Здесь всегда было болото. Издревле, с начала времен — везде, на севере и юге, западе и востоке, без конца и просвета — сплошная топь, грязь, редкие небольшие промоины зеленой воды. В древних историях, которые матери рассказывали детям темными страшными вечерами, подробно объяснялось, как появился мир. Весь. За исключением болота…
Как только смеркалось, в домах зажигались осветительные огни — у кого-то тусклые, маленькие, шишковатые, у кого-то наоборот — увесистые, яркие, правильной шарообразной формы, в неимоверном количестве, - наступало время историй. Хранительницами историй были матери, потому как отцам хватало забот по хозяйству, чтобы еще запоминать длинные сложные тексты, вбивать их в детские головы, попутно отвечая на многочисленные вопросы.
Первая история была о больших небесных людях. В ней так и говорилось: там, далеко за небесами, в великом ничто, живут огромные люди. Они настолько большие, что обычный человек для них — как пылинка, видимая только в солнечном луче. Есть у них тоже мужчины и женщины, но ничем не различается их существование, в отличие от миров. Люди эти плавают посреди великого ничто, и не нужны им еда и вода для существования. Весь смысл жизни небесных людей — в мыслях: они все время думают обо всем. Обрывки их мыслей падают в разные миры, и если там кто в силах вместить хоть чуточку такой мысли — из нее рождаются учености. Ну или ученые — если те, кто поймал эту капельку, не захотел делиться ей с другими.
Иногда эти небесные люди любятся, и рождается у них в руках небесное дитя. Дитя отпускают до взросления в великое ничто. Дитя пока не умеет думать, и небесные родители ему дают играть горсть камешков из своих бездонных карманов. Перебирая камешки, дитя учится думать — учится тому, что будет составлять весь смысл его жизни. И вот наступает момент, когда дитя придумывает, что камешки можно отпустить в великое ничто жить самостоятельно, но не просто так, а по-разному. Какой-то камешек дитя согревает до тех пор, пока тот не загорается — и появляется солнце нового мира. На какой-то камешек дитя дует и обволакивает своим дыханием, так появляется мир с воздухом. Какой-то камешек дитя посыпает пылью другого камня, раскрошенного в младенческой, но сильной ручке — так рождается мир с горами и равнинами. А какой-то камешек небесное дитя, как и человеческое, тащит в рот перед тем, как выпустить — так появляется мир с водой. Но никто не говорит, что сделало небесное дитя с миром, который в результате стал болотом…
Выпустив все камешки, небесное дитя лепит из каменной крошки игрушки и кидает их в новые миры. Иногда дитя ошибается, и мир остается пустым, потому что не живут рыбы в пустыне, птицы без воздуха, а звери без земли — попав в неподходящий мир, фигурки разрушаются. Дитя редко лепит человека, потому что это так скучно — лепить свою копию. У небесных детей очень богатая фантазия — с бедной не выживешь в великом ничто, где ничего нет, не было и не будет. Поэтому в разных мирах живет много невообразимых животных, скромно серых и фантастически красочных, с десятью ногами, развевающимися хвостами, гребнями, рогами и коронами, с зубами и без зубов, с крыльями и плавниками, и не перечислить всех. А вот миры, где есть человек, настолько редки, что их, может, на все великое ничто и есть только парочка. И один из таких оказался болотом.
Древние истории очень неопределенно говорят о том, почему игрушки становятся живыми. На вопросы малышей матери обычно уверенно отвечают, что в каждой игрушке, вышедшей из рук небесного дитя, остается крохотный огонек его собственной жизни. Больше того — в самом начале заселения мира, пока этот огонь еще помнит руки небесного дитя, игрушки сами могут немножко менять мир, творить и устанавливать законы жития. Но очень недолго.
Следующая история рассказывает о том, как на болото опустился первый человек. Как только ноги его коснулись болотной жижи, так и начали уходить в нее — сначала по щиколотку, потом выше, выше, цепко держало болото свою добычу и не хотело отпускать. Человеку это очень не понравилось, и сказал он первое слово «Ррог!», и означало оно «Я есть, я здесь, и будет так, как я хочу, а не болото!» И задрожала зеленая болотная вода, стала съеживаться и отползать в стороны, подбирая под ноги человека первую маленькую сушу. И решил первый человек называть себя Ррог, раз имеет это слово такую силу. И поверил первый человек в то, что все на болоте управляется словами, главное — уметь их подобрать, чтоб были деятельные, цепкие, сильные, вершительные. Неважно даже, есть такое слово или нет, если оно действует — то пусть будет!
Первый болотный человек Ррог был и первым рассказчиком. Он рассказывал своему миру истории, которые стали древними для его потомков. И от этих историй, а не то и от отдельных слов в них появилась первая холмистая равнина. Была она невелика — как раз для одной небольшой семьи, родителей и их семерых детей. В историях рассказывается, как Ррог говорил без перерыва целых тридцать дней, отгоняя болото, переделывая камешки в семена, проращивая их на пологих склонах, лепя словами из взошедшей непонятной былинки то мощный дуб, то колосок пшеницы, то белый колокольчик варакуса. После такой сложной работы не грех было и отдохнуть, но живительная сила была недолговечна, и следующие семь дней Ррог собирал в пирамиды камни и пел им песни, от которых пирамиды становились волами для тягловой работы на земле, дикими оленями и домашними свиньями для пропитания, встрепанными курами на земле и неповоротливыми гусями в небе. Огня жизни оставалось совсем немного, когда уставший Ррог решил сотворить себе подругу. Именно поэтому среди женщин почти нет рассказчиц — не получили они достаточно жизненной силы для управления миром. Того, что досталось, им хватало управляться по дому, рожать и растить детей и рассказывать им древние истории. Посмотрел Ррог на то, что получилось у него, покачал головой и прищелкнул языком: «Цца!» То, что у него получилось, именно так и выглядело, но слишком короткое имя ему не понравилось, и он назвал еще раз: «Нрацца!» Это и было имя первой женщины. Так и повелось с тех незапамятных времен: все мужчины были -рог, все женщины были -ца, других история не знает. Люди придерживались этого правила, так как что-то менять в устоявшемся мире, управляемом сказанным словом, бывает очень опасно для жизни.
Дальнейшие истории длинны и многочисленны и описывают жизнь всех многочисленных поколений отпрысков первой человеческой пары, поселившейся на болоте. По традиции, все их рассказывают детям, но не все по порядку, потому что малышам ни к чему истории о любовях и изменах, незаконных сыновьях и дочерях и их печальных судьбах. Чаще всего ребятишки с горящими глазами слушают о знаменитых рассказчиках и их славных или печальных свершениях — например, про лукавого Гаррога, который был первым рассказчиком, говорящим нараспев, причем такие слова, от которых съедобные овощи росли не на земле, а под землей, а слов этих ни до, ни после него никто не слышал и до сих пор не знает, что они означают. Или про сильного Умрога, рассказчика-обходчика, который говорил только шагая по нужному участку, и не целые слова, а разные буквы и слоги, от которых отступало болото настолько, что участок потом приходилось специально поливать, а росли там странные цветы — мелкие, бледные, но в большом количестве, и так сладко пахли, что не надо было хмельной воды — только вдохнул цветочный медовый запах, и поселялось счастье в голове. Или про живодара Дарога, который до конца дней своих сохранил способность дарить искру жизни и выпускал на радость детишкам многоцветных хрупких летающих бабочек и стрекоз. Правда, недолговечные они были — всего-то пару недель радовали своей красотой, да и редко приходилось ему их делать — кто станет платить за одну забаву, без практического смысла, разве что непомерные богачи, так их на все болото по пальцам одной руки посчитать можно…
Рассказывалось в древних историях и про плату. Тут уж даже занятые отцы семейств находили время послушать и освежить в памяти нужные знания. С начала времен было строго-настрого определено: ходить рассказчикам по миру, отдавать свои умения за соразмерную плату людям. Но ни в каком случае нельзя наговаривать трех вещей: благ себе, бессмертия кому-нибудь, смерти любому. Приводились зловещие примеры нарушения этих неписаных правил. Так, рассказчик Умрог, долго не получая заказов, решил насказать себе немного денег для покупки хмельного зелья, к которому пристрастился, несмотря на свое умение. Говорил он недолго — всего-то пару часов, а получился у него целый карман монет. Стал Умрог пересчитывать — на сколько баклажек зелья ему хватит, но только как взялся за одну монету — так его и ломать начало: то в спину вступит, то бок заколет, то плечи перекосит… И так его в итоге скрючило, что распутаться сам он не сумел. Позвали других рассказчиков сердобольные соседи, пришедшие на его крики, но и другие рассказчики сделать ничего не смогли, только сильнее Умрога перекореживали. Наконец, нашелся один из них, жалостливый, который говорил три дня, и от речей его Умрог окостенел, оброс корой, покрылся мхом и выпустил крохотные зеленые листочки. До сих пор на окраине болота стоит он узловатым дубом, без желудей, но с ядовитыми листьями: кто их рискнул попробовать, тот неделю плевался, две недели заговаривал головную боль и всю жизнь потом скрипел суставами. Говорят, даже если всего одну маленькую монетку рассказчик себе наскажет, все равно его так же скрючит, поэтому мало кто рискует попробовать.
Про бессмертие тоже были истории. Только мало их — во всем болоте не сыщешь столько денег, чтобы заплатить рассказчику. Да и не получилось ни у кого: вроде бы так дело обстоит, что человек, который заказал бессмертие, с момента заключения договора с рассказчиком живет ровно столько, сколько заказчик говорит. И неважно — есть сила у рассказчика, нету силы на такое действо, как только он замолкает — и человек, и сам рассказчик сразу и помирают, даже если до этого дня они и не болели ни разу. Зарок, значит, такой положен на бессмертие: нету его — и быть не должно на болоте.