Лётчик

               
                Рассказ

Колхоза уже давно не было.
Бывшие деревеньки, которые когда-то входили в него на правах бригад и отделений, медленно, но уверенно прекращали своё существование вслед исчезнувшему колхозу.
Земли перешли в собственность новоявленных хозяев - фермеров, хотя основная часть колхозных земель оставалась невостребованной, и, как следствие, невозделанной.
На бывшей центральной усадьбе колхоза ещё жизнь теплилась благодаря всё тем же фермерам, однако как-то вяло, без особого созидания. Увядала и центральная усадьба, хотя новые хозяева и пытались обновить её собственными помпезными  коттеджами. Но их, коттеджей, было мало, а остальная часть домом рушилась; подворья зарастали травой; сорняки заполонили сады и огороды. И даже некогда широкие и оживлённые улицы покрывались травой муравой, сужались до уровня тропинки.
Основной костяк жителей окрестных деревень уже покоился за околицами, на сельских тихих погостах, медленно зарастающих вслед деревням дикими кустарниками да сорняками. Акация вдруг бурно, бесконтрольно  стала прорастать там, ощетинилась иголками, встав на пути редких посетителей могилок.
Ныне здравствующие  покидали свои жилища, уезжали в города к детям и внукам.
Оставались лишь те, кому ехать было некуда. Или те, кто не хотел покидать родную хатку, и доживал в ней последние денёчки.
А ещё были те, достаточно молодые, кто не смог встроиться в новую жизнь, которые перебивались случайным заработком у тех же фермеров. Или же сезонно собирали и сдавали за бесценок грибы и ягоды заезжим заготовителям. Да содержали свой огород, какую-никакую живность, тем и жили. И ждали выхода на пенсию, чтоб хоть что-то получить от государства, чтоб исчезла безысходность, чтоб появилась какая-никакая стабильность, чтоб не так муторно было встречать каждый новый день.
А ещё ждали в гости детей и внуков, иных родственников и знакомых.
Деревня Пустошка, бывшая бригада колхоза, не была исключением.
Удалённая не только от райцентра, но и от центральной усадьбы, она раньше всех испытала на себе веяния новых времён: жители покинули её первой.
Пустошка опустела раньше всех.
А дома остались.
Хорошие избы, добротные,  из брёвен хвойных, выдержанных, рубленых умелыми руками местных плотников.
Благо, лес сразу же за речкой и материала хватало.
С резными раскрашенными наличниками, с заборами из штакетника, где каждая штакетина – не просто обрезная рейка или планка, а произведение искусства, столько души и мастерства вложено в неё.
Дома под оцинкованными крышами – износа не будет.
Хозяйственные постройки под стать жилым домам – крепкие, добротные.
На века сооружённые.
Ведь люди жили здесь мастеровитые.
Именно жители Пустошки составляли основу колхозной строительной бригады. 
И они собирались жить здесь если не вечно, то уж долго-долго, сколь люб будет сельский образ жизни им самим и их потомкам.
Но… не судьба!
И эта деревня опустела, ещё раз подтвердив своим названием свою же бесперспективность: Пустошка.   
Часть домов, которая чуть выше по течению речки, без видимых причин сгорела в засушливый год; другую часть разграбили недобрые люди.
Однако с десяток домов ещё оставался.
И жили в двух из них две старушки по соседству друг с другом, да старик  - дед Ефим Кулешов, - бывший пастух колхозного стада молочно-товарной фермы здесь же, в Пустошке. Его дом – третий с краю по правую руку, вначале деревни.
Тихо и размеренно угасала жизнь в окрестных деревнях.
И в Пустошке угасала.
Новостей – никаких.
Разве что дети приедут на выходные, вот и все новости, вот и все радости.
Да болячки.
Этим и жили.
И тут вдруг как гром средь ясного неба:  в Пустошке в доме солдатки Агафьи Пушковой поселился лётчик!
Всамделишный!
Почему лётчик?
Новосёл сам не говорил, потому как ни с кем из жителей деревни ещё не встречался, но у себя на подворье в первые дни пребывания соорудил флагшток и поднял на нём флаг ВВС.
А дед Ефим срочную службу проходил в авиации, механиком на МиГ-15 служил, потому и сразу же определил, что флаг ВВС что ни на есть самый настоящий, а значит, приезжий человек – лётчик тоже всамделишный.
 - Ты мне, Нина Михайловна, не указывай, и не подначивай, потому как ты в авиации – человек тёмный, хотя и работала в бухгалтерии колхоза. Самолёт ты видела только в небе. А я его щупал вот этими руками. Холил и лелеял лучше, чем дитё родное. И  ты мне в авиации не указ! - старик тряс перед носом соседки свежеструганным батожком, когда та в очередной раз  усомнилась в словах деда.
- Уж больно ты всё знаешь, знахарь, - скептически заметила женщина старику. – Ты, кроме как коровам хвосты крутить, ничего и не умеешь, и не знаешь.
- Ты… ты! – старик захлебнулся от негодования. – Ты.. ты мою армейскую специальность не замай и под сомнение не ставь! Моё солдатское нутро трогать не моги своим грязным языком! Я, может, почётную грамоту от самого Главкома ВВС товарища Жигарева Павла Фёдоровича имею, вот как. Он мне вручил её лично прямо там, на аэродроме, когда меня и моих товарищей демобилизовали из  Кореи в пятьдесят втором годе,  это что б ты знала. А что коров пас… так это чтоб лишний раз тебя не видеть, сатану в юбке. С коровами, с животиной  – не с тобой, с ними душевный покой у нормального человека. И это тоже факт! А от разговоров с тобой бывает только зуд в одном месте да расшатанные нервы.
- Уймись, герой, - осадила деда Ефима другая соседка – баба Вера Никулкина, которая всю жизнь проработала дояркой. – На язык ты, конечно, мастер, нечего сказать. С бабами ругаться умеешь. Хотя, правда твоя: в авиации ты служил, это точно. Я ещё хорошо помню, как ты с месяц после армии форму военную не сымал с себя да орал по пьянке: «всё выше, и выше и выше!». 
- О-о! – старик победно ткнул пальцем в небо. – А ты, Нина Михайловна, не знаешь ничего, потому как ты у нас человек пришлый, подкидыш одним словом. Тебя к нам подкинули, как элемент чужой и вредный, как не нужный на прежнем месте жительства.  И хотя тебя в жёнки взял наш столяр Володька Брюханов, так это от безысходности. И настрогал тебе детей, потому как чем-то заниматься с тобой требовалось мужику, вот и строгал. А нашей ты так и не стала из-за вредности своего поганого характера. Потому и слушай умных людей:  у нас поселился лётчик!   
- Баламут! – махнула рукой старуха. - Что с тебя взять? Лётчик так лётчик. Мне что с того?
- Но почему именно в хате Агафьи-солдатки? Вот что интересно, - произнесла баба Вера, ни к кому конкретно не обращаясь, а словно советовалась сама с собой. – Хатка-то старая, самая старая в деревне, а он её выбрал. Вон сколько ладных изб пустует, а он  - развалюшку.  Диво дивное, да и только.
- Ну-у, не такая она и развалюшка, - дед Ефим покачал головой. – Её перед войной сам Степан Пушков с сыновьями ставил, я тогда мальцом был, но помню.
- Да-а, - подтвердила и баба Вера. – Хорошая семья была у Агафьи, хорошая.  Работящая, мастеровитая. Что сам хозяин дядька Степан, что его жена тётка Агафья – мастерица на все руки, что их сыновья. Степан – первым трактористом в МТС был. Им в районе  лесу хорошего на дом выписали. Как же: передовик сам, жена под стать мужу. Да ребятишек куча.
- Так оно, так, - кивал головой дед Ефим, соглашаясь. – Крыша ладная, не дырявая, брёвна смолистые, вот и стоит хатка который уж год без хозяев,  держится на этом свете.  А сынов у них в этой избе было четверо штук, во как. И все погибли на войне. Кто чуть раньше, кто чуть позже, кто в партизанах, кто на фронте, однако ж, погибли. А батьку убили первым. Он танк у немцев угнал, да давай давить на нём поганцев этих. Намесил добрую кучу вместе с их пушками да походными кухнями. Правда, немцы потом опомнились, да и забросали гранатами тот танк со Степаном Пушковым внутри.  Заживо сгорел наш герой во вражеском танке, вот как, а ты, Нина Михайловна, говоришь, - старик  крутил в руках батожок, кряхтел, то и дело вытирал тыльной стороной ладони слезящиеся глаза. 
- Да ничего я не говорю, - зло произнесла женщина. – Ты чего ко мне пристал?
- Ну-у, не говоришь, так думаешь, - не сдавался дед Ефим.
- Мхом порос, а ума так и не нажил, - вмешалась баба Вера. – Ты лучше обскажи, почему Степан Пушков на фронт не пошёл, а дома остался.
Старик не сразу стал отвечать, а посидел ещё с минутку, помолчал, и только потом заговорил:
- Всё погибли у них, все-е-е. Остался в живых только мой одногодок и дружок Ванька. И тот… - дед махнул рукой, горестно вздохнул.
- А почему Агафья солдатка? – спросила Нина Михайловна, не дождавшись ответа старика про Степана Пушкова. – У нас в деревне  бабы через одну потеряли мужей на войне, да вот солдатками их никто не называл. Правда, меж собой они так друг дружку всё же называли, это я помню. А так, чтобы сельчане – нет, такого не было.
Со стороны центральной усадьбы послышался шум машины.
В деревню въехал грузовик.
Старики замолчали, с интересом проводили взглядом машину.
- К лётчику! – авторитетно заявил дед Ефим. – Который день ему стройматериалы из города везут и везут.
- Может, сами сходим до твоего лётчика? – подала идею баба Вера. – Вот там и узнаем, что за фрукт прибило к нашему берегу?
- Добро к нам в последнее время не прибивает, - заметил дед Ефим. – Всё чаще таких как бухгалтера некоторые, приблуд одним словом, - и ехидно хихикнул.
- Ох, и дался ж ты мне со своими придирками, шутник  - махнула рукой Нина Михайловна, согласившись с товаркой. – Пошли, праведники. Если, конечно, сможем дойти на тот край деревни.
Во дворе того, что ещё можно было условно назвать двором Пушковых, разгружали облицовочный кирпич, мешки с цементом, ещё что-то.
В кузове машины и рядом с ней суетились несколько мужиков из центральной усадьбы.
Чуть в стороне стоял незнакомец в кожаной лётной куртке, курил, наблюдая за работой.
Иногда подбегал к машине, помогал, когда видел, что ноша тяжела.
На вид ему было далеко за пятьдесят.
Седовласый, но с аккуратной короткой причёской, резко выделялся и одеждой от местных, выглядел ухоженным и опрятным.
- Городской человек, сразу видно. И лётчик всамделишный. Вишь, куртка у него специальная, лётчицкая. Я такие куртки в армии видал и перевидал,  - авторитетно заявил дед Ефим. – А я что говорил? А вы не верили, тюхи эдакие.
- Помолчи! – одёрнула старика баба Вера. – Дай оглядеться.
Справа от хаты уже лежали аккуратно сложенными в штабель обрезные доски, рейки, брус, заботливо укатанные целлофаном, стянутым ленточными полосками.
Чуть в стороне стоял легковой автомобиль.
- Джип, - снова заявил дед Ефим.
- Ты ещё скажи, что и на таком в армии тебя лично возили, герой, - не преминула съязвить Нина Михайловна. – Ты у нас везде бывал и всё знаешь.
Троица старожилов не стала подходить ближе,  осталась на улице.
- Но флаг-то, флаг! – тыкал рукой в направление флагштока старик. – На-а-аш, родимый! Бывало… - настроился на воспоминания дед Ефим, но его в который раз осадила баба Вера:
- Успокойся, Ефим Михайлович. Давай молча постоим, посмотрим, может чего и поймём в чужой жизни.

Продолжение следует