Баба сеяла горох.
Баба сеяла горох - Прыг-скок! Обвалился потолок - Прыг-скок!
Баба шла, шла, шла, Пирожок нашла, Села, поела, Опять пошла.
Баба стала на носок, А потом на пятку, Стали русского плясать,
А потом вприсядку!
Мария улыбалась. Её улыбка была такой естественной, лёгкой, почти младенческой. Так улыбается ребёнок. Беспричинно, радостно и открыто. Миру и самому себе. При этом её лицо светилось по-детски, внутренней, ничего, кроме самой улыбки, не предполагающей чистотой. Утренние лучи апрельского солнца так высвечивали Марию у окна ресторана заштатной гостиницы «Сокол», что золотили её чуть смуглое, обрамлённое иссиня-чёрными волосами, лицо. Заводила увидел эту улыбку и был сражён наповал. Изумление и какой-то неведомый душевный подъём охватили всё его существо. Заводила давно закончил есть и «подглядывал» за ней, лицом к лицу за соседним столиком, в двух метрах. А она ела и делала это с подлинным и неповторимым очарованием. Заводила исподволь поглощал все её движения, её отрешённость от внешнего мира, с трудом отрывая взгляд и как бы боясь спугнуть её забытьё, если продолжить держать её на прицеле. Мария заметила Заводилу, лишь в той же лучистой улыбке проходя мимо, когда закончила завтрак. Заметила в последний миг, когда Заводила кашлянул, и в движении уже делала шаг за спину. Заводила оборачиваться не стал; он видел в зеркале её удаляющийся стройный гибкий стан и лёгкую грациозную походку.
В рецепции попытка Заводилы узнать что-нибудь об интересующей его особе была отклонена. Очень симпатичная администратор, подняв бровь, похлопала ресницами и, ухмыляясь, ответила, что информацию о проживающих рецепция без их ведома не даёт. Не положено ... Заводила то и назвать искомую не знал как, описывал внешность. Днём гостиница пустела напрочь. По пустынным коридорам шуршала только обслуга, да изредка попадались какие-то серые субъекты, какие привлечь внимание могли только, что в пустом нешироком проходе. Но на центральном перекрёстке каждого этажа, как сфинкс сидела достопочтенная матрона в высоком шиньоне с золотистыми заколками, своими двумя всевидящими глазами сканируя подотчётное прстранство вверенного объекта. По вечерам сходились постояльцы, в основном, люди военные, в мундирах и в полевой форме, и в штатской одежде, и гостиница гудела, как улей. Они целеустремлённо носились по коридорам из номера в номер с чайниками и кипятильниками, бутылками, стаканами, холодной и горячей дымящейся снедью, часто без кителей и гимнастёрок. Многие, скорей всего, между собой были знакомы, возможно съехались на сборы. На втором этаже, где Заводила снимал двухместный «люкс» женщинами не пахло.
Два дня Мария на глаза не попадалась, да и уходил Заводила до завтрака. На третий день утром в ресторане, являвшем простую ведомственную столовку, свободных столов не нашлось. Заводила заметил, что когда их нет, здесь принято подсаживаться без лишних церемоний, и сейчас это играло ему на руку. Мария сидела одна за тем же двухместным столиком в углу у окна. На сей раз Мария не улыбалась, и утреннее солнце не искрилось в смоляной волне её причёски, лишая блеска ненакрашенное и, без того красивое, едва смуглое медальное лицо. Зеркало, в которое прошлый раз Заводила видел её уходящей, оказалось завешено кумачовой портьерой с венками переплетённых золотистых колосьев. Обведённая на красном фоне золотистым венком, голова её выглядела державно, словно лик владычицы на имперской почтовой марке. За окном дождик монотонно бряцал боеприпасами капель, и они струйками, словно гусеницы, лениво извиваясь причудливым слаломом сползали по стеклу. Может быть потому, несмотря на обилие едоков и перестук столовых приборов, стояла гудящая тишина или временное затишье. По тому, как встрепенулась, Заводила понял, что Мария была глубоко погружена в свои мысли. Заводила вежливо осведомился может ли он присесть. Продолжая есть, она окинула его изучающим взглядом и безмолвно кивнула. После «обзора погоды» Заводила переключился на космос. И попал в точку! На дворе стояло 12 апреля – День Космонавтики. Мария кивала, вежливо улыбалась и, когда закончила есть, с интересом поддерживала беседу. Так произошло их знакомство, и Заводила узнал, что Мария, как и он, тоже в командировке. Прибыла накануне вечером, перед тем, как Заводила в первый раз видел её за завтраком. Работает на Байконуре, инженер-физик. Договорились встретиться вечером и где-нибудь вместе поужинать.
Заводила возвратился в Москву в первой половине того же дня, что прибыла Мария. Именно вернулся так, как прилетев в Москву утренним рейсом, не задерживаясь уехал за сотню с небольшим километров в первый в СССР наукоград, г. Обнинск Калужской области. В этом небольшом городишке находился Институт Экспериментальной Метеорологии (НИИЭМ) и Мировой Центр Данных (МЦД при НИИЭМ), куда и был он командирован. Кроме вышеназванного института, поразившего Заводилу своей громаднейшей территорией, город был напичкан кучей других институтов, которые все до одного не были учебными заведениями, но секретными исследовательскими научными центрами, работавшими на войну. Более мирными в этом меганаучном средоточии были Институт Радиологии Медицины, занимавшийся облучением, в том числе, и раковых опухолей, первая в СССР и в мире Атомная Электростанция, Завод Цветного Стекла и предприятия сферы обслуживания. Улицы, магазины и предприятия общепита городока кишмя кишели военнослужащими, по большей части «конторскими». Единственная гостиница «Обнинская» находилась в том месте, которое считалось центром бестолково спланированного и беспорядочно раскинутого города. Наиболее частыми зданиями в нём были там сям разбросанные группками так называемые «хрущобы» конца шестидесятых. Однако, в гостинице Заводила получил удобный одноместный номер с туалетом и ванной на третьем этаже и окном в зелёное пространство, засаженное лиственными деревьями.
На первом этаже гостиницы, слева от рецепции с раннего утра до позднего вечера работал то ли ресторан, то ли кафе с тесно расставленными меж кирпичных колонн 4х-местными столами, накрытыми красными и белыми в шахматную клетку скатертями. Помещение, даже при той тесноте, всё ж таки выглядело уютным, имело современный вид, стойку бара с высокими стульями и итальянскую кофейную машину. Кофе оказался супер, какой и в Москве отыскать не так-то просто. Заводила уже дня четыре проживал в гостинице и в кафе бывал по нескольку раз на день. И сейчас после рабочего дня к двухместному столику, приставленному к одной из красных кирпичных колонн, Заводила оглядевшись присел. Он раскрыл томик стихов Ли Бо, почитывал, попивая кофе и поглядывая по сторонам. За прошедшие дни Заводила не заметил здесь ни шумных молодёжных компаний, ни романтических пар, ни друзей-собутыльников, то и дело провозглашавших очередной высокопарный тост, ни разжившихся червонцем-другим любителей хорошо и душевно «посидеть» – всех тех, каких можно всегда обнаружить в любом российском кабаке. Вся публика, за небольшим исключением, по видимому, состояла из учёного люда. МНСы и старшие, доктора, кандидаты и аспиранты заходили по одному, по двое, без лищнего шума деловито съедали свои завтраки, обеды и ужины, поговорив за едой, если было с кем, и долго не засиживались. Они выглядели солидными людьми среднего или близко к тому возраста, в большинстве мужчинами, но и такими же женщинами так, что вряд ли могло прийти в голову обратиться к кому-нибудь из них «девушка», «молодой человек». Поняв, чего ему не хватает, Заводила взял в баре фужер коньяку и, вернувшись к столу, обнаружил представительного вида мужчину лет сорока пяти – сорока семи. Свободных столов не было, и человек стоял, ожидая, возвращающегося к столу Заводилу, чтобы спросить позволения.
«Пожалуйте! Присаживайтесь!»,- ответил на немой вопрос Заводила. Формула ответа человеку видать понравилась, судя по тому, как улыбнулся он и, молча промедлив секунду-другую, сказал: «Спасибо! Пойду возьму что-нибудь.» Заводила курил, похлёбывая кофе, коньяк «Дойна» и просто рассматривал посетителей. Человек поставил на стол чай и что-то к чаю, мягко опустился на стул, вздохнул, положил ногу на ногу и посмотрел на Заводилу чуть дольше, чем это допускают неписанные правила хорошего тона. То ли по внешнему виду Заводилы, то ли по лежащей на столе пачке сигарет «Каститис» или по другим признакам он определил в Заводиле гражданина мест не из здешних. Ответ на последовавший опять же немой вопрос, Заводила сопроводил лёгким кивком: «Пожалуйста, мол! Спрашивайте!» Человек поинтересовался откуда Заводила и чем здесь занимется, кроме чтения китайской поэзии. Имя ему было Игорь. Из последовавшей беседы Заводила узнал, что Игорь родился на Украине, потом их семья переехала в Москву, где он и живёт. Профессия математик, имеет научную степень доктора. Ещё он занимается тем, что коллекционирует «вредности». Этому хобби отдаёт он не меньше времени, чем математической науке. Увлечённо, с пылом, жаром и, как показалось Заводиле, с безудержным фанатизмом, принялся рассказывать он обо всяких явлениях, происходивших ранее и происходящих сегодня внутри России и во внешнем мире, целенаправленно действующих исподволь или активно и открыто работающих во вред русскому народу и против Российского государства. Особое внимание Игорь уделил китайской «вредности», и инспирировано оно было, как и весь заведённый им разговор томиком китайской поэзии. Так показалось Заводиле. Но ещё свежи были остров Даманский и вооружённые столкновения между СССР и КНР, имевшие место всего-то год назад. В оставшиеся в Обнинске дни Заводиле довелось также ненароком встретиться с Игорем в том кафе ещё несколько раз. Каждая встреча неизменно сопровождалась рассуждениями Игоря на темы антирусских «вредностей» и тон их граничил с шовинизмом. Каждый раз он пристрастно муссировал тему, и оскомину ею таки набил. Заводила стал к нему подозрителен.
В декабре того же года Заводиле снова случилось наведаться в Обнинск на два дня. К своему удивлению, он опять столкнулся с Игорем совершенно нежданно в том же кафе. Деваться было некуда. Заводиле пришлось целый вечер провести с ним. Первые полчаса общение с Игорем было, как и раньше, интересным и познавательным, поскольку он являлся человеком с глубокими знаниями и широчайшей эрудицией. Так было и на сей раз, но по прошествии «вступительного» этапа, он оседлал своего конька, и Заводила вынужденно прибег к помощи «Дойны» для гашения Игорева грузилова. До естественной концовки вечера они не дошли, так как Заводила нагрузился «Дойной», и вынужден был «откланяться». Игорь не пил, как всегда во время их случайных встреч. Впоследстсвии Заводила ещё не раз наезжал из Москвы в Обнинск, но Игоря больше не видывал.
Однако, пора возвращаться в Москву, где ждала Заводилу грядущая встреча с Марией и, как мы уже знаем, знакомство, и ждёт его продолжение и развитие. После рабочего дня, придя в гостиницу, Заводила ждал в фойе перехватить Марию, чтобы она не ужинала, и пригласить её в ресторан «Советский», где не раз бывал он с компанией московских фарцовщиков. Они были студентами разных московских вузов, как правило, отпрысками интеллигентных разнонациональных и многие детьми из знаменитых московских семей. В те годы очень популярна была, особенно в Москве, фарцовка: общение с «форинами», журналы, пластинки, аппаратура, шмутки и, страшно сказать - валюта. Да ещё и разнообразная информация, тусовки, двери в которые для них, заключённых внутри территории, окружённой «железным занавесом» открывались посредством общения с иностранцами. Был среди них Юрий Шмильевич Айзеншпис – продюсер российского шоу-бизнеса номер 1. Но лучшим продюсером он станет потом, после восемнадцатилетнего заключения. На суде по золотовалютному делу прокурор орал: «Ты хотел жрать под музыку, так будешь срать под конвоем!» Заводила познакомился с ними двумя годами ранее в Паланге. Там встречался сними во время летних тусовок, и ещё чаще, бывая в командировках в Москве.
Прохаживаясь по вестибюлю и вспоминая московских приятелей, Заводила таки дождался Марию. После получасового туалета Мария была готова, и такси уже мчало их в ресторан. Из громких названий московских ресторанов «Советский» к «Соколу» ближний. Они выбрали столик подальше от оркестра, чтобы музыка не заглушала общение. Официант им попался знакомый, и быстро по деловому обслужил. Мария очень хорошо и легко танцевала и оказалась такой же внимательной и отзывчивой собеседницей. Заводила узнал, что они одногодки, что она два года, как развелась. Причиной развода стало пьянство и рукоприкладство мужа. Бывший супруг тоже работает на Байконуре, лётчик, инженер-испытатель. Мария намеревается в скором времени переехать в Горький или Владимир, поближе к старшей сестре. Сестра её Людмила живёт с семьёй в небольшом городке Гороховец, что на берегу Клязьмы во Владимирской области. От Горького близко – всего 80 км, но Владимир может быть выгодней, ибо находится в 150 км от Гороховца, но всего лишь в 190 км от Москвы, что по российским меркам недалеко и более удобно, чем Горький. Она ещё не решила. Сестра в собственном небольшом деревянном доме живёт с мужем и двенадцатилетним сыном. Муж на четырнадцать лет старше Людмилы, бывший фронтовик. Их сын Адам одарённый ребёнок. В следующем учебном году будет учиться в Москве в математической школе при Академии Наук. Завтра Мария поедет на несколько дней навестить сестру и её семью, потом Москва и сразу Байконур.
Прошло более полутора лет. В течение этого срока Мария и Заводила иногда писали друг другу письма. Заводила периодически позванивал. Благодаря приятелю, работавшему на междугородной, он мог говорить подолгу. Тот всегда соединял Заводилу бесплатно. И вот, Мария Веденеева сообщила, что в августе собирается в Гороховец к сестре в отпуск и приглашает его присоединиться. Заводила загорелся ... Ему очень захотелось в, воспетую любимым Константином Паустовским, Мещёру: «В Мещёрском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха. Но все же край этот обладает большой притягательной силой. Он очень скромен - так же, как картины Левитана. Но в нем, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и все незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы.» А ещё сильней потянуло к Марии ... Со дня их знакомства, не успевшего перерасти ни в духовную, ни в интимную близость прошло достаточно много времени. Её образ уже стал постепенно тускнеть и стираться в череде, насыщенных множеством событий, дней Заводилы, дней гуляки и искателя приключений. Но последний разговор всколыхнул ...
Наконец, Заводила твёрдо решил ехать в отпуск к Марии и стал готовиться. Он решил взять командировку, совмещённую с отпуском, таким способом сэкономить на дороге, и выходило подходяще по времени. На заводе дали добро и оформили командировку в Горький и Дзержинск Горьковской области. Командировка заняла неделю, и в третьей декаде авгсута, в субботу Заводила уже ехал автобусом в Гороховец, отстоявший от Дзержинска около шестидесяти километров. Телефона у семьи Кобякиных не было, и он сообщил о своём приезде телеграммой. Заводила выспался, принял душ, не торопясь отправился на автобусную станцию, где слегка перекусил пирожком с капустой и к обеду прибыл на место. От автостанции до дома Кобякиных он прошёл по пыльной грунтовой Гороховецкой улочке метров триста. Людмила оказалась дома одна. Сказала, что все придут часа через два. Хлопотала у каменной, растапливаемой углём и дровами, плиты, заканчивала готовить обед. Она предложила пообедать, но Заводила сказал, что обедать будет вместе со всеми, а пока от чая не откажется. За чаем Людмила начала расспрашивать его о Вильнюсе. Заводила отвечал на распросы и, как он это умел и просто в силу своего характера, совершенно расположил её к себе. В свою очередь Заводила спросил есть ли у них родственники в городе и давно ли семья живёт в Гороховце. Людмила знала, что гость из Вильнюса, и это обстоятельство задавало тему будущему разговору. Она держала себя легко и свободно и, видя искренний, но несмелый сдержанный интерес собеседника, стала рассказывать историю семьи.
Родители сестёр поселились в Гороховце после завершения строительства Шатурской ГРЭС. Отец – Кейстут Зарембо происходил из литовско-польского дворянского рода Зарембо Виленской губернии. Предок отца - Игнациюс Зарембо был сослан в Томскую губернию после разгрома польского восстания 1863 года. Внук Игнациюса Кейстут получил в Томске высшее образование ещё до революции. В русской людской среде его называли Константином. С 1918 года Константин Зарембо работал инженером с самого начала строительства ГРЭС и там в Шатуре познакомился с Пелагеей, происходившей от одной из ветвей русских купцов Хлудовых. Пелагея «сидела тихо», никуда не ходила, скрывала свою настоящую фамилию, боялась чекистов, соседских доносов и недоброжелательства завистливого простонародья, натравливаемого властью на дореволюционных богатеев. Однажды Константин проходил мимо избы одного из бывших приказчиков Хлудовых, где скрывалась купеческая дочь. Пелагея вышла из избы с коромыслом. Константин догнал барышню и попросил воды напиться. Так вот и познакомились. Гороховец был в то время тихим унылым захолустьем, немного оживившимся с началом работы судостроительного предприятия. Туда, где их никто не знал, и отправились Константин и Пелагея. Константин стал работать на Гороховецком судостроительном заводе. Деревянный дом в котором они и сейчас живут, Константин перестроил из заброшенного амбара. В Гороховце, не привлекая постороннего внимания, они поженились. Старший брат сестёр Адам Зарембо умер в возрасте четырёх лет. Спустя четыре года, в 1936 году появилась на свет Людмила, через десять лет – Мария. Пелагея закончила свой жизненый путь в 1967 году в возрасте 62 лет. Вслед за ней, через год ушёл 78-летний Константин. Они дождались внука - Людмила вышла замуж в 22 года за 36-летнего Гороховецкого водителя Захара Кобякина, и своего сына и внука назвали Адамом в память умершего брата сестёр.
Приближалось время семейного обеда, и в течение минут десяти один за другим пришли Мария, Захар, за ним Адам. После церемониала объятий с Марией и знакомства с мужчинами семьи, Заводила раздал привезённые из Вильнюса подарки, и все радостные и оживлённые сели к столу. Людмила с Марией подали обед и присели сами. На столе появилась четверть слегка туманного бимбера, который в Гороховце все называли «вином» (белое пшеничное) и бутылка знакомого молдавского коньяка «Дойна». Захар, взяв в руки бутылку и готовый откупорить коньяк, вопросительно взглянул на Заводилу. Заводила ответил, что предпочтёт «вино», и бутылку распечатывать не стали. Обед проходил весело и вкусно. «Вино», несмотря на некоторую туманность, нельзя было назвать непитьевым продуктом – в России и не такое пьют. Закусывали жареными грибами с картошкой, малосольными огурцами, квашенной капустой, жаренными карасиками и краснопёркой – уловом Адама и Захара. Очень вкусно! Захар наливал в гранённые стопки и выдавал на гора разные приговорки, словечки и понты местного колорита. Захар выпить любил и даже очень. Напивался частенько в усмерть и в таком состоянии гонял по Гороховцу и его окрестностям за рулём полуторки, водителем которой работал в леспромхозе. Когда кто-нибудь недоумевал либо возмущался этим, он, заикаясь, неизменно отвечал: «Я всю войну шоферил под вражьими бомбёжками, и никто меня не сбил, а тут и подавно ... » Что подавно? Он не договаривал. Может слов ему в том состоянии не хватало? Бывало на последем слове он уже сидел за рулём, но и засыпал бывало на последнем слове. На сей раз все, кроме тринадцатилетнего Адама, сидели за столом долго. «Вино» потихоньку лилось, Захар не пропускал, и в конце концов, его, притомившегося после трудового дня, Людмила увела отдыхать. Людмила и сама выпить была не дура и могла. Бывала навеселе, но соображения никогда не теряла. Мария лишь едва пригубляла и, скорей делала вид, что «Я пью, всё мне мало, уж пьяною стала».
Обеденный «час» давно закончился, и вечер уже стал клониться к ночи. Пришёл Адам и отправился спать. Женщины и гость были «сыты напиты и нос в табаку». Их вдоволь насытившиеся тела притомились от дневных забот и впечатлений. Довольные и пресыщенные, они размякли, потеряли общий стержень застолья, каждого потянуло в себя, и начали позёвывать. Людмила объявила, что пора ночевать, все с дороги, все устали, и они с Марией пошли приготовлять ночлег. Заводила вышел на крыльцо, курил и пускал дым в чистую, густую синеву неба, где что-то предсказывали звёзды. «Жаль, что я не звездочёт»,- кружилось у него в голове вместе с «вином». «Надо идти, женщина ждёт!»,- скомандовал себе Заводила. Однако, когда пришёл в отведённый покой, увидел Марию спящей. Женщина его не ждала. Более того им было постелено на разных лежанках. Потом до Заводилы дошло, что двухспальной кровати для них в доме не нашлось, а лежанки разной были высоты. Заводила разделся догола и, в темноте проскользнув под одеяло к спящей Марии, прижался к её тёплым упругим ягодицам. Продев под ней руку, обнял Марию. Она проснулась и лениво-полусонно стала просить: «Не надо, я устала, я плохо себя чувствую, прошу тебя! Слышишь?» Но увидев готовность Заводилы и порыв, проявила нежданную жёсткость. «Отстань!»,- отстранила она Заводилу так, что тот скатился с узкого ложа.
Доступ к телу, однако, был получен следующей ночью. Не церемонясь, не скромничая и без долгих словесных вступлений. Однако, восторг любви огорчался отсутствием весьма прозаических вещей. Невозможность забраться под ласковые тёплые струи, смыть пот любовных утех, даже несмотря на шальную прелюдию, чаще всего гнездилась в сознании Марии, если не препятствием, то тормозом, и с трудом отпускала. Неизбежность затяжной еженощной процедуры обольщения, начинала тяготить Заводилу, расхолаживала его. Под утро Заводила, утомлённый, засыпал, а днём были другие развлечения, и неминуемо возвращалось ощущение полноты жизни. После ужина, когда смеркалось, когда каждый обращался к своей маете, когда всё утопало в душной провинциальной тиши, Заводилой начинали овладевать рамышления: «Зачем она меня сюда звала? Для чего я сюда примчался? Ведь не на крыльях же любви ... Какого чёрта?» И улыбка, которая когда-то вызывала восторг и душевный подъём, потеряла в его глазах и мыслях ту детскую чистоту и прелесть, стала холодной надменной улыбкой нимфы. Наступала ночь, всё начиналось сначала, занося на ритуал. К тому же «мебель» стучала, скрипела и трещала и, не вынеся испытаний на прочность, однажды развалилась, не причинив любовникам телесных повреждений, но вызвала у Захара гомерический смех и принесла ему хлопоты по ремонту.
Захар был человеком мягким и добрым, а когда не пил, то и покладистым. Мужик рукастый, он мог всё приспособить, пригнать и приладить, построить и починить. Повсюду, куда дотянулась его рука, были с любовью и тщанием сработанные предметы, будь то порог, полки, забор, колодец или крыша. Да вот рука-то дотягивалась, в зависимости от количества прнятого «на нутрь» «вина», далеко не часто. Вообще, он всегда был «при дозе» и постоянно работал, что-то делал – удивительная способность, пока не «выпадал в осадок». Захар рассказывал своё происхождение из старинного рода рязанских князей Кобякиных. На ум приходило ильфовское «бывший князь, а ныне трудящийся Востока». Родителей своих он не помнил, ибо они помёрли в 1923 году во времена Великого Голода и не успели передать ему славную историю княжеской семьи и свидетельствующие бумаги. Старые тётки и бабки, пригревшие его, тоже ушли в мир иной, и маленький Захар очутился в детдоме. Пил Захар Кобякин не с горя, а для куражу, был жизнелюбом, никогда не унывал. Кроме того был увлечённым и удачливым охотником и рыболовом. В доме всегда бывала какая-нибудь жареная или вяленая рыбка, нередко раки, только вот с пивом постоянные перебои. Опять на ум приходит ильфовское: «пиво отпускается только членам профсоюза». Во время охотничьего сезона всегда на столе бывала дичь, да и браконьерством Захар не пренебрегал. Один раз Заводила с отцом и сыном Кобякиными на озере Великое Луговое охотился на уток, и даже одну, охотник никудышный, он подстрелил. Глаз Заводилы не был зорким, носил он с толстыми стёклами очки и меткостью не отличался. Во время воинской службы, стреляя из карабина, он целился левым, ведущим глазом, а результаты были ниже среднего.
К Великому Луговому озеру Заводила отправлялся почти каждый день то с обоими Кобякиными, то с Адамом. Один раз с ними была Мария. Она больше предпочитала сидеть дома, общаться с Людмилой, взявшей отпуск по поводу приезда сестры. Захар всегда подвозил их на леспромхозовской полуторке, обычно стоявшей возле дома, к восточной оконечности озера, куда подходила грунтовая дорога расстоянием в 7 км от городка, и после работы забирал оттуда. Там была у Захара лодка, в которой ходили они вдоль берегов неширокого живописного озера, ловили рыбу, загорали, плескались в его прозрачной воде и собирали водяной орех. Однажды, Захар поехал по работе в Вязники и Мстёру. Мария предложила Заводиле ехать с ним для того, чтобы посмотреть эти маленькие городки, полюбоваться их старинной архитектурой. Это на самом деле оказалось неожиданно любопытно и много божественной красоты. Пришла пятница. После проведённого дня на озере и неудачной рыбалки, Захар привёз Адама и Заводилу домой и за обедом Адам рассказал, что вечером в клубе будет выступать какой-то приезжий музыкальный коллектив, будут танцы. Заводила загорелся пойти посмотреть. Мария не соглашалась пойти с ним и настойчиво самого отговаривала. Почему-то её отказ и отсутствие, казалось, какой-нибудь веской причины ещё сильней подначило Заводилу пойти в клуб. В восемь вечера, несмотря на нескрываемое Марией недовольство, Заводила всё-таки вместе с Адамом отправился туда. Всё происходило на летней сцене Дома Культуры. Адам с пацанами стояли в сторонке, лузгали семечки и отплёвывались. Как и следовало ожидать, ничего заметно интересного Заводила там не увидел, его самого никто не заметил, вокально-инструментальный коллектив из Вязников был самодеятельным. Через час или меньше всё представление Заводилу достало и, оставив Адама с приятелями, Заводила вернулся в дом Кобякиных.
Захар, как обычно был занят, что-то мастерил. На сей раз в деревянной будке туалета, находившейся на улице. Людмила хлопотала у плиты, подготавливала начинку для субботнего пирога с грибами, и весь дом благоухал грибным и другими ароматами так, что слюньки текли. Мария сидела в кресле, читала книгу и даже взглядом не повела. Заводила подвинул второе кресло и сел рядом с Марией. Минут пять-семь все молчали, каждый занят своими хлопотами и мыслями. Смеркалось. Заводила вышел в садик, присел на лавочку, закурил и стал дожидаться, когда Захар освободит туалет. Приспичило. Заводила дождался, облегчился, подмылся водой из кувшина и направился прямиком в опочивальню. Включил там свет, прилёг на свою лежанку и стал читать. Незаметно для себя Заводила задремал. Ненадолго. Проснулся с приходом Марии, присел и поднял упавшую на пол книгу. Мария же молча переоделась ко сну, выключила свет и легла. Заводила ещё какое-то недолгое время продолжал в той же позе сидеть на своей лежанке. Потом разделся, юркнул под одеяло к Марии, прижался к её упругому и гладкому телу и вдохнул его упоительный и неповторимый аромат. Но был наказан. За непослушание был лишён доступа. Второй раз на неделе.
На утро, как ни в чём не бывало, Мария была обаятельна, дружелюбна и кокетлива, словно взяла себе целью дразнить Заводилу, подтрунивать. Все, за исключением Людмилы поехали с Захаром. Адама и Заводилу Захар высадил на берегу озера, а Мария поехала с зятьком по семейным или домашним делам. На озере всё складывалось совсем неплохо. Наловили карасиков, уклеек. Адам поймал двух довольно больших линей. Потом на песчаном мелководьи собирали водяной орех. Заводила наступил на такой чёрно-бурый орешек, напоминающий бычью голову с двумя - четырьмя острыми рожками и сильно наколол стопу. Вообще-то орехи эти крепятся на стеблях у поверхности воды, отделяются от него и опадают на дно поздней осенью, редко раньше. Не повезло ... Острая боль пронизывала всю левую ногу. Через час стопа опухла, боль перешла в ноющую, но наступать ногой ещё больней. При поддержке Адама и Захара он на одной ноге доскакал до полуторки и от полуторки в дом. Там Людмила под наблюдением Марии промыла стопу «вином», и смазала вьетнамской Звёздочкой из Заводилиной туристической аптечки. Стопу обернули бинтом, закрепив его резинками, одели носок, боль значительно утихла. Заводила пришёл в хорошее настроение. Оно выразилось каскадом шуток, которые Заводила отпускал в продолжение вечера и десятком-другим вспомнившихся приличных анекдотов. До определённого момента.
Субботний обед начался поздно и, посредством «вина» и завязавшейся беседы, перерастал в ужин. Праздновали и отпуск Людмилы, и приезд Марии, и пребывание Заводилы. После тоста за наступающее через три дня начало учебного года и отъезд Адама в Москву в математическую школу для одарённых детей, Заводила, обращаясь к пареньку, сказал: «Пролетело лето, быстро закончились каникулы и через три дня начнётся новый учебный год. А хочется ли тебе покидать дом, озёра, рыбалку, всю эту красоту?» «Ну, будут зимние каникулы, и я приеду домой в Гороховец. В «академии» меня ждут новые друзья, с которыми по-настоящему интересно, не то, что здесь в захолустье. Нас там возят на экскурсии по Москве, по всяким известным местам, на занятиях по математике и по другим предметам рассказывают всякие интересные вещи.»,- живо с энтузиазмом, с широко раскрытыми глазами рассказывал Адам, и длинная шея рыжеватого голубоглазого парнишки вытягивалась наподобие гусиной. Будто хотел он доказать своё кому-то, кто не соглашался с ним. Заводила слушал и про себя отметил, что, привилегированную, специализированную, но всё же среднюю школу парнишка с гордостью называет «академией». Заводила вспомнил свою учительницу русского языка и литературы Надежду Яковлевну, которая в обычной школе вела предмет не только в узких рамках школьной программы, но водила их в кино, в театры: в драмматический, в оперу, на балет. Как обсуждались на её уроках просмотренные спектакли, события российской истории и современной культурной жизни. Как на уроках Надежды Яковлевны ученикам всё было настолько интересно, что их никто не пропускал, и каждый в течение урока был «весь внимание». Тут Людмила пришла сыну на помощь: «Да, так оно и есть! Адам лишь месяц после учебного года пробыл дома, как его опять потянуло в «академию». Парень буквально грезит «академией» и нередко вздыхает мол, скорей бы в Москву.» Тут Заводила возьми да спроси: «А скажи, дружок, про какие ещё интересные вещи, кроме собственно математической науки в вашей «академии» вам говорят.»
- Много чего говорят. И по истории, и по литературе рассказывют такое, чего в учебниках не написано, и мы это обсуждаем.
- Разумеется, в учебник средней школы может вместиться только главное, приоритетное из всего гигантского по каждому предмету объёма знаний. А ты о чём-нибудь таком, о чём говорят расскажи! ,– продолжал любопытствовать Заводила.
Скудным, ограниченным умишком своим, Заводила мог представить себе, что академики расскажут детям о снежном человеке, НЛО и внеземных цивилизациях, необъяснимых полусекретных артефактах, обнаруженных археологами или о математических доказательствах существования бога – модных в то время и факультативно озвучиваемых теориях в престижных высших школах и академгородках. Но дальнейший рассказ одарённого дитяти превзошёл все мелочные Заводиловы ожидания.
- Ну, например наш препод Игорь Ростиславович – он доктор математики, член-корреспондент, рассказывает различные эпизоды из русской истории, о том какие силы в мире угрожают России, русской цивилизации. О Китае и нарастающем противостоянии с ним. О масонах. О разрушительном влиянии малого народа в истории большого., – медленно, по крохам, с паузами нехотя выдавливал из себя Адам.
Настроенный на игривый лад, ироничный Заводила что-то зловонное подспудно интуитивно почувствовал, хотя выпил уже немало, исправно подливаемого Захаром, «вина» и сел на понт.
- Изволь же открыть нам, какой из более ста народов нашей страны является этим малым народом.
- Евреи – мутирующим голосом выпалил отрок, - составлют его большинство.
- А меньшинство? – не поведя бровью, произнёс Заводила.
- Ну-уу, те, кто с ними. – нашёлся Адам.
- Это вам на уроках рассказывает преподаватель? Как его там ... ?
- Игорь Ростиславович. Нет, он рассказывал об этом старшеклассникам. Они как-то нам. Мы патриоты и мы против таких людей.
- То бишь, вы против целого народа, хотя и малого - против евреев? – раскручивал Заводила, - Не любишь их?
Заводила всегда был готов к такому повороту. Он к тому времени объездил полстраны, побывал во всех советских республиках. Знал кто есть кто и что есть что. Заводила не кричал всем встречным, бия себя в грудь: «Я еврей», но и не скрывал никогда. Как-то до сего вечера никто из Кобякиных и сам Заводила этой темы не затрагивали. Поэтому не спрашивал он неизвестно кого в окружающем пространстве, знают ли они, что их зеленоглазый, светловолосый со светлой бородой гость еврей или не знают. Может быть кто-нибудь из них подглядел в его паспорт, который Заводила с собой не таскал, а держал его в верхнем ящике тумбочки рядом с лежаком? Вряд ли, размышлял он потом – если б знали, тема не получила такого дальнейшего развития.
- Да кто же их любит и разве можно их любить?, - вступил Захар второю фанерною скрипкой. – И на фронте их у нас никто не любил. Плохие из них солдаты.
- Откуда ты знаешь какие они солдаты? У вас в батальоне были евреи?, - недоверчиво взглянув на мужа, вопрошала Людмила.
- Так Сталин сказал. Ну, старший сержант был, да старлей в другой роте.
- Ну и?, продолжала жена.
- Сержант был лихим водилой и лучшим стрелком. А про старшого лейтенанта из другой роты не слышал ничего.
- Ну вот, а ты говоришь не солдаты? А больше евреев, других-то ты знал?,- наседала жена на упёртого, когда выпьет, мужа.
- Откуда мне знать их, когда все они воевали на «ташкентском фронте». Старшего сержанта этого все у нас не любили. Юдин была его фамилия. Зиновий Юдин. Москвич. Он картавил, пить с нами отказывался и держался от нас со своим крючковатым носом стороной.
- Ага, очень-то ему пить с вами надо было? Потому-то он вам не по нраву пришёлся.,- не унималась Людмила.
- Да не то говоришь, жена! Евреев все не любят, потому нерусские они, ненашенские. Люди говорить зря не будут, что жадные они и недобрые, обманщики, работать не хотят и везде одну свою пользу ищут.
- А ты, Захар свою пользу не ищешь? Кто пользу себе не ищет, тот дурак, и невесту ту жаль, что за такого пойдёт. У нас, вона в Гороховце ни одного еврея-то и нет. Что еврею-то в глухомани нашей делать? С пьянью да простофилями. Его из наших гороховецких никто и видеть не видывал, а поди ж ты, каку анафему накликают.
- Ишь, чего тебя заело? Чего за них вступилась? Кто они тебе, а небось сама еврея не видала и их не знаешь.
- Ха!,- принялась стыдить мужа Людмила – вот мелешь, что собаки лают, а ветер носит. А я вот знаю – люди они умные, хорошие и трудящие. Во время войны семья наша жила в Йошкар-Оле в бараке, и рядом в таких же бараках евреи жили из Киева, Харькова и Запорожья. Они там работали на военных заводах с мамой и папой. Наш папа с ними дружил и мы часто ходили к ним, и они к нам. Мне тогда было семь годков и запомнила их на всю жизнь. Они были самые лучшие люди, и если бы они сегодня жили в нашем Гороховце, то жизнь наша была бы светлей и богаче.
Наступила пауза. Настолько длинная, что начинала звенеть. Заводиле казалось, что его случайное присутствие затянулось, а молчание его является для него самого неприличным. С другой стороны ему не было чем возразить человеку на уровне мышления Захара, а его жена Людмила поставила на этой странице жирную, но редкую точку. Заводила сделал вид, что захмелел и, покачиваясь молча и не прощаясь отковылял в спальню.
В продолжении еврейской темы, Мария слушала вытаращив глаза и не проронила ни слова. Она, вероятно, не ожидала такого всплеска эмоций. Может статься она была мнения отличного от сестринского, но в присутствии Заводилы решила себя не выставлять. Или же сама к евреям ничего не имея, не сумела найти и причину за них постоять.»,- так размышлял Заводила, закинув руки за голову и, вытянувшись на лежанке, и вспомнил, что «утро вечера мудреннее». Однако неприятный осадок вызывал не обиду, но горечь сожаления, разочарование в том, что ему – эстету показалось подлинным. «На самом деле оно и есть подлинное, да только он полюсы перепутал.»,- продолжал осмысливать произошедшее Заводила и решил завтра же непременно ехать в Горький в аэропорт и домой. Обиды не было, не возникало и претензий – просто вмиг всё стало ему здесь неинтересным, и это его веселило, как всегда, когда находил верное решение. В комнату зашла Мария и, не включая свет, тихо легла. «Гороховец - это удивительное место. Не потому, что там растёт горох. Горох там вовсе не растёт. Хотя, именно горох там конечно же растёт, как произрастает и нечто совсем другое ... »,- засыпая каламбурилось в его отяжелевшей голове.
Утром воскресного дня Заводила встал рано, бодреньким. Боль в стопе улеглась, и он смог, слегка прихрамывая, быстро передвигаться без чьей-либо помощи. Мерно постукивал молоток, то Захар уже что-то мастерил в саду в сарайчике, куда выходило распахнутое окно опочивальни. Заводила взял собранные перед сном вещи и тихо вышел из комнаты. Людмила прибирала в кухне. В халате, голова в папильотках, ненакрашена, она выглядела свежо и моложаво и наружностью не уступала Марии, с той разве разницей, что была русоволоса и чуток пониже. Заводила поприветствовал, любуясь её женственной красой, с добрым утром и сразу объявил, что собрался уезжать и скоро поедет. «Ах ты господи боже мой, спешка какая!?»,- неожиданно громко заголосила она и всплеснула руками: «Что ж так-то вдруг?» «Догадалась ли она?»,- подумал Заводила и тут же соврал: «Извините, Людмила! Так было изначально намечено, только виноват, забыл предупредить.» Он говорил, что спешит, что нет времени рассиживаться и, что есть не будет потому, что после вчерашнего изобилия чувство голода пока не проснулось. На шумок, на причитания сестры подоспела Мария, и спросонья, ещё ничего не понимая, наблюдала за происходящим. Она выглядела застигнутой врасплох. Потупив взгляд, её лицо играло очаровательной улыбкой, но той чистоты и непосредственности в ней не было. На сей раз Заводила видел в её улыбке то ли смущённое осознание вины, то ли эгоистический оскал обвинения. Все трое вышли из дому. Со свежесрубленной подставкой для цветов появился Захар и, увидев Заводилу с вещами, сразу сообразил и предложил подвезти до автостанции. Заводила вежливо отказался, никого мол не хочет отрывать, попросил передать привет ещё спавшему Адаму, с которым успел за это время подружиться, проводя вместе все дни на озере, взял из рук Людмилы приготовленный ему в дорогу узелок, в котором теплились пирожки с грибами, яйцом и водяным орехом, поблагодарил её за гостеприимство и, избегая неловких недомолвок и пауз нерадостного прощания, поспешил всем вместе отвесить прощальный поклон, и был таков.
Спустя лет этак семь-восемь Заводила увидел в одной из телепередач Игоря Ростиславовича Шафаревича, математика, академика и, по совместительству, теоретика русского национализма и идейного антисемита. Заводила узнал его. Это был тот самый Игорь, с которым привелось Заводиле встречаться в Обнинске. Шафаревич оказался диссидентом, чуть ли не единомышленником Солженицына, поддерживал правоборческую деятельность академика Сахарова, стал мелькать в журналах и статьях, распространяя свои идеи-фикс. Правда, каким-либо преследованиям, тем более репрессиям не подвергался. При своём антисемитизме, который, в отличие от Проханова, не был зоологическим, его всё же неодолимо тянуло к евреям, в том числе, и к Заводиле, в коем он тоже несомненно еврея учуял. Тянуло, как тянет завистника к объекту зависти, как хищника к жертве или рецидивиста к осуществлению своих преступных замыслов. Ощущение, что Игорь, как и вся эта страна, неформально связан с «конторой», не покидало Заводилу и осталось у него навсегда.