Санкт-Петербург, май 1801 года.
-Христофор, по поводу тебя я все решил. Ты остаешься при мне. В должности я тебя утверждаю, потому как не представляю, что делать в твое отсутствие, - император Александр склонился над бумагой, не глядя на лица собравшихся, все из которых входили в его самый близкий круг. Солнце косыми лучами ложилось на зеленую обивку мебели, на письменный стол и позолоченный письменный прибор, создавая вокруг головы государя некий ореол.
-Все ли это видят, или мне только кажется? - думал граф Кристоф, стоя перед государем. Услышав его повеление, он склонил голову и сделал шаг назад. -Благодарю вас, Ваше Величество, - произнес он. - Постараюсь служить вам столь же верно, как и..., - он запнулся, потому что в очередной раз напоминать императору о его потере, из-за которой Александр терзаем совестью, не хотел. При этом он почувствовал, что на него обращены взгляды всех остальных присутствующих: испытующие, недоуменные, а то даже изумленные его внезапно приключившимся заиканием, которого прежде за ним не замечалось.
-...Как и ранее, - фразу он обрубил резко, потом побледнел слегка и опустил глаза.
Государь фразу не заметил, и перешел к другим.
-Пьер, ты остаешься при свите, - обратился он к князю Долгорукову. - Моим личным адъютантом.
-Ты, князь, идешь товарищем к графу Ливену, - продолжил император, обращаясь к Волконскому.
-Рад служить вам, чем могу, Ваше Величество, - отозвался князь Петр.
Кристоф выразительно посмотрел на него, но его широкое лицо не отразило ни радости, ни удивления.
-Твою преданность я всегда буду помнить, - продолжал Александр.
-Что же касается вас..., - он взглянул на стоявших по левую руку от стола графа Строганова, его кузена Новосильцева и сдержанного, как всегда, Кочубея, которого Кристоф не сразу заметил. - Мы поговорим об этом отдельно.
… -Конечно, они другое дело, - говорил графу Ливену Пьер Долгоруков чуть позже вечером, когда они сидели у него в гостиной и обсуждали новые назначения. - Мы с тобой кто? Простые служаки. «Подай-принеси», вроде наших камердинеров. Ну а эти... Еще поляка забыли, как его, Чарторыйского. Так вот, они особая статья.
Кристоф особо не вслушивался в слова своего приятеля, позволяя ему разоряться на этот счет сколько угодно.
-Какая тебе разница? Никто ж со свиты не гонит, - спросил он равнодушно, разглядывая немного неровные кончики своих ногтей.
-А такая разница, что у них будет вся власть. Они — личные друзья. Не ты, не я, не Волконский даже... А вот эти якобинцы, поляки, бастарды знатных родителей, племянники богатых хохлов и хрен пойми кто еще, - продолжал разоряться Долгоруков, попивая вино из бокала.
-Пустое. Всякое в жизни может поменяться еще тысячу раз, и ты будешь со смехом вспоминать все, чего опасаешься нынче, - философски заметил Ливен.
Его настроение последнее время было умиротворенным, как никогда, и думал он о недавно купленной даче на Каменном острове, недалеко от государева дворца, который Александр хотел сделать своей летней резиденцией. Дом был двухэтажный, довольно просторный, с большим яблоневым садом при нем и обширными зарослями сирени, буйно разросшейся вокруг. Когда граф только переступил порог этого жилища, то сразу понял: он хочет здесь жить. Не только летом, но желательно всегда. И вот, он уже подписал купчую, ее заверили подписями, и вскоре предстояло туда переехать...
-Ты нынче мудр, как никогда, - проговорил Долгоруков. - Мне бы столько мудрости.
-Я же говорю, рано еще о чем-то переживать. Лучше скажи, как оно было в Смоленской губернии.
-Как в раю, - откликнулся князь.
-Серьезно?
-Абсолютно серьезно, - усмехнулся князь Петр. - Причем рай был мусульманский. Повсюду хорошенькие гурии...
-О да, я уж боялся, что ты холостым оттуда не уедешь, - проговорил Кристоф.
-Да у меня с женитьбой просто так не получится, сам знаешь, - ответил князь Пьер, а потом приказал своему слуге принести еще вина, курительные приборы и табак. - Но я и без того времени зря не терял. Потом мы отправились в Литву, а там уже сам знаешь, каков малинник...
-Могу себе представить, - усмехнулся Кристоф, и перешел на достоинства тех или иных знакомых им дам.
-И к чему теперь удивляться, что государь выбрал Нарышкину? - вспомнил Долгоруков.
-Скорее, теперь не удивляться, а огорчаться надобно, - возразил ему Кристоф, потягивая трубку. - Попробуй-ка перейти дорогу ему нынче.
-Тем обиднее, так как мадам графиня строгими нравами никогда не отличалась, - дополнил его князь Петр.
-Остается только любоваться со стороны, благо, там есть на что посмотреть, - Кристоф вспомнил дивную, словно с картины старинного живописца сошедшую графиню Марию Нарышкину. Потом отчего-то подумал, что вся ее родня нынче осталась более чем приближенной ко Двору.
-Да, не то что раньше», - усмехнулся Долгоруков. - Впрочем, как ты там говорил: «Подобное тянется к подобному»?
-Учти только, что это сказал не я, - Кристофу отчего-то стало мутно на душе, лишь только друг намекнул на покойного Павла. Его всячески старались забыть, а если вспоминали, то с молодечеством. Каждый его знакомый при откровенном разговоре непременно упоминал, что поучаствовал в «славном деле» и вовсю преувеличивал свою роль в заговоре. Даже сидящий нынче напротив Кристофа князь Петр, который был при своем полку, но на страже не стоял, всячески намекал, что «помогал избавиться от тирана». Граф Ливен понимал чувства тех, кто так полагает, но высказанные вслух, они носили в себе нехороший осадок. Еще и государь мрачен и растерян, даже высказывал давеча при нем, Кристофе, и Волконском, что не хочет короноваться. «Я готов уступить трон матери», - произнес Александр отчаянно. - «Раз она сего от меня добивается своим молчанием и тихим презрением. Лишь бы меня простили...» Конечно, Ливен и Волконский начали его хором переубеждать не совершать столь опрометчивых поступков, а покориться воле всевышнего.
-Я вот что думаю, - произнес Ливен, переводя разговор на другое. - Только не обижайся. Видишь ли, Пьер, чем громче ты присваиваешь себе сомнительные заслуги, тем более отталкиваешь от себя императора. Знаешь ли, что с Паленом стало?
-И по заслугам, - подхватил Долгоруков. - Нечего было так вести себя!
С Паленом вообще вышло нехорошо, но Кристоф старался об этом не думать. Вспомнил строки из письма Десятого, написанного им как раз накануне его отъезда в курляндское имение — навсегда: «Кому гнить, кому цвести... И ничему более не удивляйся». Кристоф тогда подумал, будто Десятый написал это послание, будучи мертвецки пьяным, и, судя по всему, был недалек от истины — строчки падали вниз, буквы были неразборчивыми, в нескольких местах письмо выглядело так, словно побывало в воде. «На его месте я бы тоже в запой ушел», - подумал тогда Кристоф.
-А так, я все, конечно, понимаю, не надо рассказывать, - продолжил князь Петр. - Но мы-то большего заслуживаем, чем эти вот... Разве не согласен?
-Нас всех пока оценивают по достоинству, - завершил его мысль граф Ливен, не желая поддерживать далее разговор про «вот этих вот», то есть, про Строганова, Новосильцева, Кочубея и отсутствующего пока Чарторыйского. С другой стороны, он также понимал чувства друга. Тот ухватился за возможность близости к государю мертвенно крепкой хваткой и не желает делиться ею с неприятными ему людьми. Про этот «квартет» Кристоф и сам не думал ничего особо хорошего. Аристократы, богачи, те, кому с детства все приносили на блюдечке, - вот кто они. В неприязни, однако, не было ничего личного. Как там говорил некий граф Меттерних, такой же надменный юнец, как этот Строганов или Новосильцев? «Классовая ненависть», вот правильное слово. И граф изумлялся своему другу, первому аристократу и князю из Рюриковичей — ему-то зачем эту классовую ненависть испытывать? У него ж все с самого детства было: богатство, хорошее образование, почет и уважение. Оказывается, и у такого, как Пьер Долгоруков, тоже есть кому завидовать.
-Кому что. Кого облечают личной дружбой, а кому подачки бросают, чтобы не бунтовали, - недовольным тоном проговорил Долгоруков.
-А хочешь ли ты сей личной дружбы? - Кристоф посмотрел на друга пристально, так, что ему стало заметно неуютно под таким взглядом.
Сам граф отлично знал, чего это государево доверие на деле стоит. Оно приносит одни только проблемы, лишние хлопоты. Поэтому он не разделял амбиций своего друга, желающего непременно стать первым приближенным императора Александра. Самому Кристофу более всего хотелось, чтобы его наконец оставили в покое, дав хоть немного пожить жизнью частного лица. Поэтому он даже был рад, что в интимный кружок императора не вошел.
-Разве ж это плохо — дружба государя? - спросил недоуменный Долгоруков.
-Сама по себе она не плоха, но куда хуже обычного благоволения, уж поверь мне.
-Меня еще вот что волнует, - продолжал князь Петр, не обращая внимания на здравые размышления своего приятеля. - Мы ж так вечно будем друзьями французов.
-С чего же ты взял? - недоуменно посмотрел на него Кристоф.
-А вот с того, что с такими друзьями просвещенными у нас, небось, соберется вся Директория, - произнес Долгоруков с явной издевкой. - И угадай, кто в нее войдет? Уж точно не мы с тобой.
Кристоф глядел на него недоверчиво. Подобные разговоры он слыхал и раньше — мол, государь твердо вознамерился дать России конституцию, разделить власть с другими своими приближенными, среди которых назывались те, на коих нынче точил зуб его приятель. Многие негодовали от подобного «ребячества», немногие восхваляли просвещенность монарха. Но сам граф не очень верил в то, что подобные меры вообще возможны.
-Все они очень хорошо поняли, к чему приведет союз с Францией, - попробовал разуверить друга граф.
-Они? Да они на Францию молятся! И гражданина великого консула почитают, словно Мессию! - воскликнул Долгоруков. - Вспомни этого якобинца Строганова, так он нас всех во фригийские колпаки обрядит. Остальные не лучше ничем.
Кристоф подумал, что его другу не надо было столько пить. Сейчас еще начнет крушить мебель или предложить пойти стекла бить в Строгановский дворец. Уговаривать его было бессмысленно в таком состоянии.
-Посуди сам — раз они за равенство и братство, то какое право имеют нас заставлять что-то делать? - словно мимоходом, сказал Кристоф, дабы успокоить своего не в меру разбушевавшегося приятеля.
-А ты прав, - после небольшой паузы произнес Долгоруков. - Только не уговаривай меня их любить и под них подлаживаться.
-Да кто ж тебя уговорит? - с тонкой усмешкой проговорил граф. - И довольно уже о «квартете». Много чести портить такой хороший вечер разговорами о них.
-Твоя правда, - произнес князь Петр. - А вообще, Христофор, вижу, ты тут умнее многих... А маменька мне всегда говорила: «Держись, Петруша, умных, да не пропадешь. Дураки тебя с собой в могилу утащат».
-Как будто она не считала тебя умным? - переспросил его Кристоф.
Князь Петр улыбнулся слегка застенчиво.
-Понимаю, меня матушка тоже полагает страшным идиотом, - откликнулся граф. - У родителей обычное дело — кажется, будто их дети из пеленок еще не вышли, даже когда они в чинах и свои семьи имеют.
-В самом деле, - произнес Долгоруков. - Но совет ее хорош, стараюсь ему следовать.
-И я тоже, хоть мне так не говорили, - откликнулся граф Ливен.
Сам он подумал, что умные люди частенько склонны пользоваться другими людьми в своих целях, так что доверять им тоже не стоит. Все чаще он полагал, будто лучше всего вообще ни на кого полагаться. Но если постоянно жить на виду, вращаться в свете, как он, то вступать в приятельские или дружеские отношения становится неизбежностью. Да и обычное человеческое участие тоже необходимо...
Они посидели здесь еще какое-то время, потом распрощались. Ночь стояла белая и прозрачная, когда юные люди видят пленительные сны о любви и грядущем счастье, а люди с нечистой совестью — призраков, напоминающих им о былых злодеяниях. Граф приказал ехать помедленнее, и вгляделся на противоположный берег Невы. Величественная стрелка Васильевского острова на Западе — торжественный фасад довольно бедного предместья, напоминающего его почти родное рижское Задвинье. Затем — шпиль Петропавловского собора, возносившийся в серовато-сиреневое небо, на котором застыла негаснущая заря. Теперь крепость казалась совсем не страшной. Некого сажать, некого освобождать. Спокойная водная гладь сменила белый лед, по которому он проезжал несколько месяцев тому назад на выручку своему адъютанту. Тот более-менее поправился, но выходить на активную службу не мог пока, уехал в поместье. Может, и к лучшему.
«В этом городе никогда ничего не понятно», - подумал Кристоф, вспомнив первые свои впечатления о столице, когда он там оказался. Странно, но сейчас он тоже чувствует себя как тогда. Закончился большой период его жизни, начались перемены — явно к лучшему, но все равно выводящие из себя. И, главное, как и тогда, нужно будет переделывать себя полностью. Усваивать новые умения. Заводить новые знакомства. И привыкать к совершенно иному положению.
Долгоруков негодует на «квартет» неправомерно. Кристоф бы мог с ними пообщаться поближе, чтобы понять, что эти люди в самом деле хотят и как они своих целей готовы добиваться. Можно про них что угодно говорить — и про «якобинство», и про желание устроить революцию, созвать Конвент и устроить еще множество бесчинств, которые вгоняли завсегдатаев гостиной его матушки в ужас. Кристоф даже не отрицал, что смог бы с ними подружиться. И, кто знает, может, они смотрят на него, на Волконского, на Долгорукова и тоже считают их «страшными интриганами», мешающими им осуществлять их цели? Враждовать и интриговать нынче не время, хотя обстановка просто-таки толкает на это. На том он и порешил.