Однажды некто Брусныцин порешил сводить себя в театр, ибо никого другого для вождения в театр у него не было, а время начиналось весьма осеннее, вечера становились долгими и тоскливыми, что для такого одинокого человека как Брусныцин было губительно.
Старательно обходя ссылки на сомнительные сайты с крупными планами небольших по своей природе элементов женской натуры, Брусныцин купил в Интернете билет и принялся ждать дня, когда с ним случится спектакль.
Сам спектакль, на который должен был привести Брусныцина электронный билет, был антерпризным, что, разумеется, нисколько не умаляло таланта актёров, зато значительно снижало стоимость входного взноса, а для Брусныцина это являлось важным моментом, так как недавно он приобрёл новую стиральную машину в силу того, что старой у него просто не было.
И вот, запасшись билетом и некоторой отвлечённой суммой на бутерброд в буфете, Брусныцин в условленный афишей день отправился на встречу с трудными буднями работников Мельпомены.
Представление оказалось весьма бойким. Первый акт артисты отбарабанили так быстро, что некоторые зрители их ратных будней даже не успели отключить телефоны и развернуть заветный сникерс. Судя по некоторым косвенным признакам можно было догадаться, что речь в пьесе и отчасти на сцене шла о старых добрых временах, а конкретно о внутреннем конфликте старого дивана, лет сто простоявшего в гостиной какого-то мифического дворянского дома и помнившего задницы всех помещиков и помещиц уезда, и нового владельца поместья - кутилы и повесы, пожелавшего избавиться от всякой рухляди, дабы предаваться своим порокам на новой оттоманке. Диван был очень убедителен, а вот актёр, изображавший молодого хозяина, явно переигрывал с любовной и алкогольной линиями, так что в конце первого акта он не смог самостоятельно покинуть сцену. В антракте Брусныцин протиснулся в буфет, честно отстоял свою очередь, но человек за десять до буфетной стойки прозвенели сразу все три звонка, и Брусныцина зрительской волной отнесло обратно в зал.
Содержания второго акта Брусныцин почти не разобрал, так как молодой повеса, войдя в раж, стал читать брутальный гангста-рэп, а к этому виду творческих испражнений ранимая душа Брусныцина не лежала никогда. Но рано или поздно всё в этом мире кончается. Отгремела финальная сцена, и артисты, как заведено, вышли на поклон...
Несмотря на то, что ограниченность Брусныцина не позволила ему в полной мере насладиться представленным действом, он решил не оскорблять труппу недостойным русского интеллигента снобизмом: он встал во весь свой прекрасный средний рост и приготовил ладони для производства бурных аплодисментов. Сидевшие подле Брусныцина люди взяли с него пример и тоже поднялись, так что вскоре в полной тишине встал весь зал. Затем у кого-то зазвонил телефон, кто-то двинулся к проходу, видимо, желая побыстрее очутиться в гардеробе, и уже через несколько секунд зрители устремились на выход...
Предвкушавшие цветов и оваций актёры молча смотрели вслед утекавшей от них толпе. Вскоре Брусныцин остался в зале один на один с театром. Главного героя начало тошнить. Крупная женщина, игравшая диван, смачно плюнула в оркестровую яму и матерно выругалась. Вся труппа как-то развалилась на части и с негромким гургуром исчезла за кулисами.
Брусныцин стоял и смотрел на осиротевшую сцену. И ему казалось, что он слышит где-то вдалеке то ли плач, то ли смех греческой музы.