Стелла

               
«Она буквально свалилась мне на голову», – хотел бы я сказать: так неожиданно и резко ворвалась эта девушка в мою жизнь. Она сидела на ступеньках старой церкви и, кажется, просила милостыню. А, может быть, и нет. Возможно, она  просто устала, или задумалась о чем-то, или просто решила присесть ненадолго. Я и сейчас ничего не знаю о ней, как и много лет назад, в тот ветреный и холодный день. А день был и вправду отвратительный, настоящий осенний день. Ветер гонял по церковному двору кипы рваных листьев, швырял в лицо мелкий  колючий дождь; и ее одежда, такая легкая и прозрачная, бросалась в глаза своей ужасающей несовместимостью с этой слякотной октябрьской сыростью. И мне стало ее жаль. Я подошел и бросил монетку в руку, которая спокойно лежала на полуобнаженных коленях. Девушка подняла изумленные глаза и посмотрела на меня так, словно я сделал что-то неприличное, затем  стала рассматривать монетку, будто впервые видит деньги.

У меня тогда мелькнула мысль, что она умалишённая. Потом, обращаясь ко мне, девушка сказала:

- Я, кажется, заблудилась.
-
          Она не помнила ни кто она есть, ни откуда пришла, даже не могла объяснить, как очутилась возле этой церкви. Силясь вспомнить, она терла виски ладонями, но так и не вспомнила, только посмотрела на меня то ли виновато, то ли испуганно. И я, разумеется, не смог оставить ее и пригласил к себе.

           Кажется, мой дом ей понравился. А может быть и нет. Я никогда не мог точно сказать, что она чувствует. А она никогда не говорила. Переступив порог, моя таинственная незнакомка сразу же подошла к камину и  протянула худые белые руки, такие белые, словно загар никогда  не касался их. Тогда я заметил, что и лицо ее такое же белое, будто всю жизнь она провела взаперти, там, куда  никогда не проникало солнце. Я даже подумал, что ее держали в подвале. Знаете, есть такие случае, когда женщин крадут и держат годами в тайных комнатах, откуда они не могут выбраться. Это как-то объясняло ее беспамятство. Нет, она не была умалишенной, но что-то с ней было не в порядке. У нее были потрясающие глаза! Такого глубокого темного синего цвета, словно Марианская впадина. И в глубине  зрачков мерцал огонек, да-да, самый настоящий огонек. Сначала я подумал, что это отражение каминных всполохов, но потом понял, что это ее собственный огонь, спрятанный в глубине глаз.

В моем доме она вела себя так, будто уже неоднократно бывала здесь. Скользнув равнодушным взглядам по древним китайским вазам, которые я коллекционировал, по картинам знаменитых художников, развешенным на стенах, антикварной мебели, она подошла к окну, отдернула занавеску и посмотрела на небо. Дождь закончился, и сквозь рваные лоскутья облаков проглядывала луна, заливая  лицо стальным ледяным светом. Потом моя таинственная незнакомка вернулась к камину, совершенно не стесняясь, скинула одежду и нагая села на пол. В тот вечер она больше не проронила ни слова.

 Я обратил внимание, что её совершенное тело было сплошь  покрыто синяками и ссадинами, словно  она упала откуда-то с высоты и долго катилась по земле, ударяясь о камни. Или ее просто били.  Потом моя Стелла приняла ванну, и я уложил ее в постель на втором этаже. Она попросила не задергивать занавески, чтобы видеть луну, и тут же провалилась в глубокий сон.

Почему Стелла? Все очень просто. Свое имя она не помнила. Более того,  долго не могла понять, что значит «имя», почему-то это слово развеселило ее. На следующий день, сидя перед камином, мы выбирали ей имя. Она пила горячий пунш, завернувшись в плед, смотрела на огонь и внимательно слушала, как я зачитывал ей разные имена. Я читал одно за другим по церковной книге, а она словно не слышала, и вдруг остановила меня:

- Стелла? Это имя кажется мне знакомым. Наверное так меня звали… Стелла…
Она задумчиво наклонила голову и долго молчала, все так же не отрывая взгляда от огня.
- Да, - сказала она, - я буду Стелла.

Она так ничего и не вспомнила. Лучшие врачи города осматривали ее, и сказали, что так бывает при тяжелой амнезии, и когда-нибудь, возможно, память вернется к ней. Я предложил ей лечение за границей, в лучших клиниках. Но она категорически отказалась. А я слабовольно согласился - уже тогда больше всего на свете  я боялся, что она вспомнит свою прошлую жизнь и уйдет от меня.

Не знаю, сколько ей было лет. Она показалась мне совсем девчонкой,  но в ее глазах таилось нечто величественное, глубокое и таинственное, и  когда я смотрел в них, то чувствовал себя глупым мальчишкой. Иногда вечерами, когда мы собирались в гостиной, языки пламени в камине вдруг туманили мой мозг нелепой игрой, и мне начинало казаться, что в ее светлых волосах мерцают нити звездного света,  а в  облике есть нечто неземное. И даже в голосе слышался шум ветров из далеких галактик.

С тех пор мы никогда не разлучались. Стелла почти ничего не говорила, лишь банальные фразы, необходимые при совместном существовании: ужин готов, тебе пора, купи хлеба или что-то в этом роде. А потом она молчала, погруженная в свои мысли. Хотя временами мне казалось, что она ни о чем не думает. А прислушивается. К таинственным шумам, залетающим в дом извне. Она великолепно копировала звуки! Весной, когда в саду запели птицы, Стелла вдруг выбежала на улицу и с потрясающей точностью воспроизвела пение соловья, который как раз сидел на ветке цветущего жасмина и исполнял свои трели. Услышав ее, он замолчал, а когда замолкла она, перепрыгнул на ветку пониже и запел. Со стороны могло показаться, что она беседует с птицей. Это было чистым сумасшествием с моей стороны, поверить в это. Но я не удивлялся ничему.

Наверное, это моя вина, что я так и не узнал ее получше. Я слишком много времени уделял делам: встречи, контракты, командировки – они отвлекали меня от Стеллы, и у меня совсем не оставалось времени, чтобы посидеть с ней рядом и прислушаться к ее мыслям.  Но, поверьте,  все это я делал лишь ради нее! Я хотел, чтобы у Стеллы были самые лучшие платья, самые дорогие украшения, самые модные  вещи! Я не жалел никаких средств! Глупец, я не понимал, что все эти безделушки были ей так же нужны, как слепому радуга.  В результате... нет, она не отдалилась от меня, она просто так и не приблизилась. Ее душа – я чувствовал это – всегда была где-то поблизости, но я не мог поймать ее, как не мог поймать взгляда, который, проникая сквозь меня,  убегая в иные пространства.

Мои друзья не любили Стеллу. Особенно она не нравилась их женам, ведь годы стирали с их лиц свежесть и упругость, превращая юных красавиц в увядающих дам, чьи разговоры были только о модных визажистах, новинках пластической хирургии, светских сплетнях, а Стеллу это не интересовало совершенно. Они завидовали, что я одевал ее в самые дорогие вещи, дарил самые дорогие украшения, сумочки и туфельки из последних коллекций самых модных модельеров, даже шелковый платок не ее шее стоил столько же, сколько у иных весь гардероб. И еще – она не старела совершенно. С тех пор, когда я увидел ее впервые, на ее лице не появилось ни одной морщины. И только глаза менялись, они становились еще темнее, а мерцание все ярче. Каким-то неведомым, неясным мне способом, она постигала мир, и глаза ее наполнялись мудростью. «Она ведьма, - уверяли меня друзья, - беги от нее пока не поздно». Я и сам так думал, но как можно убежать от той, что владеет твоим разумом, твоими мыслями, чувствами. Я был ее добровольным рабом. И, видит Бог,  я действительно ее любил. Где-то глубоко-глубоко, может быть на самом дне моего разума, я понимал, или точнее ощущал, что владею бесценным сокровищем, но принадлежит мне оно лишь временно…

Поначалу Стелла ничего не умела делать. Посуда выскальзывала у неё из рук, и она разбила 2 чашки и 4 тарелки из старинного фамильного сервиза; когда она готовила ужин, то постоянно резала пальцы и обжигалась кипящим маслом, кофе непременно убегал, мясо подгорало, а пирог в духовке превращался в груду углей. Она не имела ни малейшего представления о том, как гладить рубашки и пришивать оторванные пуговицы, она даже не знала, как надевать на подушку наволочку, а слово «пыль» вызывало в ней странные ассоциации, она вдруг садилась и тихо повторяла «пыль, «пыль», словно пытаясь что-то вспомнить.

Но постепенно, день за днем, год за годом, она освоила все премудрости домашнего хозяйства и стала не только великолепной хозяйкой, но и прекрасной матерью – она родила мне троих детей, обладающих ее красотой и силой моего ума. Но она так и не стала мне ближе. Лишь иногда, в редкие минуты, мне казалось, что я сумел приручить ее, но это наваждение длилось лишь мгновение. Она по-прежнему была далека от меня, как и в тот первый день, когда я протянул ей монетку, стоя на ступенях старой церкви. Годы ничуть не меняли ее, а я старел, морщины пробивали мое лицо, а седина давно стала естественным цветом волос. А Стелла была все такой же, юной и красивой, с вековой мудростью старухи в больших синих глазах.

Она никогда не покидала дома, ее жизнь протекала среди старых картин, она любила подолгу рассматривать их, среди мебели, которая никогда не менялась, среди старого хлама на чердаке и конечно среди детей, которых она без сомнения любила, но какой-то странной, особой любовью, любовью без привязанности. Иногда мне казалось, что, если однажды они уйдут из дома, она ласково помашет им рукой и тут же забудет. А может быть, это лишь казалось мне. Ведь я так мало знал ее, так редко оставался наедине с ней. И все же одна привязанность у нее была. Вечерами она выходила на крыльцо и подолгу смотрела в небо, вглядываясь в таинственные галактические просторы, куда убегала ее душа в поисках прошлого. Я садился с ней рядом, и видел, как она хмурит брови, силясь что-либо вспомнить, как напряженно всматривается в свое сознание, пытаясь в зеркале звездного неба увидеть то таинственное прошлое, которое привело ее в мой дом. Долго и совсем неподвижно смотрела Стелла на небо, и постепенно глаза ее наполнялись слезами лунного света, и стекали по щекам отблесками падающих звезд.

В такие минуты она становилась особенно чужой и далекой, и я ощущал неясную тревогу, не понимая, откуда она исходит, и чего именно я боюсь. Мне казалось, что однажды она вот так же выйдет на крыльцо, закроет за собой дверь, чтобы не мешать детям спать, и уже никогда не вернется назад.

Именно так и произошло.

А какой чудесный был тогда вечер! Мы сидели у камина все вместе, что так редко случалось в нашем доме. Дети рассказывали что-то о школе, я пил коньяк и курил сигары, удобно откинувшись в кресле, а Стелла как всегда сидела у камина и вязала свитер. Она как обычно молчала, а в глазах ее я видел то странное отъединение, которое так пугало и так обижало меня всю нашу совместную жизнь. И вдруг спицы выпали из ее рук. Она вздрогнула и замерла, а в глазах взорвались тысячи звезд. И я понял: она все вспомнила.

Никогда ранее не была она так нежна и внимательна, никогда не смеялась так искренне и заразительно, никогда не любила детей так сильно и так нежно, как в этот вечер. Она все время держала меня за руку и прижималась ко мне щекой, все время целовала детей и даже принимала участие в их играх, но она была уже далеко-далеко от нас – я видел это в уголках ее таких незнакомых глаз. И мое сердце щемило от боли. А вечером как обычно она вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь, чтобы не мешать детям спать. Я шевелил кочергой угли в камине и допивал свой коньяк, пытаясь унять бестолковое сердце, которое гналось за ней на крыльцо. Но я знал, что уже ничего не смогу сделать.

С тех пор каждый вечер я выхожу на крыльцо, сажусь на ее место и подолгу смотрю в небо. И мне кажется, да нет, я просто уверен -  одной звездой в небе над нашим домом стало больше. И мне так хорошо знаком этот мерцающий свет, когда-то таившийся в глубине глубоких и синих, как Мариинская впадина, глаз.