Марафон

1
- Это грандиозно! Поздравляю от всей души и, конечно же, завидую самой черной завистью! – воскликнул я, едва Пьер переступил порог моей квартиры. Он же, довольно улыбаясь, крепко пожал мою руку и вскоре по-хозяйски влез в рукава халата моего отца, не обращая внимания, что тот на несколько размеров больше, чем одежда Пьера, и развалился в кресле за моим письменным столом. Мы дружили с незапамятных времен, еще с детства, и это всегда накладывало необъяснимый для других отпечаток на наши взаимоотношения. Например, мы могли, как казалось со стороны, вдрызг разругаться по какому-либо вопросу, споря до хрипоты, разбежаться, грохнув дверью, а через какой-то десяток минут снова встретиться и разговаривать, как ни в чем ни бывало. И это не было чем-то напускным. Просто мы всегда, были настолько близки по духу, что понимали друг друга не то, что с полслова – с полувзгляда. И наши «споры» были просто данью традиции, установившейся в обществе, где каждый старается любой ценой отстоять не только свои взгляды, но и постоянно утверждать и обновлять альтер эго. Тем более в журналистской среде. Так что, начиная наши «свары», мы в глубине души посмеивались над окружающими, прекрасно осознавая, что решение между нами уже принято. Однако «размолвки» позволяли высоко поддерживать реноме Пьера: а как же, он единственный не боится противостоять воле главного редактора, и ему за это никогда ничего не бывает.  Мне же они, «свары», падением авторитета не угрожали, ибо я и был тем самым главным редактором. В последующих строках повествования я расскажу об этой, журналистской, сфере нашей деятельности более подробно, ибо в ней заключен корень всех произошедших событий.
С течением лет наша с Пьером дружба не только не ослабла, но даже в чем-то окрепла. В школьном возрасте мы одинаково обожали смотреть фильмы про знаменитых (и не очень знаменитых) путешественников, рыскать по географическим картам в поисках какого-нибудь богом забытого острова в таком же забытом маленьком архипелаге, мечтали о кругосветных путешествиях и открытиях новых земель. В это же время Пьер увлекся спортом, особенно его беговыми дисциплинами, связанными с длинными дистанциями. И преуспел настолько, что в будущем частенько получал приглашения принять участие в беге на марафонскую дистанцию в различных городах. Правда, в числе призеров отметился всего несколько раз, однако в двадцатку, а то и десятку сильнейших входил практически всегда. Меня он тоже «втравил» и в бег, и параллельно, как он называл, в «кувыркающийся хаос», то есть в прыжки на батуте, но у меня уже были несколько иные приоритеты, так что лавров в спорте, как Пьер, я не снискал. Да что там говорить – мы даже влюблялись в одних и тех же девушек, и наперебой пытались завладеть их вниманием.   
Естественно, что любовь к путешествиям привела нас в конце концов на географический факультет, но после его окончания наши пути, казалось, окончательно разошлись. Дело в том, что уже со школьной скамьи я начал сотрудничать сразу с несколькими толстыми журналами исторического и географического направления, время от времени публикуя в них малоизвестные, но интересные факты из времен великих географических открытий и до них, которые «выкапывал», целенаправленно роясь в доступных мне архивах и публичных библиотеках. И, к своему изумлению, настолько преуспел в этом, что, еще будучи на студенческой скамье, попал в штат одного из глянцевых очень серьезных и влиятельных еженедельных журналов, и как-то стремительно прошел путь от обычного обозревателя до главного редактора.
Когда юноше еще нет и 25 лет, а его публично называют «молодым дарованием» и «чудесным журналистским пером», вручая литературную премию (а это случалось едва ли не каждый год), а затем множество респектабельных людей, акционеров издания, имена значительной части которых на слуху не только в стране, но и далеко за ее пределами, единогласно отдают голоса за его кандидатуру на пост главного редактора, трудно не возгордиться. По счастью, я (речь, разумеется, шла обо мне), оказавшись, несмотря на непочтительно молодой возраст, жестким руководителем, был начисто лишен приступов честолюбия, что позволило избежать множества ошибок в управлении изданием, свойственных молодости. К тому же мое главенство в журнале было признано практически с первых же минут и почти на «ура». Что же касается моих родителей, дело обстояло следующим образом. Будучи оба медицинскими работниками, они мечтали превратить и меня в свое подобие, создав медицинскую династию. Жаба, душившая их после моего поступления не на медицинский, а на географический факультет (а через год параллельно и на журналистику), нисколько не угасла и после присуждения мне нескольких престижных в журналистике премий, но стала уменьшаться, когда меня назначили заместителем главного редактора, и окончательно сдохла, когда я занял главредакторский пост. Даже наоборот – теперь я стал предметом семейного обожания. Никто давно уже не вспоминает, как «пилили» меня на домашних завтраках, обедах и ужинах за предательство медицинскому делу…
Однако, хватит обо мне. Я немного рассказал о себе лишь для того, чтобы читатель понял, что у нас с Пьером были отношения, далеко выходящие за рамки обычных «привет – пока». Именно это дает мне возможность и, я считаю, право писать эти строки.
В то время, как я после университета утверждался в журналистике, Пьер, будучи сыном более обеспеченных родителей (они довольно успешные коммерсанты, владельцы сети кафе и ресторанов), использовал представляющиеся возможности, как говорят, «на все сто», чтобы осуществить давнюю детскую мечту, и отправился в кругосветное путешествие. Он не был лишен писательского таланта, просто, в отличие от меня, не стал сразу развиваться в этом направлении, не считая это своей стезей. Однако, чуть ли не каждый вечер связываясь со мной по видеосвязи и рассказывая о впечатлениях минувшего дня, говорил настолько образно, живописно и интересно, что можно было заслушаться. И я, с первых же минут поняв, какой чудесный материал постоянно сваливается на меня, все монологи Пьера в последующем непременно записывал на диктофон и бессовестно использовал, ничего не говоря ему самому. Под его именем я отдавал готовый материал в свой журнал, включая в статью самые интересные места из его рассказов за неделю. Читающей публикой путевые заметки Пьера принимались на «ура». Путешествие его затянулось более, чем на два года, я за это время стал уже заместителем главного редактора, так что, когда сам Пьер появился на пороге издательства, чтобы узнать, что это за чеки от журнала ждут его дома (я сознательно схитрил, попросив его родителей ничего не сообщать ему об этом, так как не был уверен, что он даст свое согласие на печать материалов путешествия, и они, посмеявшись, пошли мне навстречу), увиливать ему было поздно. Уже через полчаса, прежде выслушав его возмущенные излияния в свой адрес, а затем приведя доводы в свое оправдание, я вернул его прежнее расположение, а издание пополнило штат новым и, как оказалось, активным, плодовитым и чрезвычайно интересным журналистом.
За последующие десяток лет я не припомню практически ни одного случая, чтобы мне пришлось направить Пьера в командировку за сбор материала для очередной статьи. Он все делал сам. Внезапно исчезал, неделю-другую, а то и дольше, не появлялся на горизонте, а затем привозил что-нибудь этакое, «бомбу», от чего у главного редактора, то бишь у меня, текли слюнки. И вот теперь он возник передо мной после очередного длительного отсутствия.
- Неужели грандиозно? – с усмешкой спросил Пьер, едва сделав глоток Шато Лафит Ротшильд из бокала, который я поставил перед ним на столе. Шельмец, он отлично знал мою слабость к дорогим сортам вина и не стеснялся воспользоваться моментом, чтобы «развести» меня на бокал - другой какого-либо сверхдорогого раритета, попавшего ко мне в руки. Знал, что я не буду мелочиться. И то, что сейчас искрилось в его бокале, обошлось мне в пересчете более чем в девятьсот долларов за бутылку. Но сожаления я никогда не испытывал.
В это время он напоминал мне чеширского кота, только большого размера, сыто-ленивого, вальяжного и чрезвычайно довольного. Он щурился, прикрывая совершенно обесцветившимися ресницами живые черные с зеленью глаза, изредка поглаживая выгоревшие небольшие усики, которые успел отпустить за последнее время. На самом же деле Пьер был довольно высок, и при этом, как действующий спортсмен, сухощав и жилист. Правильное лицо и руки его приобрели красноватый оттенок – следствие длительного нахождения на солнце высоко в горах: более года Пьер почти безвылазно провел в Гималаях, добившись феноменального результата. Три месяца назад он прислал письмо, публикация которого заставила общественность замереть от восторга: власти Непала впервые в своей истории выдали разрешение на вывозку из страны в качестве предмета экспозиции целой гималайской деревни – домов, утвари, одежды, игрушек, мебели, словом, всего того, при виде чего у этнографов до инфарктного повышается кровяное давление и до максимума взлетает готовность перецеловать каждый кусочек драгоценных раритетов. Адресом пересылки был наш журнал, и мне пришлось развить бешеную деятельность, чтобы за кратчайшее время организовать выставку, так как разрешенный срок ее нахождения в стране был все же жестко ограничен контрактом. Экспозиция открылась с согласия этнографического музея на его территории под патронажем и от имени нашего журнала. И отдельной строкой в описании выставки была выделена фамилия Пьера не только как получившего именное разрешение на вывоз предметов культуры, но и как их первоначального владельца, затем подарившего их Непалу. Мне эта приписка была совершенно непонятна, но в Министерстве иностранных дел, подключившемся к ускорению доставки экспонатов и проведения таможенных процедур, меня заверили, что эта надпись сделана по требованию властей страны – владелицы всей коллекции, то есть Непала, и не печатать ее нельзя. Сам Пьер по телефону обещав рассказать об этой стороне вопроса несколько позже. Углубляться же в эту тему мне было просто некогда.
С момента открытия экспозиции прошел уже месяц, а интерес публики только увеличивался. Многие ведущие мировые новостные агентства поставили новость об открытии выставки на верхние строчки. Дело не только в то м, что непальские власти впервые в своей истории дали такое разрешение, но и в том, что была какая-то загадка в существовании самой деревни. Представьте себе полдесятка приземистых, но обширных жилищ, крыши которых, как мозаика, собраны из тонких пластинок горного хрусталя, а в стенах горный хрусталь чередуется с гладким гранитом, имеющим цветные прослойки. Где можно было взять такую уйму хрусталя, и откуда взялся удивительный цветной гранит – загадка, ведь не только рядом, но и в десятках километрах окрест нет ничего подобного. В основании мебели (столов, табуреток, неких подобий кроватей) лежали полированные, украшенные сложной резьбой камни. Изделий из дерева было крайне мало, в основном раскрашенная посуда. Зато изобиловали всевозможные предметы быта из горного хрусталя. Игрушки, как правило, изготовлены были тоже из него. Некоторые из них по конфигурации были довольно сложными, но все одинаково прекрасно отполированными, наподобие широко известных кристаллических черепов. Но черепа, как известно, происходят с американского континента, а здесь из Азии, самого сердца гор. Интересно и необычно была сделана одежда – женские платья, напоминающие индийские сари, и мужские штаны и рубашки, сшитые, скорее, связанные множеством узелков из кусочков выделанной ярко окрашенной кожи. На момент обнаружения деревни изделий из металла там не было вообще. Для резки использовались острые, вставленные в деревянную оправу, осколки горного хрусталя. Железные ножи – самый первый современный инструмент, подаренный жителям деревни открывшими их альпинистами, были с осторожностью приняты в обиход.
Невозможно, да и не нужно, рассказать обо всех удивительных артефактах, находившихся в жилищах и рядом с ними. Желающие могут сами найти материалы, относящиеся к выставке, и просмотреть их.
- Конечно! – горячо и восторженно ответил я, - теперь ты выступаешь у всех в глазах в роли этакого современного Шлимана, только раскопавшего не Трою, а другое чудо света – гималайскую деревню!
- Да брось ты! – махнул рукавом халата Пьер, - считай, что мне просто повезло. Хотя… - сделал он паузу, - на самом деле все могло повернуться и другим боком.
Тут я нутром почувствовал запах журналистской удачи.
- Что-нибудь особенное? – спросил я, как мне казалось, своим обычным самым невинным голосом, наливая себе бокал вина и усаживаясь в гостевое кресло напротив Пьера, ведь во главе стола сидел он сам.
- Уже сделал стойку, почуял жареный факт, - улыбнулся он. И как только обнаружил это?
- Я знаю тебя, как облупленного, мне это не трудно, - заметил Пьер, отвечая на промелькнувший в моих глазах вопрос, который я так и не озвучил, - именно благодаря чутью на сенсации в главном кресле сидишь ты, а не, скажем, я…
- Молчи, молчи, - продолжил он, едва я открыл рот, чтобы возразить, - мы оба это прекрасно знаем… А теперь я готов говорить, рассказывать то, что выходит за рамки привычного, но это было на самом деле, и будь я трижды проклят, если хоть один человек, включая тебя, поверит в мой рассказ. А из этого следует, что все это никогда не будет опубликовано.
- Даже так? – удивился я, не сдержавшись, - ты серьезно?
- Серьезней некуда, - подтвердил Пьер, выпрямляясь в кресле, - итак…
Я сел поудобнее и приготовился слушать, незаметно включив на запись маленький, но очень чувствительный диктофон, спрятанный в кармане.


2
- Ты ведь никогда не был в Гималаях, не так ли, хотя в теории, слышал о них достаточно много. И в самом деле, громада Гималаев настолько большая, высокая и недоступная, что в ней, несмотря на почти шесть десятков живущих народностей, людей все же немного, и имеется немало мест, в которых никогда не ступала нога человека. Есть лишь снимки гор из космоса, с самолетов – и все. Даже вездесущие альпинисты до сих пор не смогли туда добраться. Лет десять назад несильное горное землетрясение внезапно дало возможность доступа в небольшую горную долину. Кстати, обнаружилось это чисто случайно, по снимкам из космоса. Этим, по согласованию с властями (а как же без этого в современном мире?), сразу же воспользовалась небольшая группа авантюристов-горовосходителей, ищущих новые маршруты и желающих сломать шею именно в еще нехоженых местах. Они были страшно удивлены, обнаружив там людей. Не много, с сотню человек. Как оказалось, они никогда не входили в контакт с внешним миром. По крайней мере, о нем у них не было ни сказаний, ни легенд, и ни малейшего представления. Пролетающие самолеты и быстро двигающиеся по ночному небу яркие звездочки спутников они считали проявлением чего-то божественного. Но, как оказалось, они и сами себя не причисляли к этому миру.
Я расскажу несколько позже то, что слышал от них собственными ушами, вернее, в изложении переводчика, когда пришло время познакомиться с ними поближе.
Конечно, в первый раз ознакомившись с крайне немногочисленными материалами, касающимися этих странных затворников, про себя я просто посмеялся – ну, чудят люди с древним мышлением. Разводят овец для пропитания, что-то то сеют на небольших террасах вдоль маленького ручья, и больше знать ничего не хотят. А что скажут, когда реально познакомятся с современной цивилизацией?
А вот как они появились в горах, жители деревни объяснить не сумели. Или их не поняли, так как оказалось, что принадлежат они народности невары с одним из самых труднодоступных к понятию и разговору языков в мире, да еще и разговаривали на его сильно отличающемся от оригинала диалекте. Считанные люди в самом Непале могли через пень-колоду объясняться с аборигенами деревни, да и сами ее жители практически не проявили интерес к новому для себя внешнему миру, будучи почему-то уверенными, что быть здесь им осталось совсем чуть-чуть.
  Года полтора назад об их существовании случайно узнал и я. Официальные власти скрыли информацию о находке. В принципе, их можно понять – болезни наши для них смертельны, труден доступ, и так далее. Но кто-то где-то проговорился, и я почти полгода буквально выбивал разрешение на посещение деревни. Тебе я ничего не сообщал: был совершенно не уверен в том, что получу разрешение. Зачем тогда зря сотрясать воздух? Скажу больше – я так настойчиво атаковывал их службы, что меня едва не выставили из страны. Помогла, как это часто бывает, случайность. Ты в чем-то помогаешь одному, он другому, тот- третьему, и в результате третий в благодарность второму помогает первому. Что-то наподобие этого произошло и в моем случае. Как бы то ни было, разрешение лежало у меня в кармане, и через неделю мы вдвоем уже ехали по горной дороге. Кроме меня, был какой-то чин из профильного министерства. Кстати говоря, еще сравнительно молодой парень. Водитель не в счет, он просто вез нас, пока была дорога. Использовать вертолет хотя бы для части пути было невозможно. И дело не в том, что это даже по нашим меркам там баснословно дорого. Высота, куда нам следовало забраться, превышала возможности винтокрылой машины. В рюкзаках, кроме наших вещей, лежали подарки для жителей деревни: куски материи для одежды, иголки, разноцветные нитки, свертки длинной тонкой, но очень прочной веревки, чтобы навешивать в труднодоступных местах, что-то еще по мелочи. Много не набирали, дорога предстояла очень тяжелая, большой кусок ее предстояло пройти пешком по горам, в сложных условиях. Да, чуть не забыл: где-то поближе к месту назначения к нам должен был присоединиться переводчик и одновременно проводник, знающий последний отрезок пути и немного понимающий местное наречие.
Я за время нахождения в Гималаях вынужденно прошел достаточно серьезную альпинистскую подготовку. Местные же лазят и бегают по горам не хуже горных муфлонов и без подготовки. Я был, конечно, не на их уровне, пожиже, но у меня по сравнению с ними оказался один несомненный плюс. Из-за него и случилось то, что случилось…
Итак, мы едем не по дороге – по направлению. Со скоростью не более, чем у шагающего осла. Как таковой, дороги нет, а есть русло какого-то ручья, с большими и маленькими каменными обломками, через которые раз за разом перебирается машина, отчаянно скрипя и грозя развалиться при очередном крене.
Проклиная все на свете, я выдерживаю день этой пытки, когда, ближе к вечеру, наконец, у какой-то небольшой деревни шофер объявил, что дальше машина не пойдет. Министерский чин выглядел ничуть не лучше меня, хотя я знал, что это его пятое или даже шестое путешествие в эту сторону, вроде бы должен был уже привыкнуть. Ночевали в деревне.
Не буду отвлекаться от главной темы, ибо ночной сон в горной деревне, когда ты страшно измучен предыдущей дорогой – удовольствие еще то… Утром нас ожидали две лохматые низкорослые лошадки. И проводник на третьей лошади. Главное, объяснили мне, ни в коем случае не командовать четвероногому, что он должен делать. Это лошадка знает куда как лучше меня.
Несмотря на свой небольшой рост, лошадки несли нас ходко и дружно. По осыпям, камням, узким тропам, где с одной стороны отвесная стена, а с другой – километровая пропасть. Иногда приходилось спешиваться и предоставлять лошадям возможность самим выбирать, как по осыпающимся камням взбираться на кручу, а затем съезжать или сползать с нее вниз. И при этом мы сами ничем не могли им помочь.
К их чести, лошадки справились прекрасно, доставив нас к началу последней трети пути, самому сложному участку дороги. Надо было подняться высоко в горы, частенько используя горную технику восхождения. Облегчало путь лишь то, что от нескольких предыдущих экспедиций остались в нужных местах вбитые скальные крючья и навешанная веревка. А затем надо было спуститься глубоко вниз, в ущелье, пробитое водой. Где-то там начиналась тропа, ведущая в саму деревню.
Еще одна ночевка, и рано утром мы уже втроем, забросив рюкзаки за плечи, отправились в путь. Третий – местный житель, он же переводчик и одновременно проводник.
Первые полдня все шло просто отлично. Мы бодро прошли все трудные места. Навешанные веревки, против ожидания, оказались в отличном состоянии, нам не пришлось ни вбивать ни одного крюка, ни навешивать ни одну веревку. Ближе к вечеру, когда мы перевалили через самую высокую точку нашего пути и я было подумал, что все трудности позади, наш переводчик-проводник стал беспокойно раз за разом оглядывать чистое, без единого облачка, небо.
Министерский чин перекинулся с ним несколькими фразами и, встревоженный, обернулся ко мне.
- Видишь вон ту вершину? – показал он рукой.
Я всмотрелся: вершина как вершина, с острым пиком, как и все другие, что находились в этих краях.
- Вроде, обычная гора, а что? – пожал я плечами.
- Не туда смотришь. Чуть левее, пониже смотри.
Чуть левее и пониже висело небольшое почти прозрачное облачко, и через равные промежутки времени от него отделялись едва заметные кусочки и ныряли куда-то вниз.
- Проводник говорит, что это верный признак непогоды, того, что высоко в горах уже идет сильный дождь. А это значит, что в самое ближайшее время дождь захватит и нас, могут быть и сели, и камнепады. Надо сильно торопиться…
Мы не шли, а практически бежали, прыгая с уступа на уступ, когда небо закрыли облака и пошел дождь. Сначала мелкий, он постепенно усиливался. Однако, мы были уже на постоянно понижающейся тропе, неподалеку от деревни, оставалось всего ничего. А дождь уже лил, как из ведра. Мы стремительно проскочили очередной крутой поворот тропы (откуда только взялись силы?), предпоследний перед деревней, когда услышали тонкий отчаянный крик. И остолбенели. С нашей точки все было хорошо видно и отпечаталось у меня в памяти, словно фотография. Тропа, сильно понижаясь, сотню метров шла по дуге, напоминающей слабо натянутый лук. На одном его конце, выскочив из-за поворота, замерли мы; на другом, по уровню ниже нас, была небольшая усыпанная обломками камня площадка перед очередным, последним поворотом тропы. А практически посередине вогнутой дуги, но в полсотне метров ниже, уцепившись за длинный корень, каким-то чудом оказавшийся в этом месте, висела маленькая девочка лет восьми-девяти. Сверху, со скалы, именно через это место бежал небольшой пока еще поток воды, срываясь с края тропы и водопадом падая вниз, в пропасть, прямо девочке на плечи. Похоже, этот поток и сбил девчушку с тропы вниз, но ей каким-то чудом удалось ухватиться за висящий корень. И водопад теперь обрушивался прямо на нее, сбивая вниз, и силенок у нее оставалось совсем мало. Она еще раз вскрикнула, заскользив было вниз по корню, а затем умолкла, задержавшись на самом его конце.
Реакция моя была мгновенной, словно я сразу знал, что надо делать. Здесь я долго рассказываю, описывая события того случая, а на деле все произошло чрезвычайно быстро, может, за полминуты, или еще быстрее.
- Бегом туда, - прокричал я своим спутникам, указав на площадку с противоположной стороны, - поймаете нас! Быстро!
Ничего не понимая, но подчинившись откуда-то взявшейся жесткости моего голоса, они сбросили рюкзаки и стремительно понеслись по тропе. Еще через мгновение у меня в руках была веревка, одна из тех, что мы несли с собой.
Не знаю, почему (очевидно, в минуту высшего нервного напряжения все чувства у меня работали со сверхчеловеческой четкостью), но я с абсолютной точностью знал, какое расстояние от края тропы до девчушки, и как это знание надо использовать.
План действий, как я ранее отметил, уже намертво сидел в моей голове. Через секунды я был обвязан веревкой, другой конец которой был закреплен за большой валун, лежащий сбоку от тропы, поближе к центру дуги, то есть почти над головой девчушки, только, естественно, на полсотни метров выше ее. Отбежав в сторону лежащих рюкзаков на длину веревки, натянув ее, я без раздумий прыгнул в пропасть.
Помнишь, я говорил о своем преимуществе перед местными? На деле, их было даже два. Они заключалось в том, что мы с тобой в свое время изрядно попрыгали на батуте. А это давало умение не только управлять своим телом, но и точно соизмерять расстояние… Я должен был по огромной дуге пролететь через то место, где в этот момент находилась девчушка, причем непременно лицом к ней, чтобы задействовать обе руки, на ходу схватить ее, сорвать с корня и пролететь дальше, уже поднимаясь по дуге вверх. А там я оказывался в районе площадки, куда уже прибежали мои спутники и напряженно ждали завершения событий. Они должны были поймать или меня, или пятиметровый конец веревки, привязанный к моей ноге. Таким образом я подстраховался, ведь мог оказаться чуть в стороне от их площадки или выше, и тогда мои спутники поймали бы веревку, летящую со мной, но болтающуюся из стороны в сторону.
О том, нанесу ли я повреждения самой девчушке, врезавшись в нее, думать было некогда.
- Раз! – и я уже в воздухе, тут же, как обезьяна, разворачиваясь вперед.
- Два! – девчушка стремительно мчится ко мне навстречу. Время потекло как-то тягуче, словно замедлилось в тысячи раз. Я успеваю в деталях рассмотреть ее совершенно белое лицо, по которому бегут потоки воды, замечаю, что сил у нее больше нет, и руки ее разжимаются.
- Три! – я сбиваю ее всем телом и крепко обхватываю, прижимая к себе. Удар не очень сильный, я понимаю, что не должен был нанести ей серьезных повреждений. Над головой что-то грохочет, словно там идет пустой железнодорожный состав, а я по дуге уношусь вперед. Девчушка оказалась очень легкой, практически не сбила и не уменьшила мою траекторию. Я, как и задумал, вынесся к противоположной площадке, оказавшись немного выше ее уровня. А в следующее мгновение меня схватили и остановили десятки рук…
Позже выяснилось, что девчушка шла не одна, ее подружка прибежала в деревню, и жители бросились на помощь, успев в самый драматический момент.
По большому счету, чем они могли помочь? И, как в дальнейшем оказалось, понимали это. Тот грохот, что я услышал, схватив девчушку и улетев с ней, был звуком обрушившегося с гор потока воды, несущего в себе камни, и срывавшегося водопадом с тропы в пропасть именно в том месте, где буквально за долю секунды до этого я сорвал девчушку с корня.
Ты скажешь, авантюра? Скорее всего, так оно и есть. Но не забывай, что у меня практически не было времени, чтобы придумать что-либо оригинальнее или попроще. Этот план был единственно возможным в ситуации, когда девчурка в любую секунду могла сорваться вниз. Надо было только успеть до этого мгновения. Мог ли я промазать, взяв выше или ниже ее? Не знаю, почему (интуиция, что ли?), я был абсолютно уверен, что не промахнусь. Скажу больше: опасность была не только в этом, но и в том, где находится точка подвески веревки, на конце которой я играл роль грузика от маятника. В идеале, маятник раскачивается на веревке, закрепленной в зените прямо над ним, моя же точка закрепления была в стороне от зенита. Поэтому у меня была только одна попытка за счет первоначальной инерции движения. Если бы меня не поймали после первого же пролета, за счет неправильной для маятника точки подвески уже при движении назад мы вдвоем с непредсказуемыми последствиями врезались бы в отвесную скалу, а завершили бы колебания в том же месте, где до этого висела девчушка. И нам бы это никак не помогло: через секунды летящие с водой камни убили бы нас обоих. По этой же причине я не мог просто прыгнуть на веревке вниз и, схватив девчушку, ожидать помощи. Чертов водопад с камнями… Я это понял сразу. Но и это еще не все подстерегающие опасности. Веревка при моем движении по дуге терлась о край скалы, и найдись там острый участок, все могло повернуться по-другому. Сама веревка могла выдержать нагрузку с тонну весом, так что хотя бы с этой стороны беспокоиться было не о чем…
Как бы то ни было, вскоре все мы, мокрые и грязные, с донельзя уставшей, перепуганной, но живой и невредимой девчушкой были в деревне. Наши рюкзаки и веревку пришлось оставить на тропе, добраться до них не было никакой возможности. Нас переодели в местную сухую одежду, чем-то накормили и уложили спать. Нервное возбуждение было, очевидно, настолько чрезмерным, что я из этого вечера не помню ничего, кроме безмерной усталости.
Назавтра дождя не было и в помине, ярко светило солнце, высушивая наши вещи, кем-то уже доставленные в деревню и по какой-то причуде не сброшенные потоками воды в пропасть.
Я стал героем деревни, и меня только что не носили на руках. Спасенная девчушка все последующие дни буквально не отходила ни на шаг, водила по деревне из дома в дом, все показывала и говорила без умолку. Жаль только, что наш переводчик мало что мог перевести из ее слов. В общении помогала улыбка. Ее одной было достаточно, чтобы понять – разговор состоялся. Естественно, у жителей в обиходе было множество замечательных вещей. Ты все их видел на выставке. Вернее, почти все.
В деревне был один небольшой дом, в котором не жил никто. Его нет на выставке, просто не привезли. Ни к чему - он был абсолютно пуст и обыкновенен. В нем никто не жил, утвари никакой. Просто стены и крыша, обычные каменные стены и каменная же крыша. Без всяких украшений, резьбы и вставок из хрусталя.  Зачем перевозить то, что будет неинтересно посетителям музея? Между тем, в этот домик из гостей, то есть нас троих, допустили лишь меня. Внутри него не было никакой мебели, но по всей площади пола, выложенного каменными плитками, ровными рядами лежали, как мне показалось, бесформенные достаточно большие куски прозрачного материала, похожего на горный хрусталь. И скорее не бесформенные, а такие, словно им специально придали хаоса к форме. Лишь одна сторона их была гладко отполирована, все другие представляли собой мешанину зубчиков, прямоугольников, кубиков, даже иногда шаров. И все эти большие или маленькие поверхности также подверглись полировке. Какую уйму времени затратил кто-то на это! И зачем? Вопросы через переводчика о предназначении этого добра остались без ответа. Вернее, жители сразу переставали его понимать, едва лишь затрагивалась тема этого здания. Я, разумеется, не настаивал, так как видел куда больше остальных моих спутников и, признаюсь, откровенно побаивался чем-либо обидеть хозяев, «беспрецедентно близко», по выражению министерского чина, подпустивших меня к себе.
На ознакомление с деревней мне, а значит, и моим спутникам, было отведено три дня. Это было одним из условий при выдаче разрешения на ее посещение. Эти три дня пролетели, как один. Переполненный впечатлениями, я собирался назавтра откланяться и отправляться в обратную путь-дорогу. Но вечером этого третьего дня, когда мы ужинали, к нам приблизились несколько человек. Во главе их был старейшина деревни, крепкий не старый мужчина. Они долго что-то втолковывали переводчику, пока до того дошло, что они желают сказать.
- Они говорят, что через день будет какой-то их праздник, упоминают полнолуние, - сказал переводчик, обращаясь ко мне, - и, как дорогого гостя, тебя приглашают принять в нем участие. Нас двоих, - с некоторой обидой в голосе добавил он, кивая на министерского чина, - они будто в упор не видят!
- Никогда такого не было за все эти годы, - с сожалением вздохнул министерский чин, - чтобы кого-то они пригласили на свой праздник. Я бы многое отдал, чтобы увидеть это. Конечно, соглашайся, - с долей зависти добавил он, - скорее всего, там будет что-то необычное. А ответственность за задержку я возьму на себя…
Назавтра, едва солнце осветило вершины гор, десяток человек, включая меня, вышел из деревни. Идти предстояло достаточно далеко и, соответственно, долго. Поэтому на плече каждого висела котомка с провизией и водой. Вел нас старейшина деревни. Безо всякой дороги, то вверх, то вниз, пересекая какие-то ручьи и речушки, то карабкаясь по скалам, то съезжая вниз по осыпям, мы продвигались целый день, сделав на пути лишь одну короткую остановку на перекуску.
Уже стемнело, когда мы вышли на совершенно ровный большой уступ, скорее, площадку, с трех сторон окруженную высокими скальными стенами, и остановились. Мужчины сбросили котомки и замерли с напряженными лицами, выстроившись полукругом перед правой стеной площадки. Я стоял между ними, рядом со старейшиной деревни, и смотрел в ту же сторону, что и все. И не видел ничего другого, кроме громады скалы, высоко уносящейся ввысь. Огромная луна, выглянув из-за соседней вершины, залила бледно-лиловым светом скалы, и они покрылись причудливым рельефом светотеней. Пейзаж был некий фантасмагорический, неземной. И тут я явственно почувствовал дрожание площадки. Раз, другой, третий, словно кто-то или что-то раз за разом через равные короткие промежутки времени сотрясал скалу до основания.
Я встревожился, но, против ожидания, лица моих спутников словно ожили, повеселели. Они переглянулись и дружно протянули руки к скале. Площадка, на которой мы стояли, дрогнула еще сильнее, и с этим дрожанием часть скалы словно провалилась, исчезла, открыв темный треугольный, основанием вниз, проем, словно распахнулся вход в волшебную, подчиняющуюся заклинанию, пещеру. Это сравнение сразу же пришло ко мне в голову. И я даже не удивился ему, ибо все происходящее казалось настолько сюрреалистичным, что можно было ожидать чего угодно.
Еще через несколько секунд в глубине проема появился небольшой огонек. Он довольно быстро двигался к выходу где-то на уровне груди человека, а затем выскочил наружу и, не сбавляя скорости, побежал по стенке скалы к другой, противоположной, стороне уступа. Мои спутники бросились бежать, стараясь держаться рядом с огоньком. Я несколько замешкался, что называется, стормозил, пока понял, что к чему. Поэтому успел заметить, что, как только огонек отодвинулся на несколько метров от проема, площадка снова вздрогнула, а вместе с этим часть скалы у входа сдвинулась и намертво запечатала его.
Еще через секунды я догнал бегущих своих спутников и стал держаться рядом с ними. Но – и это мне было видно сразу – я бежал легко и свободно мог при желании опередить огонек, мои спутники выкладывались по полной. Некоторые безнадежно отстали уже на первых метрах своеобразной дистанции. Через три сотни метров лишь двое из девяти, самые молодые из них, хотя и тяжело дыша, но все же бежали позади меня. Еще через пару сотен метров огонек нырнул в до того не заметный темный проем, осветив его на несколько мгновений. Проем оказался неширокой и неглубокой пещерой. Едва мы оказались в ней, как пол под ногами снова дрогнул, точно так же, как немного ранее, скала, являющаяся задней стенкой пещеры – я это ясно видел – с мощным скрежетом отодвинулась, открыв продолжение прохода вперед. Огонек устремился туда. Я бросился за ним вслед. Но вбежавшие следом за мной двое ребят схватили меня и оттянули назад, к выходу из пещеры. Пол снова задрожал, и задняя стенка пещеры, заскрежетав, перекрыла путь, по которому вглубь скалы убежал огонек.
Снаружи раздались встревоженные голоса подбегавших людей. Мы втроем вышли из пещеры. Все жители деревни после кросса были мокрые от пота и жадно хватали воздух. Двое моих спутников что-то горячо рассказывали остальным, и все они то и дело поглядывали в мою сторону. Я же был совершенно спокоен и свеж. Эта небольшая пробежка только взбодрила меня.
Гурьбой мы не спеша вернулись на первоначальное место. Мои спутники развели костер и сели вокруг него, жестом пригласив меня занять место рядом с собой. Достав из котомок еду, перекусили, и жители деревни начали тихо переговариваться, время от времени поглядывая на скалу, словно ожидая от нее что-то важное. Через два с половиной часа площадка, на которой мы сидели, снова вздрогнула, как это было изначально, в скале снова открылся проем. Внутри него мелькнул огонек и тут же погас. Скала снова дрогнула, и проем сомкнулся, так и не выпустив огонек наружу.
Напряжение с людей сразу спало, они повеселели, и вскоре начали устраиваться на ночлег. Я же подошел к тому месту на стене, где бежал огонек, и ощупал его. В скале явственно ощущалась неглубокая выемка, желобок, а когда я провел по ней рукой, на ней остался след сажи. Следовательно, в желобке горела какая-то жидкость, причем горела не всей поверхностью, а словно бикфордов шнур, с определенной скоростью, достаточно большой для местных жителей, но вполне по силам мне, чтобы держаться рядом с огоньком.
- А что, если… - тогда впервые подумал я, - конечно, было бы интересно узнать, куда он бежит. Но зачем? Какой в этом смысл? – и первоначальная мысль сразу же выветрилась у меня из головы.
Остаток ночи мы проспали у небольшого костра, а утром отправились обратно, и к вечеру вернулись в деревню.
- Да ничего интересного, - махнул я рукой в ответ на вопрос министерского чина и этим сильно разочаровав его, - посидели у костра и вернулись обратно…
Назавтра днем мы собирались уходить. Жители деревни устроили большой прощальный обед, на котором рядом со старейшиной деревни на почетном месте сидел я, рядом со мной переводчик, а министерский чин где-то поодаль. И вот тут старейшина деревни и заговорил о том, что после его речи заинтересовало меня всерьез и надолго. Переводчик же чисто механически переводил, что-то постоянно жуя и не вникая в смысл сказанного.
- Когда-нибудь, рано или поздно, мы, то есть жители деревни, покинем этот мир, - переводил переводчик слова старейшины, - и отправимся вслед за проводником в наш собственный мир. Здесь мы лишь случайно задержавшиеся гости… И уйдем в ночь большой луны. А проводником будет какое-то существо, называемое то ли черный спящий волк, то ли нечто похоже... Я так и не понял, – пожал плечами переводчик, и, снова принявшись за еду, все же не забывал о переводе.
- В горах есть и другие временные люди, такие же, как и мы, вот только проводники на родину у них всех разные…
- Ты сделал великое дело для нашей деревни, спас жизнь девочки. Она вырастет, у нее появятся дети, и деревня будет развиваться дальше. Поэтому мы допустили тебя до нашей святыни. Огонек – это не просто огонек. Где-то там, в глубине горы, куда он устремляется, находится наш проводник. Мы знаем, что огонек бежит мимо него, и если бы удалось его взять и вынести, все было бы по-другому… Но идти, вернее, бежать туда – верная смерть. У нас есть легенды, повествующие о том, как сильные духом осмеливаются броситься в призрачную погоню. Ни один из них не вышел из горы. В легендах мы прославляем их, дерзнувших вступить в схватку со скалами. Но повторить их подвиг мы теперь не позволяем никому. Человек не может победить в соревновании с бегущим огоньком…,
- А огонек появляется лишь раз в году, в один и тот же день. И никто не знает, почему это так, кто и как его зажигает… Он не боится ни самого сильного дождя, ни ветра… Мы всегда ждем и его появления, и его затухания. Пока все идет так, как было всегда, у нашего народа есть шанс…
- О чем это он? - внезапно спохватился переводчик, - про какой-то огонек и шанс им всем?
- Не бери в голову, - ответил я, - просто он рассказывает старинную местную легенду…


3
Пьер умолк. За окном было уже темно. Свет мы не зажигали, однако яркие разноцветные сполохи рекламных плакатов окрашивали комнату в самые причудливые цвета. Было тихо. Моя жена с детьми уехала на выходные в загородный дом: зарплата главного редактора позволяла нам эту маленькую прихоть. Пьер же не был еще женат: слишком деятельная натура не позволяла ему долго сидеть на одном месте. А какой супруге понравится, что ее муж не сидит у ее юбки, а постоянно мотается где-то по свету в поисках приключений на свою голову?
Наша бутылка уже опустела. Я принес новую, откупорил и разлил содержимое по бокалам. Диктофон прилежно и тайно продолжал записывать все, о чем говорилось в кабинете. Объем памяти у этой новой модели был колоссальным. И затеряться что-либо важное из рассказа Пьера не могло. 
Отпив из бокала и еще немного помолчав, Пьер продолжил свой рассказ.
- Через час мы были уже в пути. Погода благоприятствовала нашему движению. Дорога повторилась в обратной последовательности: сначала пешком, затем на лошадях, затем на душу выматывающей машине. Однако, я практически не замечал неудобства дороги. Мысль «а что, если…» уже завладела всем моим существом. Я думал, думал напряженно, уже зная, чего хочу, и размышлял, что надо для этого сделать. К моменту завершения поездки план был готов. В Катманду наши пути с министерским чином разошлись. Там он невольно помог осуществлению моей задумки, помог, как это ни странно, своим молчанием. Оказавшись достаточно честолюбивым, он нигде и никому не рассказал ни историю со спасением девочки, ни о том, как меня пригласили на несколько дней на празднество. Видимо, то, что главную скрипку играл не он, и заставило его умолчать о некоторых аспектах нашей поездки. Как бы то ни было, это было мне на руку. Тем более, что – ты уж прости – я не собирался ничего рассказывать и тебе вплоть до завершения задуманного.
Ну, представь: я рассказываю тебе то, что ты только что услышал и заявляю о том, что хочу совершить марафонский забег внутрь горы, забег, из которого никто еще не возвращался живым. Твои действия? Естественно, во-первых, обратиться к врачу-психиатру, ибо половина из рассказанного не напоминает, а прямо является плодом больного воображения. Во-вторых, даже поверив в реальность рассказанного, категорически запретить самодеятельность, ведь что там, внутри горы, никому не известно, и шансы выйти целым и невредимым из этого приключения, действительно, выглядят как-то не очень…
Итак, я смолчал. Но начал, забросив журналистику, деятельно готовиться к бегу. Тренировки заполнили все свободное время. Если помнишь, за год я участвовал в двух марафонах и двух полумарафонах. И каждый раз занимал места такие, чтобы присутствовать на «цветочных» церемониях, а один раз даже стоял на третьей ступеньке пьедестала почета. Без ложной скромности – будь представительство страны на предстоящих через год Олимпийских играх немного больше, я непременно попал бы в сборную…
Спустя год со времени прошлого посещения я вновь явился в Катманду и, в отличие от первого раза, тут же получил разрешение на повторную поездку в затворническую деревню. Естественно, дату посещения я выбрал точно, временная ошибка исключалась. В успехе предстоящего предприятия я был практически уверен. Почему? Во-первых, исходя из элементарной математики. Я видел, как стремился вперед огонек, сам бежал рядом с ним. Реальная его скорость была, как у хорошего бегуна на длинную дистанцию. Именно поэтому выдержать такой темп было не под силу аборигенам. И с такой скоростью свой путь огонек пробегал за два с половиной часа, то есть дистанцию, сравнимую с марафонской.
Пятьдесят лет назад чемпион мира пробегал марафонскую дистанцию примерно за такое же время. Но с тех пор уже сбросили с рекорда более, чем двадцать пять минут. Я же был очень хорошим марафонским бегуном, и мог даже обогнать бегущий огонек.
Следовательно, выкладываться по полной мне не пришлось бы. Ну, а во-вторых, нигде в рассказе старейшины деревни не говорилось о скрытых угрозах в пути, типа скрытых ям или падающих на голову каменных плит. О других же неприятностях, которые могут поджидать внутри горы, я тогда просто не думал.
Моим первоначальным спутником оказался так же, как и в первый раз, представитель профильного министерства. На сей раз другой, более солидный. К тому же имеющий весьма широкие полномочия в отношении жителей деревни. К этому времени бюрократическая государственная машина Непала со скрежетом, но провернулась в сторону понимания, какие ценности находятся в этой богом забытой деревне. И новый министерский чин не только должен был уговорить жителей покинуть деревню в обмен на достойное жилье в пределах цивилизации, но и имел право на месте принимать и подписывать с жителями документы – контракты, соглашения и тому подобное, сразу после подписания приобретающие юридическую силу. А для ведения переговоров такого уровня нужен хороший переводчик, с подтвержденной лицензией. Не знаю, где они такого откопали, но достаточно квалифицированный для заполнения бумаг переводчик тоже ехал с нами.
И снова в путь – машина, затем лошади… Не буду повторяться. Пешую же часть пути мы преодолели под руководством проводника, как оказалось, того же самого, который был придан мне в первый раз. Что не делается – делается к лучшему. В итоге оказалось, что два переводчика все же лучше, чем один. Они частенько грызлись между собой, но, дополняя друг друга, лучше доводили до нас (и записывали, если требовалось) то, что хотели сказать местные жители. Однако, не буду забегать вперед.
Едва мы вступили в пределы деревни, меня тут же узнали. К огромному удивлению министерского чина и основного переводчика, жители закатили праздник по случаю моего появления. И наш проводник, участник памятных событий, смакуя подробности, долго удовлетворял любопытство этих двоих гостей деревни, рассказывая о приключениях прошлого посещения, в которых он сам принимал активное участие, безбожно привирая и прибавляя себе, любимому, важное значение…
Я же, будучи внешне благожелателен и приветлив, внутри был как натянутая струна. Мне было нужно, чтобы меня снова пригласили на таинство бегущего огонька. Сам я, естественно, не должен был напрашиваться, вызывая этим какие-либо подозрения, но решительно не представлял, как набиться на приглашение. Именно это тяготило и угнетало меня. К моему огромнейшему облегчению, вечером этого же, первого дня посещения, через переводчика старейшина деревни пригласил меня через день снова принять участие в празднике за пределами деревни.
Надо ли говорить, как ликовал я внутренне, сохраняя внешнее спокойствие и с благодарностью принимая предложение!
Следующий день я провел в блужданиях по ближайшим окрестностям, сопровождаемый заметно подросшей за прошедший год спасенной мною девчушкой, знающей в деревне и вокруг нее все ходы и выходы. Для министерского чина день с утра до вечера прошел в переговорах. Он, в присутствии сразу обоих переводчиков, на мой взгляд, добросовестно старался донести до аборигенов суть предложения, с которым его направили в деревню. Но, похоже, ничуть не преуспел в этом. Во всяком случае, вечером, за поздним ужином, физиономия его выглядела весьма уныло, а на мой вопрос, как продвигаются его дела, он, ничего не сказав, безнадежно махнул рукой.
Последнюю ночь перед походом к заветному бегущему огоньку я проспал, как убитый. Мне предстояло, причем в облегченном варианте, то есть без давления соперников, просто пробежать марафонскую дистанцию. Я делал это, без преувеличения, десятки раз, и уже умел расслабляться перед соревнованиями.
Рано утром, как и в прошлый раз, каждому из отправляющихся в путь, и мне в том числе, на плечо повесили котомку с продуктами и водой, и мы отправились в дорогу. Нас снова было десять человек, половина из них присутствовала и в прошлый раз. А проводником снова был старейшина деревни, лишив тем самым министерского чина возможности продолжения переговоров в этот день.
На этот раз я был лучше подготовлен к походам по кручам: обут в горные шипованные ботинки и одет в теплый спортивный костюм, поверх которого была наброшена яркая широкая куртка. Насколько я помню, в прошлом походе у меня были какие-то проблемы с экипировкой. На сей раз я продумал все до мелочей.
Погода была превосходной, днем вовсю светило солнце. Было тепло, а я шел, не снимая куртки, каждый раз отрицательно качая головой, когда мои спутники жестами показывали – да сними ты ее, ведь тепло. Сначала надо мной откровенно посмеивались, но затем перестали обращать внимание: ну, чудит человек, что с него возьмешь? Его проблемы…
Когда мы вышли на знакомую площадку, уже стемнело, лиши огромная луна снова разрисовывала окружающие скалы причудливыми светотенями. Ждать у разведенного костра долго не пришлось. Дрожание площадки возвестило о том, что бегущий огонек вскоре появится из скалы. Мои спутники, как и прежде, выстроились полукругом, готовясь встретить его появление и с нетерпением поглядывая в мою сторону. Каково же было их удивление, когда я молча сорвал свою куртку и отшвырнул ее в сторону. Под курткой оказалась спортивная открытая майка, в которой я обычно бегал на соревнованиях, за спиной же находился плоский рюкзак на широких лямках. Быстро сняв его, я выхватил оттуда спортивные кроссовки и снова забросил рюкзак за плечи, застегнув поперечную лямку на груди. Стремительно сбросив ботинки и штаны, я оказался в спортивных трусах и тут же одел кроссовки. Затем поднялся на ноги и несколько раз подпрыгнул, проверяя, как сидит экипировка.
Тут мои спутники стали что-то понимать. Конечно, они никогда не видели человека в спортивной форме и практически до конца не понимали, что я делаю. На этом и строился мой расчет: никто ничего не должен был успеть предпринять, чтобы помешать мне выполнить задуманное.
Наконец, мои спутники, забыв о своем деле, бросились ко мне, столпились вокруг и, отчаянно жестикулируя, перекрикивались между собой, видимо, решая, что им делать в ситуации, когда мои намерения, неожиданные для них, стали совершенно очевидны. И в результате проморгали момент открытия проема и появления бегущего огонька. Я же, не выпуская ближнюю часть скалы из вида, сознательно дал огоньку уйти вперед, отвлекая на себя внимание окружающих, и лишь затем сорвался с места. Выскочив из толпы, я бросился вдогонку огонька. Только тогда мои спутники заметили, что огонек уже вовсю бежит вперед, и гурьбой бросились за мной. Однако, время ими было уже упущено. Я легко прибавил ход и, быстро догнав огонек, побежал с его скоростью. Огонек продвигался вперед справа налево, и я, соответственно, всегда был слева от него.  Перед входом в пещеру, куда устремился огонек, я приостановился и оглянулся. Ближайшие преследователи были метрах в тридцати позади, остальные еще дальше. Махнув им рукой, я вбежал в пещеру. Задней стены ее уже не было, огонек бежал дальше, освещая открывшийся проход в толще скалы. Я бросился вслед, стремясь догнать его, и проскочил в этот проход. И тут мне в уши ударил скрежет, несущийся, казалось, со всех сторон. От неожиданности я невольно пригнулся, и эта новая задержка едва не стоила мне головы. Легкий ветерок, коснувшийся моей левой щеки, как оказалось, спас меня. Не успев разогнуться, я исподлобья глянул вперед: огонек убегал все дальше и дальше. И тут боковым зрением я слева заметил что-то огромное и темное, быстро надвигающееся на меня. Я инстинктивно сделал прыжок вперед, распрямился и полуобернулся. Огромный кусок скалы, выдвинувшись слева, запечатал выход в пещеру. Его быстрое движение и вызвало спасительное для меня движение воздуха. А следом уже быстро надвигалась новая, следующая стена. Я в панике изо всех сил бросился вперед…
И тут меня прошиб холодный пот: я впервые отчетливо понял, во что ввязался. Скалы скрежетали и скрежетали сзади и спереди каждые десять – пятнадцать моих шагов, безжалостно запечатывая пройденный нами путь и открывая следующий отрезок впереди. Пришло понимание ситуации. Это не был спортивный бег на длинную дистанцию. Это была борьба с неумолимой смертью, со скрежетом пытающейся меня догнать и уничтожить. По своей наивности я сам ввязался в это дело, и теперь должен был отчаянно бороться за свою жизнь. Любой сбой – подвернул ногу, отстал, устал – безжалостные скалы раздавят меня как муху, попавшую между молотом и наковальней…
Не суди меня строго за сумбур первых шагов и ужас, испытанный мною в этот момент. Просто я не готов был именно к такому повороту событий. Реальность оказалась куда как круче того, к чему я готовился…
Я, к своей чести, быстро пришел в себя, ведь спортсмены высокого класса, к которым я принадлежу, все бойцы по натуре.
- Ну что ж, посмотрим, кто кого, - злясь на себя за минутную слабость, в голос выкрикнул я.
Огонек бежал ровно, без рывков, и я, окончательно успокоившись, держался рядом с ним. Бежать было не трудно. Воздух внутри горы был сухим и прохладным, пожалуй, градусов четырнадцать - пятнадцать по Цельсию, то есть приближался к идеалу для длинного забега. Пол, вернее, камень под ногами, был чистым и отполированным настолько, что в нем, как в зеркале, отражались мы с огоньком.
Всего три предмета находились в моем рюкзаке. Первый – небольшая пластмассовая фляжка с запасом энергетического геля. Второй –  также пластмассовая фляга с водой. Я прекрасно знал, в какую обузу превратится любой лишний грамм веса, особенно на второй половине дистанции, и стремился минимизировать взятый с собой груз. Как с толком использовать имеющееся питание, я, разумеется, прекрасно знал, поэтому не буду в дальнейшем касаться этого сугубо профессионального предмета. Третий предмет – небольшой фонарик, переключающийся с далеко бьющего узкого луча-искателя на широкий рассеянный свет, я взял на случай, если придется самому себе освещать дорогу, или нужно будет осветить какое-либо ответвление или отдельный проход.
Едва я начал уверенно чувствовать себя в беге, то первое, что сделал, конечно же, на ходу – достал фонарик и имеющимся на нем крокодильчиком закрепил его на лямке спереди, чтобы он всегда был под рукой. Фонарик был использован лишь один раз, в свое время я расскажу об этом, а затем я просто бросил его, подарив всепожирающим движущимся скалам. Лишняя тяжесть…
Теперь, когда спало нервное напряжение первых участков пути, я уже мог спокойно оценивать обстановку, и даже сделал попытку понять, что и почему происходит рядом со мной. И первым предметом для изучения стал бегущий рядом огонек.
Я назвал его огоньком лишь потому, что впервые увидел его издали, когда он засветился в глубине открывшегося в скале тоннеля, и он показался мне маленьким и слабым. Теперь я постоянно держался рядом с ним. Он не был ни маленьким, ни слабым. Размером от запястья до кончиков вытянутых пальцев взрослого человека, он был, скорее, небольшим факелом, только без рукоятки. Я мог бы обогнать его и проверить, что же является его горючим материалом, опустив пальцы в желобок, по которому бежал огонек, но поостерегся делать это. Горючим материалом могло быть что угодно. Хотя, как я и выяснил немного ранее, этот материал оставлял небольшую копоть, это не говорило ровно ни о чем. И мои пальцы могли оказать угнетающее действие на горючесть неизвестного материала в желобке. Огонек мог погаснуть с катастрофическими последствиями для меня.
Огонек давал вполне достаточно света, чтобы рассмотреть окружающее пространство. Но что там было рассматривать?
По счастью, я не боюсь замкнутых пространств. Страдающим клаустрофобией делать здесь было нечего. Десять шагов вперед – и со скрежетом плита сзади начинала закрывать пройденную часть прохода, а в десятке шагов спереди – открывать его. Скрежет сопровождал меня все время, и я думал, что оглохну, пока все это закончится. Откуда же я мог знать, что надо иметь еще и наушники-шумоподавители?..
Десять шагов вперед и столько же назад, метра полтора ширины и что-то около трех в высоту – ровно столько пространства было отпущено мне неизвестными создателями этой мышеловки, в которую я так неосторожно попал.
По правде, все это напоминало мне все же не мышеловку, а барабан, в котором бежит белка. Она полагает, что уже на месте, но барабан проворачивается, и ей, чтобы не упасть, приходится бежать снова и снова.
Я был мышью и белкой одновременно. Мышью потому, что стены непрестанно желали поймать и раздавить меня, и белкой потому, что я, как и она, не мог ни на миг остановиться в своем беге, продвигаясь вперед и вперед.
Понять, почему скала перед огоньком раскрывается, а сзади закрывается, я, как ни старался, не сумел. Слишком большая скорость бега не позволяла разглядеть детали. А задерживаться я, уже наученный горьким опытом первых метров, не мог. Несколько раз мне показалось, что огонек движется не только вперед, но и были какие-то отводы, убегающие от него прямо в скалу. Возможно, только показалось…
Теперь, спустя время, я не сомневаюсь, что все это дьявольское огромное сооружение является созданием чьего-то разума, и построено было с какой-то целью, по крайней мере, мне непонятной. И этот создатель предусмотрел в сооружении предохранители, препятствующие неподготовленным людям проникнуть в его тайны.
Я бросил быстрый взгляд на часы-секундомер со светящимися стрелками, висевши на руке. С момента начала забега прошло ровно час и десять минут. И в этот момент я понял, что что-то пошло не так. Моя тень не бежала по противоположной стене и потолку. То есть огонька не было на привычном месте. Я провел рукой по стене. К моему ужасу, желобка на ней не было. Вокруг вдруг потемнело, словно наступил вечер. И сразу же на меня накатила волна испуга, подавляя все инстинкты. Ноги просто отказывались слушаться.
- Все, - подумал я, - это конец…
Захотелось бросить все и отдаться на волю провидения. Но одновременно с этим где-то там, в глубине сознания, я понимал, где нахожусь, и что спасения не будет, если я брошу бороться.
Огромным усилием воли я заставил себя не только продолжить бег, но и оглядеться.
Огонек не исчез, он оказался сверху, под самым потолком, и был далеко впереди. Настолько далеко и мчался так быстро, что я, помчавшись изо всех сил, никак не мог его догнать. При этом не стоит забывать, что я только что перенес огромный эмоциональный стресс, а мне тут же был предложен бег с финишной скоростью. Грохот смыкающихся скал сразу за спиной казался оглушительным…
До сих пор не знаю, как я вышел живым из этой переделки. Видимо, ведущую роль сыграла высочайшая спортивная подготовка, я был близок к пику спортивной формы.
… Огонек снова спокойно бежал вперед на своем обычном месте. Я же, тяжело дыша, на дрожащих от напряжения ногах еле-еле мог придерживаться его скорости. Бесстрастные часы показали, что сумасшедшая гонка продолжалась менее десяти минут, а вымотала, казалось, все силы. Но молодой организм брал свое. Через десяток минут я уже чувствовал себя куда как увереннее и лучше.
Итак, прошло ровно полтора часа с начала смертельного забега. Можно было подвести некоторые итоги. Я пока еще жив, и это самое главное. И сумел избежать встретившиеся на пути опасности, несомненно, смертельные для любого менее подготовленного человека. Встреча с ними, особенно последняя сумасшедшая гонка, не прошла для меня даром: я избавился от прежней ошибки, когда бежал рядом с огоньком, и поэтому не успел среагировать на внезапное изменение его траектории. Теперь я отпустил его на метра на два вперед, и он всегда находился в поле моего зрения. Далее, оставалось бежать еще ровно час, то есть в остатке меньшая половина пути. И это хорошо. Плохо то, что я, как на тот момент считал, ни на йоту не приблизился к своей цели и понятия не имел, достижима ли она вообще, и есть ли что-нибудь в этом пустом коридоре, кроме предложенной мне гонки.
Что я ошибался, стало понятно уже в следующую минуту. Несмотря на то, что стена спереди раскрылась, огонек сделал резкий поворот направо, нырнув в открытый боковой проход. Я был готов рвануть в погоню, но добавлять скорость не пришлось. Наоборот, было похоже, что он замедлился в своем беге. Еще через секунды мы оказались в каком-то помещении. Огонек осветил лишь ближнюю часть его. Я включил фонарик. Помещение оказалось большим круглым залом. Огонек должен был по внешней стенке оббежать весь его периметр, это было видно в свете фонарика: желобок на стенке не имел разрывов. Дальше желобок уводил моего проводника в коридор, по которому мы только что попали в зал, только уже по другой стенке и двигаясь в противоположном направлении.
Эту топографическую часть я срисовал в секунду, тут же поняв, что на сей раз гнаться за огоньком нет необходимости. Однако, время и здесь играло против меня, так как в зале находилось то, ради чего все это мероприятие было затеяно. Я понял это, едва в свете фонарика высветились небольшие фигурки, хаотично разбросанные по полу. Их было много, возможно, более сотни штук. Статуэтки всевозможных животных, людей, деревьев, каких-то необычных существ. Все компактные, то есть не широкие и высотой до полуметра, и сделаны из различных материалов. Прозрачные, словно из горного хрусталя; цветные, словно камень предварительно пропитали разноцветными красками; темные, словно из вырезали из черного мрамора; белые, словно из мела…
Я начал хаотично метаться между фигурками, выискивая то, что мне было нужно. Если бы я только мог, я забрал бы их все. Поверь мне, это были скульптуры высочайшего класса! Но! Я приподнял пару штук из них и понял, что могу взять только одну, свою. Каждая скульптура, по моим ощущениям, при своей компактности весила килограммов шесть – восемь. Я никогда не таскал в марафонском забеге тяжести за спиной. Посильная ли это будет нагрузка? Я тут же решил, что к черту сброшу свой груз, если окажется, что нести его не в силах.
Однако, этот груз еще предстояло найти. Огонек неумолимо бежал по кругу, мне находиться в зале оставалось всего ничего. И тут я хлопнул себя по лбу: идиот, метался туда-сюда вместо того, чтобы правильно организовать поиски, бегая хотя бы по сужающейся спирали от краев к центру. Однако, все, время вышло! Огонек подбегал уже к выходу из зала. Задерживаться было нельзя. Проклиная себя за тупость, я бросился к огоньку. И тут, у самого выхода, буквально в последнюю секунду, обнаружилось искомое. Совершенно черная фигурка волка. Он сидел, обернув ноги хвостом. Морда приподнята кверху и немного повернута вбок, рот приоткрыт, словно он собирался завыть, глаза закрыты веками. Вспомни, как его называли аборигены – черный спящий волк. Этот был черным, без единого светлого пятнышка, как вороново крыло, или словно его изваяли из мумие. Спящий – тут можно поспорить, является ли волк с закрытыми глазами спящим. Скорее всего, это дефект перевода, и в оригинале называется сидящим с закрытыми глазами.
Я был абсолютно уверен, что нашел искомое, подхватил скульптуру и сорвал со спины рюкзак. Конечно же, рюкзак предназначен был именно для того, чтобы нести находку. Фляги мешали размещению скульптуры, и я их засунул под майку. Но вот скульптура закреплена за спиной, и я быстро догоняю огонек.
Должен заметить, что все описанные манипуляции проводились на бегу, времени на остановку не было. Попробуй-ка повторить это в обычном несильном гладком беге, поймешь, насколько это трудно. А здесь скорость бега уже была приличной, и за огоньком нужен был глаз да глаз. Но у меня словно открылось второе дыхание и влились дополнительные силы.
Вскоре я понял, что фляжки за пазухой создают сильнейший дискомфорт и мешают бегу. И хотя содержимое там еще оставалось, они одна за другой полетели на пол. Мне даже показалось, что в скрежете камня я услышал хлопок, звук раздавливаемых фляжек. Вслед за ними пришла очередь фонарика. Самым трудным оказалось бороться со стремлением сбросить рюкзак. Казалось, что с каждым новым шагом он становится все тяжелее и тяжелее. Разъяснение здесь простое: я очень устал. Устал гнаться за огоньком, устал постоянно слышать скрежет камня со всех сторон, устал тащить тяжеленный груз за спиной, наконец, устал переставлять ноги… По часам я видел, что бежать оставалось не более десяти минут, но у меня совершенно не осталось сил.
Знаешь, после кораблекрушений иногда спасалось в лодках значительное количество людей. Их долго носило по океану. Они неделями голодали, обезвоживались. Но вот появлялся спасительный корабль. Людей поднимали на его борт. Казалось бы, все закончилось благополучно. Но именно в этот момент люди начинали один за другим умирать. У них просто заканчивались силы и воля к жизни.
Сил у меня не было. Но были воля к жизни и упрямый характер бегуна-марафонца.  Теперь я бежал просто на характере. И тут проклятый огонек снова начал подниматься вверх, к потолку. И я понял, что наступает последнее в забеге испытание, испытание скоростью. Вглядись, как финишируют бегуны на длинную дистанцию. Кажется, сил у них совершенно не осталось. Но они вдруг начинают мчаться так, словно сзади их догоняет разъяренный лев. Откуда берутся силы? Из многочасовых изнуряющих тренировок.
Огонек бежал все быстрее, а за ним, финишируя так, как это приносило медали, мчался я. Вот только теперь наградой была жизнь… Сердце колотилось так сильно, словно готово было выскочить из груди. Пот ручьем бежал по лбу, заливая глаза. На какое-то время я даже перестал видеть окружающие стены и в любую секунду мог врезаться в них.
- Все, больше не могу, черт с ним! – еще успел подумать я и, с закрытыми глазами сделав еще несколько уже неуверенных шагов заплетающими ногами, упал… прямо на руки
подхвативших меня людей. Грудь судорожно вдыхала не сухой воздух горного тоннеля, а свежий прохладный воздух открытого пространства. По-бе-да!!! 


4
  Пьер умолк и долго сидел, закрыв глаза. Я тоже не произносил ни слова. Тишину нарушали лишь напольные часы в прихожей, отбивая очередные четверть часа.
- Тысяча и одна ночь… - наконец, решился я, - это все настолько невероятно, что…
Я умолк, не договорив.
- Чего остановился? Договаривай: что не может быть, - продолжил за меня Пьер, - а я ведь предупреждал об этом в самом начале. Хотел-бы и я так думать, а еще лучше, чтобы во всем этом принял участие кто-то другой… Ты думаешь, на этом все и закончилось? Как бы не так!
Меня уложили у костра на груду расстеленных одеял, которые каждый брал с собой. Ночью ведь в горах холодно, и без них никак не обойдешься. Сверху также набросили одеяло. И в руку всунули самое главное, в чем я нуждался – флягу с водой. Почему-то никто и не подумал снять с меня рюкзак, из которого на четверть торчала скульптура. Едва отдышавшись, я встал, снял рюкзак и подошел к своим спутникам, полукругом сидящим на камнях с другой стороны костра.
- Это вам, берите, - сказал я, - подарок от чистого сердца. 
И, поставив рюкзак перед ними, смял вниз его верхнюю часть, почти полностью открыв скульптуру сидящего волка. При этом я совершенно упустил из виду, что переводчика с нами нет, и смысл моих слов не будет им понятен. Сообразив это, я попытался сказать то же с помощью жестов. Прижал одну руку к сердцу, затем ею указал сначала на рюкзак, а затем на них. Но мои спутники словно ничего не видели и не слышали. Я пригляделся. Все они сидели с широко открытыми глазами, в которых отражалось пламя костра, и взгляд их был сосредоточен на одной точке, где находился рюкзак со скульптурой.
Мои костюм и куртка, которые я сбросил, лежали тут же, неподалеку от костра. Я переоделся, перекусил и, безмерно уставший, но счастливый, быстро уснул.
Утром, проснувшись еще до восхода солнца, я застал ту же странную картину: мои спутники по-прежнему без движения сидели и смотрели на скульптуру. Вот только сидели они не на своих прежних местах, а собравшись в кружок вокруг нее, словно бдительная охрана. Первый же солнечный луч вернул моих спутников к жизни. Они быстро приготовились отправиться в обратный путь. Я чувствовал себя достаточно отдохнувшим, чтобы идти в деревню. Но – с таким трудом добытая скульптура по-прежнему стояла в раскрытом рюкзаке, и никто не притрагивался к ней, словно на эти прикосновения было наложено строгое табу. По напряженным лицам людей я вдруг понял, что все ожидают от меня каких-то действий. Удивленно пожав плечами, я сам снова уложил скульптуру в рюкзак и забросил его за плечи. И сразу лица просветлели. В этом была какая-то тайна. Получалось, что никто, кроме меня, не может коснуться ни заветной для деревни скульптуры, ни любой тары, в которой она переносится с места на место. Но ведь тогда само нахождение скульптуры в деревне не имеет смысла, ведь я не буду вечно находиться при сидящем волке. Я долго ломал голову в поисках ответа, но так ничего не смог придумать.
Но вот, наконец, и деревня. Уже вечерело. Вокруг собрались все жители, от мала до велика, вскоре появился и министерский чин с обоими переводчиками. И тут я снова предложил жителям принять в дар скульптуру. На сей раз уже через переводчика.
- Мы не можем ни принять такой подарок, - ответил старейшина, - ни даже прикасаться к нему. Ты вынес его из горы, и он всецело принадлежит только тебе.
Но, зная особый интерес жителей к этой скульптуре, я не собирался отступать от своей цели – тем или иным способом, не сейчас, так позже уговорить их принять ее в дар. И я достал фигурку из рюкзака и поставил ее прямо на земле в самом центре деревни, выставив на всеобщее обозрение.
Я сам, по сути дела, впервые имел возможность рассмотреть фигурку вблизи и поразился, до чего детализировано она была сделана. Рельефно подчеркивалась каждая черточка, каждая шерстинка, каждая складка, где бы она не была. Отвлекаясь от созерцания, я попросил переводчика передать мои слова как можно ближе к оригиналу и, обращаясь к жителям деревни, снова предложил им принять в дар скульптуру сидящего спящего волка. Выслушав меня, жители еще некоторое время постояли, а затем разошлись кто куда. Мы, приезжие, остались одни.
- Они что, ничего не поняли? – недоуменно спросил я, когда мы также ушли к себе, оставив скульптуру стоять там, куда я ее поставил. 
 - Да все они поняли, - махнул рукой министерский чин, - только, видимо, на кой ляд им эта скульптура? Что они с ней будут делать? А ведь сразу видно, что стоит кучу денег.
Приняться за ужин мы не успели. К нам зашел старейшина деревни в сопровождении нескольких самых уважаемых жителей. Они чинно устроились на лавке с одной стороны стола и пригласили нас сесть с противоположной стороны. Мы переглянулись: было похоже, что они пришли не просто так. Дальнейший разговор я изложу так, словно мы говорим на одном языке, иначе получится слишком долго.
- Два дня назад ты уговаривал нас уйти отсюда, - начал старейшина, обращаясь к министерскому чину - и оставить деревню. Ты даже предлагал составить то, что вы называете контрактом.
 - Совершенно верно, - кивнул головой министерский чин, - все, что будет записано в нем и подписано вами и мной, будет неукоснительно выполнено. Я имею такие полномочия.
- Мы согласны оставить деревню, - неожиданно заявил старейшина, - но с одним условием: мы не отдаем ее, а меняемся с ним на скульптуру, которую он принес сегодня, - и с этими словами старейшина указал рукой на меня.
Министерский чин, видимо, не зря ел свой хлеб и считался умным в своей среде.
- Мы согласны, - немедленно заявил он, решительно пресекая мою попытку сопротивления – ну, что я буду делать с целой деревней, зачем мне она?
- Давайте составлять контракт…
Следующие часы были затрачены на составление контракта между жителями деревни в лице ее старейшины и меня, физического лица, в котором я передавал жителям деревни скульптуру волка, а они мне всю деревню, то есть жилые дома со всем их содержимым, то есть с движимым и недвижимым имуществом. Гарантом сделки выступало правительство Непала в лице министерского чина. Контракт вступал в силу немедленно после подписания его сторонами.
В общем, где-то часа через два министерский чин пожал мне руку и поздравил с удачной сделкой. В чем тут подвох с его стороны, я так и не понял, только уж слишком быстро он пошел на эту сделку, невыгодную, с моей точки зрения, для его страны. Ведь все имущество, как ни крути, уходило в руки иностранца. А к бумагам придраться было невозможно – все изложено ясно и просто.
Закончили, когда на дворе стояла уже ночь. Все разошлись по домам, и мои спутники быстро уснули. У меня же, взбудораженного всеми произошедшими событиями, в том числе неожиданно свалившейся деревней, сна не было ни в одном глазу. Вдосталь поворочавшись на кровати, я решил больше не мучиться. Одевшись, я вышел наружу. Огромная желтая луна висела на небе, ярко освещая окрестности. Тишина и покой окутывали деревню. Постояв, я уже собирался уходить в дом, как вдруг мне почудился звук шагов. Множества шагов. Я поначалу замер, а затем укрылся в тени, отбрасываемой домом, и стал наблюдать. Мимо прошли люди, направляющиеся к окраине деревни, туда, где стояло единственное нежилое здание с россыпью горного хрусталя внутри. Скрываясь в тени, оставаясь невидимым, я крался за ними. И скоро увидел, что к идущим подсоединяются все новые люди.
У нежилого здания, несмотря на ночное время, находились теперь все без исключения жители деревни – от детей до пожилых. Они расположились двумя полукольцами, оставив широкий проход между ними, и проход этот вел прямо ко входу в нежилое здание. Приглядевшись, я увидел, что прямо в проходе, в середине полукругов, на низком большом плоском камне установлена скульптура волка. И – странное дело – можно, даже нужно было бы усомниться, что это та самая фигурка, которую я вынес из чрева горы. Эта была раза в два крупнее, головой по грудь человека. И изменилось положение головы – теперь она, по-прежнему приподнятая кверху, с полуоткрытой пастью и закрытыми глазами, была повернута не в сторону, а прямо вперед по отношению к туловищу. Но я, несмотря на, казалось бы, абсолютные различия, голову готов был отдать на отсечение за то, что это та самая скульптура. Фактура фигуры, характерная поза, наконец, уникальный материал, из которого она была создана – абсолютно все было тем же самым. Как же так? Очередная загадка этой странной деревни… Морда волка была направлена в мою сторону. Из темноты, невидимый ни для кого, я во все глаза смотрел на все это, ожидая, что будет дальше.
 А дальше, выстроившись друг за другом, люди стали заходить внутрь здания, а, выходя, каждый нес кусок горного хрусталя. Затем они по очереди подходили к скульптуре и обкладывали ее этими кусками со всех сторон, начиная от земли, ряд за рядом, словно занимались кирпичной кладкой. Каждая нога, хвост, туловище охватывались отдельным, своим слоем горного хрусталя. Работа шла быстро, хрусталь охватывал скульптуру все выше и выше. Вот он на уровне груди, вот уже под его слоем скрылись лапы… И тут я понял, почему работа у жителей идет так быстро, ведь с момента ее начала до укрытия лап прошло не более четверти часа. Собираемая внешняя хрустальная оболочка представляла собой то, что мы называем пазлом, и собиралась, как пазл. Люди по очереди брали следующий кусочек хрусталя-пазла и присоединяли к предыдущему. Они совершенно точно знали, какой из них и куда нужно примкнуть в каждый конкретный момент: я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них хотя бы на секунду замешкался. И мешанина зубчиков, прямоугольников, кубиков и шаров, которую я ранее упоминал, вовсе не была мешаниной, а была уникальным замком фиксации одного кусочка хрусталя к другому. Так что ошибка сборки абсолютно исключалась.
Еще пять минут, и в хрустальную оболочку был заложен последний кирпичик. В здание больше никто не входил и из него не выходил. Теперь на площадке стояло большое, выше роста человека, изваяние волка. Множество плоскостей, получившихся в замках-фиксаторах хрустальной оболочки, выступали в роли бриллиантовых граней. Они преломляли, отражали и, словно призмы, разбивали свет удивительно большой луны на красочный переплетающийся спектр, придавая скульптуре необычное внутреннее сияние и раскрашивая людей полосами отраженной радуги.
И вдруг все люди разом повернулись в мою сторону. Они стояли, не шевелясь, а глаза их смотрели прямо на меня. И я всем своим существом почувствовал, что они видят меня, словно это я стою на свету, а не они. Два чувства боролись во мне. Одно из них призывало к осторожности и тянуло сбежать, оставив этих странных людей с их странными непонятными ритуалами. Другое призывало грудью встретить то, что предначертано судьбой. Немного поколебавшись, я вышел из-за своего укрытия на открытое освещенное место и остановился. Угрозы от толпы, что я невольно вмешиваюсь в их таинство, я не чувствовал. Но и подходить к ним, чтобы, возможно, нарушить их ночной ритуал, я не хотел. В этой ситуации, пожалуй, самым правильным было бы развернуться и медленно, с достоинством, удалиться, показав, что я не хочу оскорбить их чувства, и то, что я нахожусь здесь, простая случайность. Я уже намеревался претворить эту мысль в жизнь, то есть развернуться и уйти, как от людей отделилась маленькая девочка, та самая, которую я спас год назад, и направилась ко мне. Уходить было поздно. Подойдя, она взглянула в мои глаза, взяла за руку и, улыбнувшись, повела в сторону людей. Было тихо, даже вездесущий и постоянно дующий ветер – и тот исчез неизвестно куда.  Люди не шевелились и не разговаривали, лишь шорох наших шагов нарушал тишину.
Девочка подвела меня к скульптуре, отпустила руку и сделала шаг назад. Я ростом выше любого жителя деревни, и приподнятая морда волка, будучи выше голов местных жителей, оказалась на уровне моего лица. Все тело хрустального зверя искрилось, переливалось. И лишь одно небольшое место на морде оставалось первозданно черным, то, где находился его правый глаз.
Девочка дернула меня за рукав, привлекая внимание, а когда я вопросительно взглянул на нее, указала на передние ноги сверкающего зверя. Перед ними лежал объемный кусок горного хрусталя, размером с ладонь. И тогда девочка жестами, не оставляющими никаких сомнений, указала: возьми установи его на место.
Я медленно наклонился и взял этот кусок в руки. На одной из его сторон неизвестным резчиком был искусно высечен закрытый волчий глаз. На этот кусек попала и его мощная бровь. Я выпрямился и, полный сомнений, обвел взглядом стоящих напротив людей. Я думал, имею ли я право участвовать в их, несомненно, важной церемонии. Что такого важного сделал я для них? Ну, спас девочку, ну, достал эту необычную на глазах растущую скульптуру. Разве это дает мне право на равных стоять среди этих людей?
Но у стоявших напротив жителей деревни я не видел ни одного враждебного или неодобрительного взгляда. Было лишь ожидание того, что должно было свершиться. Наконец, я встретился взглядом со старейшиной деревни, и он одобрительно улыбнулся и кивнул головой, словно давая разрешение на мое дальнейшее действие. И тогда я решительно приложил хрустальный кусок к его законному месту и с силой надавил на него обеими руками, чтобы преодолеть сопротивление боковых замковых выступов. Со щелчком кусок плотно сел на место.
И тут я почувствовал, что веко под моими руками вздрогнуло, и холодный до того хрусталь стал нестерпимо горячим. И вместе с этим пришло ощущение чего-то живого под руками. Я оторвал руки и, не отрывая взгляд от зверя, попятился назад до тех пор, пока спиной не уперся в стоявших людей.
Да, теперь это был зверь, живой, огромный, и, похоже, очень сильный. Его шкура больше не казалась причудливо набранной мозаикой. Она была монолитной, вся играла мощной мускулатурой и была наполнена светом, словно хрусталь стал живой поверхностью зверя. Огромные зубы могли привести в ужас кого угодно.
Зверь обвел внимательным взглядом неподвижно стоявших людей, а затем, как мне показалось, пристально вгляделся в меня. Страха я не чувствовал, было ощущение, что я случайно прикоснулся к чему-то тайному, что знать мне не обязательно, и что должно было пройти без меня и мимо меня.
Волк встрепенулся и, поднявшись на все четыре лапы, сделал шаг вперед. Этот шаг пришелся на край камня, на котором стояла скульптура. Камень треснул, и часть его обвалилась. И тогда огромный зверь спрыгнул с остатков камня. Мне показалось, что земля сотряслась под его весом.
Волк, медленно ступая, прошел мимо людей и направился в сторону ближайшей горы. И все жители, по-прежнему не говоря ни слова, направились вслед за ним. Непонятная сила повлекла меня вслед за этой процессией. Я успел сделать с десяток шагов, когда волк неожиданно развернулся и направился ко мне. Я остановился. Он приблизился и сел напротив меня. Его голова оказалась напротив моей, глаза в глаза. Мы оба молчали, но мне казалось, что из его глаз вытекало то, что он хотел донести до меня. 
- Ты чужой здесь, и не принадлежишь к моему народу. Там, у себя, мы не похожи на тех, кого ты видел сейчас. И я там другой. Тебе не надо идти с нами, это будет не твой мир и не твой путь. Мир твой здесь, а путь будет свой. Но ты помог моему народу исправить случайную ошибку и помог встретиться со мной, и я не отпущу тебя без подарка. Я не всесильный, возможности мои ограничены, но этот дар я могу передать тебе. Отныне, в каких бы горах ты не оказался, не будешь чужим для них.
Зверь развернулся, в несколько прыжков догнал не остановившихся во время нашего диалога людей, и снова возглавил шествие. Я, не трогаясь с места, долго следил за ними. Шкура волка играла всеми красками, освещая все вокруг, и люди двигались, словно в светящемся коконе. Когда они достигли горы и должны были подниматься вверх по ее склону, траектория их движения не изменилась. Я видел, как яркое световое пятно уходило вглубь горы, словно та расступилась и пропустила путников в свое чрево…
О каком подарке говорило это удивительное существо? Что это значит – быть не чужим для гор? Я не мог понять сказанное им.
Меня не покидало ощущение, что я прошел мимо чего-то важного в жизни, способного перевернуть, изменить ее, но не сумел ни понять, ни поднять это важное. А затем пришло состояние полного морального и физического опустошения.
Я медленно повернулся и побрел к своим как младенцы спящим спутникам, и вскоре забылся тревожным сном.


5
- Дальше! – потребовал я, едва Пьер сделал продолжительную паузу.
- А что дальше? – встрепенулся он, - дальше почти ничего. Остались сущие пустяки.
Первым исчезновение жителей обнаружил кто-то из переводчиков, прямо с подъема решивший в последний раз прогуляться по деревне. В этот день нам нужно было уже уходить. На его отчаянный вопль мы, кто в чем был, выскочили наружу. Долгие поиски, однако, ни к чему не привели. Я разумеется, самым активным образом, хотя тоже безрезультатно, «участвовал» в этих поисках. Правда я и в самом деле попытался отыскать следы ушедших людей и то место в горах, куда они скрылись. Однако от них не осталось ничего, ни одного даже малейшего следа, словно они растворились в воздухе.
Итак, полдня поисков не дали ни одной зацепки, и министерский чин, как главный среди нас, распорядился свернуть поиски.
- Пусть поисками занимаются профессионалы, они за это деньги получают, - сказал он, - я доложу о случившемся по возвращении, там примут решение…
Я думаю, что он был даже рад такому повороту событий – отпадала необходимость каким-то образом вывозить отсюда людей, где-то их расселять, кормить, поить, обучать, трудоустраивать, и еще много чего делать для них. Известно – нет человека – нет проблем… Кстати, как я узнал позже, никакой поисковой экспедиции организована не было. А по бумагам деревня проходила, как покинутое жителями поселение.
Мы ушли в этот же день после обеда. Ушли все, не оставив никого охранять сокровища, оставшиеся в деревне. И этому были объективные причины. Во-первых, про наличие деревни практически никто не знал. Во-вторых, доступа без проводника туда не было. В-третьих, что здесь находятся огромные культурные ценности, знали только трое из четверых, местный проводник не имел понятия о реальной стоимости оставшихся в деревне вещей, они были для него всего-то простыми стекляшками, а мы, трое, о реальной цене их с ним никогда не говорили.
По возвращении в Катманду мои подозрения, что министерский чин ловко сыграл свою игру, подтвердились на все сто процентов. Правда, контракт о передаче деревни в мою собственность и в самом деле оказался юридически легитимным. Здесь министерский чин не соврал ни на йоту. Дьявол, как это всегда получается, скрывался в деталях. Оказалось, что несмотря на то, что я являлся полным и единственным владельцем сокровищ деревни, согласно местным законам мне никогда не позволили бы вывезти из страны даже гнилое полено, если оно имело статус культурной ценности. А моя деревня получила такой статус едва ли не на следующий день после нашего возвращения. Кроме того, в огромную сумму оборачивался налог на имеющиеся в моем распоряжении культурные ценности, не говоря уже про налог на недвижимое имущество -  дома, находящиеся в деревне. То есть я мог в одночасье разориться, сумма к выплате выходила чрезвычайно приличная. И тогда я принял единственно правильное в такой ситуации решение, правда, к которому меня на самом деле аккуратно и ловко подвели – подарить деревню государству, оговорив при этом особое условие – вывоз всей деревни в качестве экспоната из страны на оговоренное время. Контракт о безвозмездной передаче юристы подготовили за неделю, но еще неделю он не был подписан сторонами: мы яростно спорили о сроках зарубежной экспозиции. Я требовал не менее года, мне давали три месяца. Сговорились на золотой середине – шесть месяцев у нас в стране. При этом власти должны оказать помощь в вывозе предметов культуры. Вот тогда к тебе и ушла первая телеграмма об организации выставки, и все закрутилось и завертелось в этом направлении.
Кстати, о самом контракте. В нем самым подробнейшим образом оказались описаны все передаваемые мною предметы, находящиеся в деревне. Как оказалось, полдня пройдоха министерский чин, пока я с переводчиками бегал в поисках исчезнувших жителей, втихую в разных ракурсах фотографировал все, что было в домах. И, по возвращении, за неделю с его помощью была составлена полная опись, которую и приложили к контракту.
За рамками оказалась отара овец, про которую никто так и не вспомнил. Во всяком случае, когда мы вернулись в деревню для ее упаковки, ни одного блеющего животного на месте не было и в помине.
Самым трудным оказалось доставить будущие экспонаты до аэродрома. Мы пешком без груза еле добирались до деревни, а с грузом пройти этот путь было просто нереально. Пришлось в самых труднодоступных местах прокладывать дорогу, хотя бы такую, чтобы прошли лошади. Скалы рвали взрывчаткой, благо, ее, как и услуги взрывников, оплачивало государство. Оно же взяло на себя и львиную долю оплаты сотни носильщиков и погонщиков лошадей. Да и ты молодец – я не ожидал, что так быстро сумеешь уговорить акционеров развязать кошельки и выдать недостающую часть средств. И, как видишь, все окупается с лихвой.
- А как же приписка «получивший именное разрешение на вывоз предметов культуры», «первоначальный владелец» с непременным указанием твоей фамилии? – с усмешкой спросил я, - что, честолюбие заело?
- Это норма у них там, на Востоке, без этого и шагу не сделают, и считают, что и у нас то же самое. Да черт с ними, дело все-таки сделано.
- А волчий подарок?
- Ты знаешь, у меня обнаружились несвойственные ранее способности. Оказалось, что я умею бегать по горам не хуже горного козла. Кроме того, открыл для себя новый вид спорта и довольно серьезно увлекся им. Это так называемое свободное соло лазание – прохождение маршрутов без страховки и других вспомогательных средств. Считается самым опасным стилем в скалолазании. Почему увлекся именно этим видом? Как-то так получается, что я никогда не падаю вниз, даже когда вишу на стенке с отрицательным уклоном. Пальцы словно прилипают к малейшим неровностям. И всегда знаю, где находится следующее место зацепа. Откуда знаю? Просто знаю, и все! А на вертикали кажется, что меня притягивает к камням, словно железяку магнитом. Но – самое интересное и уже проверено в барокамере – я достаточно свободно чувствую себя без кислородной маски на высоте Эвереста. И среди шерпов немногие могут похвастаться этим. Возможно, эти способности и являются тем самым замечательным подарком. Во всяком случае – и за это я ручаюсь -  скоро ты начнешь получать материалы от собственного корреспондента, рискнувшего покорить все подряд высочайшие вершины мира без применения кислорода…


6
Пьер умолк, поудобнее устроился в кресле и закрыл глаза.
- Что-то я разболтался сегодня, - сказал он, - и, пожалуй, подремлю у тебя пару часиков… Ты знаешь, - уже сонным голосом добавил он, не открывая глаз, - у меня не идет из головы та гора со странными фигурками внутри и намек на существование других временных людей. Я четыре раза ходил там, и, пожалуй, не ошибусь еще раз. А что, если…
Пьер не договорил. Голова его откинулась назад, рот приоткрылся. Пьер крепко спал.
Светало. Я смотрел на спящего напротив меня, без сомнения, незаурядного человека, и думал о том, сколько необычного он уже встретил на своем пути, и с чем ему еще предстоит столкнуться.
И с каждой секундой, несмотря на невероятность изложенного, крепла моя решимость предать огласке эту историю, ничего не убавляя и не прибавляя к тому, что записал усердный диктофон. А почему нет? Единственное, что я изменю – имя главного действующего лица. Почему? К сожалению, традиции нынешнего общества частенько идут вразрез с реальностью. И я не сомневаюсь, что найдется немало так называемых «правдолюбцев», которые будут изо всех сил ставить под сомнение каждое сказанное здесь слово. Что ж, се ля ви… Я же считаю, что страна должна знать своих героев, к числу которых я однозначно причисляю своего друга. Те, кто меня знает, конечно, сразу же поймут, кто скрывается под именем «Пьер» и является главным действующим лицом. Его рассказу можно верить, можно нет. Я, прекрасно зная своего друга, верю, и рад приветствовать своих единомышленников среди читателей. А остальные? Я рад приветствовать их тоже, ибо – Бог им судья…