальцем, на котором сверкал перстень с алмазом в пять каратов….
- Вот, ведь говнюк! – с нескрываемым притворством приветливо махая колонне обеими руками, грязно выругался лысоватый, но не громко, чтобы не услышал владелец перстня с алмазом. Но автомобиль уже благополучно проехал мимо.
- Так на моей и ездит, негодный халявщик, – с негодованием, омерзением и презрением воскликнул лысоватый, хмуро ярясь, сплевывая густую, желтую слюну на мостовую.
- Дешевые понты простолюдина! Из грязи в князи! – поддакнул лохматый. - Надо было тебе тогда еще в семнадцатом, десятку ему за «Кировлес» впаять, сейчас бы не сидели тут, как индийские дервиши, жалкими комками протоплазмы блуждая в узком, зловонном пространстве обыденности!
- Да, все доброта моя, будь она неладна! – сдерживая слезы, в отчаянии, хлопнул напарник себя по коленке, - Ничего не могу с собой поделать! Вот поверишь? Иногда и хочу сделать мерзость, а все равно – добро получается!
- Доброта до добра не доведет. Тяжелый у тебя крест. У меня не так. Сколько там у нас уже? – спросил лохматый, заглянув в шляпу друга, - когда вдали затихли звуки сирены.
- Да, рублей, примерно, пятьсот, поди.
- Отлично! – услыхав размер бюджета, лохматый как-то сразу воспрял духом, приободрился, стал даже выше ростом, хотя и сидел, - Денег, как говорится - нет, но вы держитесь! Ха-ха-ха-ха-ха…. На пузырь «Путинки» хватит. Да ишшо Бородинской буханку возьмем и на «Ролтон» останется, как ты любишь.
Он бережно и угодливо помог подняться лысоватому, и они прихрамывая, неспешно побрели в сторону магазина «Шестерочка», волоча за собой по булыжной мостовой, обутые в стоптанные кирзовые сапоги, ноги, словно чужие…
Неистовый мистраль, завывая, трепал полы шинели, и игриво теребил бороду лохматого. Лысый придерживал шляпу, чтобы не улетела. Из-за угла, по переулку Светлого Будущего, в сопровождении автоматчиков с овчарками, звеня кандалами, в скорбном молчании проплелась колонна пленных манифестантов-оппозиционеров. Злобно лаяли сторожевые собаки. Каркали вороны. Изредка раздавались автоматные очереди. Это конвойные стреляли в горе-беглецов. В небе, выглядывая добычу, парили кондоры, беркуты и грифы.
- Единороссы, - уверенно сказал лохматый, кивнув в сторону колонны осужденных оппозиционеров, в волнении, скорбно с треском, надгрызая сухарь, - В Нерчинский острог гонють.
- Мученики! За правду пострадали. Им и нам воздастся в раю, - успокоил друга и себя лысоватый.
- Кстати, насчет рая! – оживился вдруг лохматый, - А ты разве за использование в названии водки твоей фамилии, денег не получаешь? Надо стребовать! Непременно!
- Не… Куда там! – в немом отчаянии отмахнулся лысоватый, - Я в прошлом годе прошение подавал в пенсионный фонд, но они, суки, отказали. Говорят: «Вашу водяру теперь, кроме вас, никто более не покупает. Сейчас в основном «Навалинку» берут!»