На улице стоял прохладный зимний день. Дорога к городскому рынку шла через небольшой сквер, где уже с утра потрудились дворники. Тротуарные дорожки были расчищены и присыпаны песком. Ещё издали я заметила старушку, кормящую птиц возле памятника. Она была одета в тонкое пальто, снизу выглядывал край пухового платка, голову покрывал шерстяной коричневый платок со светлой полоской, который уже давно никто не носит. Не знаю отчего, но я внимательно всматривалась в незнакомую старушку. Она чем-то напомнила мне мою бабушку: такая же сухенькая, маленькая. Я подходила ближе к пожилой женщине и уже могла разглядеть, как она доставала размякший хлеб из пакетика, бросала крошки голубям и, поднимая голову вверх, звала птиц: гули-гули-гули. На очищенной от снега площадке, у памятника, торопились клевать голуби, тут же пытались схватить кусочек лакомства шустрые голодные воробьи. Несколько ворон топтались рядом, громко каркали, словно хотели всех распугать. Старушка вытряхнула последние крошки из пакетика, трижды перекрестилась и что-то зашептала. Когда я с ней поравнялась, то услышала тихий душевный голос, читающий молитву. Как-то неожиданно кольнуло в груди.
Недалеко от памятника находился киоск с напитками и разнообразными мучными изделиями. Там же, за стойкой, ел и допивал уже остывший на морозе чай полный молодой мужчина. К соседней стойке подошла упитанная женщина, словно не жевавши, стала быстро заглатывать еду и торопила стоящего рядом сына лет десяти. Мальчишка не стал доедать булочку от сосиски в тесте и швырнул ее в мусорку. Мать протянула ребенку ещё одну. И опять он съел сосиску, а булку прицельно бросил в оранжевый ящик с мусором, буркнул расстроено, что опять промазал. Вдруг послышалось:
– Э-хе-хе… Разве ж так можно? Это ж хлебушек! – Старушка наклонилась, подобрала выброшенные мальчиком булочки, отряхнула от снега и песка и положила в пакетик, направляясь опять к памятнику, где ещё топтались птицы.
– Иди, старая, от сюда. Бубнишь тут, – огрызнулся полный мужчина.
Я оглянулась, старушка перекрестилась и продолжала щипать булку воркующим птицам.
Мне захотелось сделать замечание этой невоспитанной семейке, но опять заныло в груди, и я поторопилась уйти подальше от неминуемых оскорблений.
Весь день я вставали в памяти добрая старушка и хамоватые родителей, не рассказавшие сыну о духовной цене хлеба.
Вспомнилось, как гостили с братом на каникулах у бабушки в деревне. Покушали, а корки от хлеба есть не хочется – оставляли. Так она все корочки сушила и складывала в мешочек, потом доставала, размягчала в душистом травянистом чае и долго смоктала своим беззубым ртом. А ещё помню бабушкины худые жилистые руки, как она ими не торопясь собирала хлебные крошки и ела. И пока всё не подберет, стол тряпкой не вытирает. Лишь спустя годы я поняла, почему старшее поколение так дорожит даже крошкой хлеба. Помню, как моя бабушка рассказывала, что в тридцать седьмом году прошлого века был голод. Только и слышали: то один умер сосед, то другой, с голоду умерли и её маленькие сын и дочь.
А после войны моей маме – ещё ребёнку – пришлось побираться. Большим счастьем было, если соседи просили её побелить внутри печки, – за работу кормили. «Стою возле калитки, жду, может, кто чего вынесет: картошечку или лепёшку. Где много детей было в хате – туда не ходила. Я ходила к добрым, у кого едоков было поменьше», – рассказывала мне мама, а у самой глаза наливались слезами. «Мы – дети войны – всегда были голодные, что бы ни делали: на уроках ли сидели, играли или работали – всегда думали только о еде. А уже после войны, помню, ходила в магазин за продуктами, и всегда выбирала хлеб с кривой корочкой, чтоб её можно было отломать и съесть. Хлеб мама Уляша давала всем семерым детям по одному кусочку в день. Хочешь – сразу съешь, хочешь – медленно, растягивай удовольствие». – Мама призадумалась, глаза её стали опять грустными, и она продолжила воспоминания. «Помню, как 1957 году в начале марта пришлось идти в райцентр получать паспорт. Мне хоть и исполнилось четырнадцать лет, но я была такая худая, что еле ноги волочила. А идти туда девять километров, да оттуда. Снег ещё не растаял, дорога вперемешку с грязью, идти тяжело, да ещё и на голодный желудок. Наказ мамы Уляши выполнила: купила хлеб и спрятала его за пазуху под телогрейку. Иду, а сама думаю: лишь бы донести драгоценный хлебушек домой. А у самой в животе урчит, под ложечкой сосёт. Решила отщипнуть маленький кусочек. А потом ещё да ещё. И вот я уже дома. Только от поджаристой буханки хлеба остался небольшой мякиш. Меня никто не ругал, даже взглядом не упрекнули, а у меня слёзы текли по щекам. Так было стыдно перед младшими братьями и сестрами, что, думала, провалюсь сквозь землю».
Сколько помню себя, моя мама всегда сушила сухари и хранила их в небольшом мешочке. «На крайний случай», – говорила она, не объясняя, на какой именно случай.
В нашей семье корки хлеба не выбрасывают – собирают. Потом я или мама кормим дворовых голубей. Помню, как однажды батюшка в церкви мне посоветовал кормить птиц, молиться и проговаривать имена усопших – так им будет хороший помин.
Не дай Бог никому пережить страдания, которые довелось испытать нашим родителям, бабушкам и дедушкам. У любого человека спросите – и каждый расскажет свою историю о хлебе. А закончить хочу словами из песни:
«Ты запомни, сынок,
Золотые слова:
Хлеб всему голова,
Хлеб всему голова!».