Об окончании федерального розыска
«О потерях, которые сложно вернуть, лучше забыть, чтобы не потерять еще больше»
После потери игрового бонусного долларового счета в «Форекс-клубе», денег, которые, впрочем, нельзя было снять, я приступил к плану, приготовленному на этот случай: вышел из «тени», по терминологии фильма «Ночной дозор», и для начала пошел в баню, как и положено перед восхождением на эшафот, которым для меня должна была стать регистрация, как условно осужденного.
Первой после выхода из квартиры мне встретилась Люба - соседка по подъезду со второго этажа, небольшая крепкая женщина, начинающая пенсионерка, раз в неделю ходившая в бассейн. Мимоходом поздоровались и разошлись.
В бане народ был, и меня узнали. Надо сказать, что узнавание не было приятным. Какие-то два мужика поздоровались между собой, когда я проходил мимо. Они сцепили у меня за спиной ладони так, что задели мне спину. Одна рожа показалась мне знакомой. Она со мной поздоровалась:
- Привет, не сразу узнал. Давно не видел.
- Привет, - ответил я, хотя давал себе зарок ни с кем в маленьком нефтяном городе более не здороваться, а тем более - не подавать руку.
Но тут я протянул ладонь для рукопожатия - по привычке, сам не знаю кому...
В бане я внимательнее пригляделся к народу, за который я заступался, будучи и журналистом и депутатом. Пригляделся другими глазами. Оказалось, это люди, абсолютно не уважающие интересы других людей, они приходят в баню больные вирусными инфекциями и заражают там других, пришедших оздоровиться.
Судя по банным разговорам, в которых я тоже участвовал, это люди малограмотные, не читающие научных книг, не привыкшие слушать и анализировать. При этом эти люди упрямо доказывают свою правоту, основанную на том, что им кажется…, на личных впечатлениях и ощущениях, абсолютно игнорируя науку, авторитетов, экспертов и неспособность собственного недисциплинированного и неформированного ума к верному мышлению.
Это люди, которые говорят подавляющим образом на темы добычи денег, отдыха и питания... - на темы, составляющие круг интересов животной составляющей человека.
***
В бане человек гол и более очевиден, чем даже дома. Человек - всего лишь набор органов, превышающий их простую сумму. Сидя в парилке, я, как будто первый раз себя видел, ощупывал свои ребра, кожу с подкожным жиром, представлял, что где-то внутри есть сердце, кишечник... И все это так ненадежно, грязно и примитивно...
Как я мог остановиться даже на время в такой барахляной гостинице - этом теле?! Ее можно и нужно тренировать, не давать ей разрушаться. Но даже идеальное тело все равно - примитивно, словно кусок мяса на столе, который вдруг обрел сознание и начал рассуждать. Причем не чистого мяса, а мяса с недопереваренной пищей, с дерьмом внутри, с излишним жиром, которое выбросить, да и только.
Мама рассказывала мне, что когда я родился и меня первый раз показали ей, то в моих глазах читались растерянность и немой вопрос: «Куда я попал?» Я до сих пор этого не понимаю. Меркантильный мир, обреченное тело и там - внутри - я. Бред какой-то!
Начало последней мысли возникло уже после бани в момент, когда я увидел одетого во что-то свободное и распахнутое располневшего соседа Васю с третьего этажа, шагающего от своей машины к подъезду вслед за своим внуком. Все, что я знаю о нем, о его дочери, о его спившейся жене вылилось в некое сожаление, что вот такие люди, как он, да и я, живут тут непонятно зачем, зарабатывают деньги, едят, плодятся...
***
На следующий день я пошел сдаваться. Инспекцию по условно-досрочному освобождению нашел быстро, позвонив вначале 02, а затем перезвонив по названному телефону. Начальником Инспекции и подчиненным - в единственном числе оказался худосочный среднего возраста мужчина Сергей С-уткин.
Болезненно-худой, слегка похожий на саранчу, неврастеничный и даже капризный - он сразу, легким движением кисти, каким принято отгонять случайную муху, дал мне понять, когда я открыл дверь его кабинета, что я тут некстати и не нужен. Конечно, он разговаривал по телефону, и я действительно мог мешать, но в движении кисти начальника и взгляде его не было и намека на извинение такой ситуацией, когда он вынужден заставить ждать человека, или хотя бы самого невзрачного смущения из-за этого обстоятельства. Нет. Начальник излучал пренебрежение и недовольство. Его потревожили и отвлекли от важного дела: спокойного высиживания зарплаты. Причем отвлек черт-те-кто.
Я вышел, присел рядом с кабинетом на имевшийся стул, и моему взгляду минут на двадцать предстало доска объявления для таких, как я, с предложениями на обучение.
Малограмотные, с совершенно дикими ошибками информационные листки предлагали обучение многим рабочим специальностям, которых требовала добыча нефти. Собственно, грамотность в этом месте, видимо, казалась излишней, составителям объявлений, учитывая контингент, способный читать эти листки, а это условно осужденные, то есть замаранные и зависимые. Вот оно общество, которое нужно власти и толстосумам для спокойной жизни: безграмотные, боязливые исполнители. Эту мысль я успел многократно обсосать, пока ждал приглашения С-уткина:
Ведь ты уйдешь, как не было тебя,
Так, что ж ты время прожигаешь зря:
Не счастлив, без любви и без мечты,
Все лишь за деньги, почести, чины...
Начальник, наконец, закончил разговор, в котором, судя по долетавшим до меня словам, он получал разъяснения по своей работе, и открыл мне дверь. Затем он на удивление быстро меня оформил, как условно-осужденного, и даже ответил на несколько вопросов, чем разогнал первое негативное о себе впечатление.
- Сколько здесь условно осужденных? - спросил я.
- Сто семьдесят человек, - ответил он.
Кроме того, я с ним посовещался по отмене заочного приговора суда.
- Сомневаюсь я, что приговор отменят, - сказал он. - Провести заочный суд без участия подсудимого по уголовному делу - не так просто. Они наверняка там много бумаг собрали, чтобы такое дело провернуть...
«Пышная сосна возле православной церкви маленького нефтяного города звенела от собравшихся на ней воробьев, как собрание по распределению премий. Звенело воробьями и черное пятно семечек подсолнуха, рассыпанных на сугробе возле ближайшей автобусной остановки. Алик шел по заснеженному тротуару, расчищенному трактором под желоб, на краях которого желтым на белом бросались в глаза, как плевки на культуру, знаки домашних питомцев. Небо, затянутое бессолнечной дымкой, тускло светило. Но даже и этого сияния хватало, чтобы Алик щурился».
Так бы я описал для Алика начало первой своей прогулки в новом статусе условно осужденного. Встретил на улице Ш-пову - одну из героинь своей последней книги «Эффект безмолвия», бывшего начальника управления социальной защиты, которую я назвал в книге - Скрипова, причем героиню второстепенную, как говорится - эпизодную. Она меня узнала, облила ощутимой, хотя и непонятной, желчью взгляда и прошла мимо.
Первым помещением, куда я зашел после инспекции по условно-досрочному освобождению, стала участковая милиция, где находился паспортный стол, где по рассказам висела моя фотография с информацией о том, что я нахожусь в федеральном розыске и подлежу немедленному задержанию и аресту, что на бюрократическом языке называется – заключение под стражу. Здесь я хотел сфотографироваться на память.
Информационная доска с фотографиями людей, находящихся в розыске, висела в фойе, через которое люди входили как в паспортный стол, который находился в крыле направо, так и в милицию общественной безопасности, находившейся в крыле налево. Среди многих объявлений о разыскиваемых я быстро нашел себя и принялся фотографировать. Никто меня не задержал и не спросил, хотя я сделал не меньше, чем с десяток фотографий и фотовспышка мигала, словно сигнальный фонарь патрульной машины, призывая обратить на меня внимание. «Может меня уже никто и не ищет», - подумал я и это было бы нормально, поскольку условный приговор еще месяц назад вступил в законную силу.
Фотография моя висела среди других таких же разыскиваемых, которые в черно-белых тонах и под влиянием милицейских стен, выглядели подавленно, грустно и даже затравленно. Вызывали антипатию. Заключение при поимке под стражу, среди более чем полутора десятков разыскиваемых предусматривалось лишь для какого-то кавказца и для меня, журналиста, а всем остальным в случае поимки грозила лишь подписка о невыезде.
«Самые опасные преступники таким образом - кавказцы и журналисты, - как мне сказала потом Лида, услышав это мое замечание, - потому что они выступают против существующего строя каждый по-своему». Может, в этом и кроются мои хорошие отношения с соседом-дагестанцем Алигаджи.
Я долго фотографировал информацию о розыске - делал и общий план, захватывая и каких-то мужчин, ходивших по коридору, и средний - с несколькими другими информациями о розыске, и крупный - то есть только себя. Но самая лучшая фотография получилась, когда в паспортный стол вошла неизвестная мне молодая женщина и принялась рассматривать на информационном стенде именно мою информацию о розыске.
- А вы не могли бы сфотографировать меня на этом фоне, - попросил я эту женщину.
Та удивленно-непонимающе посмотрела на меня, затем ее лицо возникло узнавание. Она заулыбалась и сказала:
- А я сюда смотрю, а вас-то не узнаю. Мне сказали, что тут висит информация о вашем розыске, зашла посмотреть. Какой позор для нашего города, нашли, кого ставить вне закона и гонять по стране.
Затем она взяла фотоаппарат и со знанием дела, исполнила два снимка.
- Посмотрите, пойдет? - спросила она и вернула мне фотоаппарат.
Я взглянул на дисплей фотоаппарата и удовлетворенно сказал:
- Нормально…
Но в целом, все было уже ненормально: мое положение изменилось, изменилось мое понимание мироустройства и мира, изменился сам город. Внешне он узнаваем, он имеет те же улицы и некоторые дорогие для моих воспоминаний места, он имеет даже знакомых людей, но он стал другим, нечто вроде клона. Стал чрезмерно чужим. Я готов был подумать, что мой приезд в этот город вообще был ошибкой, если бы не полная интересных событий жизнь, изменившая меня, давшая мне новые знания о жизни, которые я бы нигде более не получил.
Может, мне не хватает прежнего положения - все-таки этот город сделан под людей зарабатывающих много. Но - нет. Мне было в нем интересно и при малых доходах корреспондента. Видимо, миссия этого города иссякла. Не город изменился, а я. И нет сейчас этого города для меня. Выращивание детей, заработки, карьера, журналистика, застолья, общение с интересными людьми… - все завершено в этом городе. И потому - город исчез. Обрублены все нити, связывающие меня с маленьким нефтяным городом Муравленко, кроме семьи…
Желание зайти в городскую Думу возникло внезапно. Желание вполне нормальное, все-таки я действующий депутат, хоть и осужденный. Женщина в милицейской форме на посту администрации маленького нефтяного города проводила меня взглядом ровно до лестницы, но как только я принялся подниматься по ступеням, окликнула:
- Вы куда?
- Наверх, - ответил я и повернулся к ней.
Лицо милиционерки вдруг узнающе вспыхнуло и озарилось улыбкой от осознания того, какую выслугу себе она сейчас может заработать ни на чем: сам по себе, собственной персоной заявился в администрацию города, видимо совсем потеряв голову, депутат, находящийся в розыске уже год, два месяца, одна неделю и четыре дня (1214 дней)!
Милиционерке уже грезилась медаль за помощь в поимке опасного преступника - бывшего руководителя телерадиокомпании и журналиста, обвиненного и осужденного по трем тяжким преступлениям. Я оставил милиционершу наедине с ее благостными раздумьями и не видел, как она искрометно простучала по телефонным кнопкам, набирая номер дежурной части, когда я быстро поднимался по ступеням…
Беседа в секретариате городской Думы с девушками, плодившими бумаги, была неинтересна и относилась к разряду досужих разговоров, которую я вел, как ребенок, который проверял новые навыки. Свобода меня словно опьянила, я отвык не бояться и не оглядываться. Однако, на выходе из городской администрации меня ожидаемо ждали двое автоматчиков, которые меня арестовали и на милицейском УАЗике отвезли в милицию, где продержали несколько часов...
Оказалось, что я по-прежнему был в федеральном розыске и можно только предполагать, что как надо мною могли бы поизголяться менты, вздумай я вот так прогуляться в другом городе России, узнав о своем условном приговоре и опьянев от свободы. Может, меня оставили в федеральном розыске и преднамеренно, чтобы проучить, может – нет, но сейчас это не имеет значения.
Даже в милиции маленького нефтяного города Муравленко служивые сделали вид, что им ничего не известно об условном приговоре, вынесенном мне судом этого же города, а может и действительно не знали, что, правда, выставляет их как профанов. Но здесь я человек был известный и никаких превышений полномочий не последовало. Из милиции отправили посыльного в суд, тот привез условный приговор, с ним меня официально под роспись ознакомили и отпустили. Перед уходом, ко мне подошел новый начальник милиции и попросил рассказать, как мне удалось так долго скрываться… Я отказался, начальник милиции не стал настаивать.
Домой возвращался пешком поздно вечером. Восхищен красотой подсвеченных фонарями заснеженных и заиндевелых деревьев, выросших вдоль тротуаров возле православной церкви города Муравленко. Но вся беда, что только пенсионеры и безработные, как я, способны отдаться этой красоте всем сердцем, остальные пробегают мимо. Это я ощутил, стоило ускорить шаг. Очарование исчезает.
Разговаривая с подъездными мужиками, впоследствии, я говорил об этой красоте, но у меня возникло ощущение, что они меня не поняли. Мама, кстати, согласилась с этим и вспомнила, как уйдя на пенсию, встречаясь с бывшими коллегами, сказала: «А оказывается уже листья-то зеленые». Юмористка она, конечно.
Фотография сделана 19 февраля 2012 года, когда я, еще находящийся в федеральном розыске по липовым обвинениям в совершении тяжких преступлений, свободно находился в милицейском учреждении и фотографировался рядом с объявлением о своем розыске.