Однажды во время январской стоянки наших тунцеловных судов в Дакаре я зашел к старпому “Неретины“, чтобы проконсультировать его по противоэпидемическому плану. После данной мною консультации я собирался уходить, но в это время старпом сказал, что на его судне есть вторая проблема: пьянство. Он попросил меня освидетельствовать пьяного моториста, который уже не один день употребляет алкогольные напитки (всё, что горит) и не выходит на работу.
Я согласился, и старпом позвонил второму механику, чтобы тот зашел к нему. И вот мы втроём: старпом, второй механик и я вошли в каюту моториста, который крепко спал на диване возле столика с пустыми бутылками, куском хлеба и тарелкой с остатками пищи. Его круглое, сероватое, небритое лицо было безмятежно, а коренастое туловище ритмично двигалось в такт дыханию. В каюте всё было грязно: и палуба, и переборки, и стол, и иллюминатор. На брошенной под столом развернутой куртке спала рыжая собака.
Второй механик потормошил моториста и тот проснулся. Увидев трёх человек из комсостава и бумагу в руке старпома, он понял, что к нему пришли составлять акт нетрезвого состояния. Пьяным заплетающимся языком он сказал:
– Акт не так составляется. Он составляется только после взятия крови на анализ.
– При явных признаках опьянения в этом нет необходимости, – ответил я.
Во время разговора изо рта моториста выдыхался перегар, от которого я сам стал пьянеть и поэтому чуть повернул голову в сторону. Мои просьбы: открыть рот, выдохнуть в стакан и вытянуть руки вперёд моторист проигнорировал. Но всё же, понюхав стакан, поднесенный мною к его носу, старпом и второй механик сказали, что запах алкоголя имеется.
– Так тут всё ясно с первого взгляда, – сказал старпом.
– От его дыхания даже собака опьянела и уснула, – пошутил второй механик.
На принесенном старпомом бланке был составлен акт, который мы, комиссия из трёх человек, подписали. Пьяный моторист, которому я выставил заключение “похмельный синдром“ был недоволен и сказал, что обжалует акт. Конечно, он недоволен, потому что знает, что будет оштрафован на сто или двести долларов, которые вычтут из его зарплаты. Да, к тому же, и в следующий рейс могут не взять.
Я об этом случае уже почти забыл, но через полгода во время стоянки наших судов после рейса в Лас Пальмасе мне по выходу с причала Рейна София повстречался этот моторист. Я почти забыл его круглое лицо с низким лбом и прищуренными глазами и низкую, коренастую фигуру, но зато он меня узнал. Он стоял возле пивного бара, который наши рыбаки назвали “шайба“. Увидев меня и моего попутчика, четвертого механика, с которым он был знаком, он подошел к нам и поздоровался с обоими за руку. Но тут же он начал выговаривать мне за то, что я посчитал его пьяным при составлении на него акта в начале рейса:
– Вот вы говорили мне “посмотри налево, направо, а сами на меня не смотрели”. И вы, к тому же, руки не помыли перед тем, как меня обследовать.
– Во-первых, я руками вас не касался, а, во-вторых, я их протер ваткой со спиртом до того.
– Я этого не видел, – твердил моторист.
– Это не обязательно было вам видеть. К тому же, у вас в каюте было очень грязно, и рядом с диваном у вас спала рыжая собака, которая, я думаю, лапки не моет перед прикосновением к вам.
– Как врач, вы поступили неправильно. У меня два брата хирурги, и я знаю. что говорю.
– Вы понимаете, что у меня своя работа, и я был обязан сделать правильное заключение.
– На любой работе надо быть человеком и не надо “шестёрить“.
Мой попутчик с усмешкой слушал эту перебранку, но почему-то не счел нужным успокоить своего знакомого моториста. Видно, понимал, что это за человек. Я тоже понял, что с ним разговаривать бесполезно и, махнув рукой, ушел от него прочь. Четвертый механик, пожав ему руку, тоже ушел от него.
– Надо же, – рассуждал я при нем вслух. – Развел такую демагогию. Шестёркой обозвал. Сам-то он был тогда не чище вышедшего из Нептунового “чистилища” при крещении в честь первого перехода через экватор, а требует, чтобы перед его обследованием мыли руки.
– Забудьте об этом. И не берите в голову, – посоветовал попутчик.
– Думаю, что больше его не встречу и забуду об этом.
И, в самом деле, я больше никогда не видел этого злопамятного моториста. Но забыть не забыл, и поэтому смог написать эти строки.
1999 г.