Тео и Клео

               
     С первой же встречи он произвёл на неё неизгладимое впечатление, пробудил глубокое волнение. Подобного ей не доводилось испытывать – ни в пору безмятежного девичества, ни в кратком и трагическом замужестве, ни потом, в долгие и беспросветные годы одиночества...

     Она без труда распознала в себе это чувство, не посетившее её раньше, но неотступно подстерегавшее всю жизнь. Что же послужило надёжным подтверждением? Не те ли безошибочные признаки – она много читала о них: каждый раз при встрече в аллеях её бросало в жар, на шее и на щеках вспыхивали некрасивые красные пятна, а ноги слабели и делались "не свои"? При этом когда между ними оставалось два-три шага, она, будто тургеневская барышня, опускала глаза, как бы досадуя на судьбу: ах, сударь... поздно... поздно.
     Так могло казаться со стороны.
     На самом же деле в её душе не возникало ни малейшего намёка на ропот, ещё менее того – досады. Лишь тихая, но неколебимая уверенность, как если бы она ждала дальнего гостя – уже и осень прошла, и зима на исходе, длинные тени легли на тропинку к её бедному дому... и вдруг! Скрип снега у крыльца: обмануться невозможно...
     - Ну, вот и Вы... Пожалуйте к столу...

     На следующий день, при встрече, прежде чем опустить глаза, она постаралась получше разглядеть его. Высокий, и почти прямой. Прихрамывает, опираясь на трость. Элегантен. Сед той – голубоватой, как снег гор – сединой, что видится неправдоподобной. Сросшиеся брови сединой не тронуты, чёрные. Тщательно подстриженные усы. Кожа выбритого лица – жёлто-коричневый пергамент. Единственное, что выдаёт возраст...
     "Роберт Тейлор, – укололо в грудь, – "Мост Ватерлоо..."
     Поравнявшись, она незаметно втянула в себя воздух: табак... резеда... что-то ещё... Тимьян? Он слегка растянул губы в вежливой улыбке узнавания, и они разминулись. Впрочем, улыбка могла предназначаться и не ей – вслед семенили две дамы.
     Они ещё раз встретились и разминулись в аллее. Также мерно и значительно постукивая тростью, подняв твёрдый подбородок, он прошёл мимо, скользнув взглядом поверх головы. "Да, это тимьян... Что ж... буду страдать тайно, – улыбнулась она своим мыслям. – Однако вальс-бостон за Вами, милорд".

     ...На прогулку она надела чёрный строгий пиджак с белоснежным шейным платком. Это был скрытый посыл и прочитывался как знак: нам не миновать друг друга. Но чёрно-белая чересполосица прожитой жизни просит не спешить. Малый остаток отведенного времени – малость кажущаяся... Ожидание – тоже часть.
     Он стоял на её пути и улыбался великолепными зубами. Только ей – она теперь не сомневалась. Подошла вплотную, пытаясь не выдать быстрые слёзы. Он перехватил трость в правую руку, а левую галантно согнул в локте.

     Дорога шла на подъём. Воздух в поле вибрировал от жары, стрекота и жужжания. Она остановилась, тяжело дыша.
     - Валидол... с Вами? – обеспокоенно глянул он.
     Она смешливо высунула язык: на кончике красовалась таблетка...
     - Может, вернёмся в парк? И там присядем?
     - Нет. Здесь просторно... Идёмте ещё.
     - Будь по-вашему... Помните, у Платонова? "Три вещи меня поразили в жизни – дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь". Долгие годы я был лишён этого. И вот – русское поле, бесконечная дорога... И мы... Поразительно. Ветер – моя судьба. Любовь?.. Вы, конечно, ждёте немедленного ответа, заранее отвергая несовпадения... Что ж, это право каждой женщины. Извольте.
     Любовь... Нигде на земле это слово не соответствует русскому пониманию. У нас всё определено при венчании: взаимопоглощение на добровольных началах, заведомо невыполнимые обязательства... Вы не находите? Для меня любовь – это доверие. Не так уж мало в этом мире. У меня никогда не было семьи, гнезда. А женщины... Многих я не помню. К другим испытываю благодарность... за доверие. За жизнь. Доверие за доверие – выше любви я не знаю.
     - Давно ли Вы знакомы с Платоновым?
     - Начинал в библиотеке Конгресса Соединённых Штатов. А дочитывал в Тель-Авиве, в госпитале. У меня там образовалась пауза... шесть операций...
     - Почему – Платонов?
     - Язык... Пронзительность... Земляк.

     С ним было удивительно легко, несмотря на капризы и причуды: он мог прервать на слове, беспричинно, как ей казалось, свернуть прогулку. Иногда надолго замолкал, как бы говоря этим: хочу побыть один... Но ей не делалось обидно: это так понятно – побыть одному. С ним было удивительно легко!
     - А что вальс-бостон? – спросит памятливый читатель.

     ...Балы в интернате проводились в пятничные вечера, после ужина.
     В тёмном костюме, с бабочкой, без трости, почти не хромая, он вошёл в полумрак зала. Зорко оглядев присутствующих, сделал оркестру знак.
     - Вальс-бостон! – объявил церемониймейстер.
     Небольшое замешательство, и, обняв за талию, он вознёс лёгкую руку и повлёк её, рассекая пространство зала длинными скользящими па.
     Раздались аплодисменты.
     - Вы знаете, – отдышавшись после танца, сказала она, понизив голос до шёпота, – мне утром повесили "Холтер"*... И вот беда – провода перепутались. Помогите, ради бога, Вы сможете.
     Он со знанием дела отыскал под блузкой нужный провод, поменял его положение, продев под мышкой, и – всё оказалось на месте.
     - Блестящая операция! Позвольте пригласить Вас на следующий танец?
     - Сочту за честь. Вы обольстительны... Грациозны...
     - Благодарю за изысканный комплимент. Вы не можете себе представить – я была такая высокая! И вот... всё согнулось... делось куда-то... А мне только восемьдесят...
     - Хм! Когда мне было столько, я тоже был значительно выше!

     ...Прощаясь, он поднёс её руку к губам:
     - Теодор Додус. Фальшивомонетчик, – и ещё раз склонил голову.
     Сохраняя улыбку, она ждала – что-нибудь добавит, отшутится. Нет.
     - Вы так неожиданно и выразительно замолкаете – не могу привыкнуть.
     - Надеюсь, у нас будет время. Но... Ваше имя? - Он всё не выпускал её руку. Пожатие казалось ей бесконечным блаженством.
     - Клавдия Кувшинова. Библиотечный работник, – она вздёрнула задрожавший подбородок. – Бывшая зечка, лагерная пыль.
 
_____________
* «Холтер» - прибор для суточного мониторинга сердечной деятельности, закрепляется на теле больного               
(Прим. автора)


     - Ну, что Вы, голубушка... Не надо. Вы хоть пыль... Меня... просто нет. Может, нам пройтись перед сном?
     - Простите, по мне скучает мой унитаз... Да и "Холтер" опять...


     ...- Как Вы спали?
     - С вечера всё думала... перебирала. Как обычно... Под утро забылась. Кажется, Вы тоже не спали?
     - Читал. Размышлял о платоновских словах... О своих. Должен признать – я был неправ. В своём рассуждении о любви я допустил непростительную скоропалительность... Следовало внести главенствующее обстоятельство, уточнить: меня никогда не любила именно русская женщина. Во всяком случае, мне неизвестны такие факты. А без этого (он вздохнул – сие непоправимо!), без этого... кто же вправе судить о любви? Вот... повинился, и стало легче... Вы готовы простить старого болтуна?
     - Не ожидала... Вы были так категоричны... Я согласна с тезисом о доверии, и, поверьте, хорошо знаю ему цену. Но ограничивать, обеднять... Впрочем, вряд ли и я могу компетентно говорить о любви – у меня она... книжная больше.
     - Я прощён? Всё! Поедемте в Москву? В Парк Культуры, я так давно не был... А Вы? Чёртово колесо, лодки, мороженое... Говорят в Москве ещё можно поесть настоящее мороженое! Вы даёте Ваше согласие? Я закажу такси.
     - Даю. Согласие. Ваш акцент... он какой?
     - О-о! Могу хвастать. Впрочем, больше хочется плакать: Харбин, Шанхай, Австралия, Япония, Штаты и Канада, Уругвай, Израиль... Кажется, ничего не забыл? Конечно, забыл... Бейрут, почти два года.
     - А интернат? Пункт следования? Последний причал? У вас лицо... вечного скитальца.
     - Это в точку: я бездомен, последние лет шестьдесят. Сюда предложили поселиться коллеги, чтобы не был один... Кажется, они не ошиблись.
     Она не сдержалась, погладила его руку:
     - Я тоже одна... Вчера Вы сказали "голубушка"... Я плакала всю ночь. Как Вы смогли не забыть такое давнее, домашнее! Как угадали произнести? Душа попросила? Платонов?
     - Если бы не он, я, полагаю, не вернулся бы в Россию...


     - Видели объявление в вестибюле? Приглашают на диспут "Ваши идеи по освоению космического пространства: шаг в никуда". Выспренний бред! Здесь богадельня или NASA? Что за балбес придумал?
     - Стоит ли так сердиться? Они обязаны проводить с нами работу, мы их "контингент", – кротко улыбнулась она.
     - Чтобы идея овладевала массами?! Но так уже было в истории – что вышло?
     - Помните о своём сердце, прошу Вас...
     - Я не публичный человек – выступать на диспутах! Не одобряю полемических ристалищ... Пока видят глаза, буду читать.
     - И прогулки... в любую погоду. Надо ходить.
     - Да-да, читать и ходить, читать и ходить... Здесь, кстати, совсем неплохая библиотека, Вы не находите? Можем читать вслух. И говорить о прочитанном...
     - Для меня это... – у неё покраснели веки и выступили слёзы, – это... бесценный подарок... Благодарю.
     - Тогда слушайте. Я выписал сегодняшней ночью. Для Вас.
     Он подал гостье чай с мятой, и, укрыв её ноги пледом, взял с прикроватной тумбочки толстую тетрадь.
     - "...Он увидел, что маленькие дома жителей были жалкими, низкими... бурьян на пустых местах беден, он растёт не страшно, а заунывно, обитаемый лишь старыми, терпеливыми муравьями..." Узнаёте? "Река Потудань". Я родом из тех мест. Когда я прочёл эти строки впервые, я хотел умереть: что я здесь делаю? Зачем оставил её, сирую, жалкую, тёмную? Безнадежно больную... А вот "Джан". Не знать – будто и не Платонов. Как стойкий инок... на пути к богу. "Он улыбнулся своей старой мысли: почему люди держат расчёт на горе, на гибель, когда счастье столь же неизбежно и часто доступней отчаяния..."
     Ложка мелко дребезжала в чашке. Она поставила чашку на стол и, сжав в коленях дрожащие руки, отвернула лицо к окну.
     Солнце ещё не ушло за высокие липы парковой аллеи. Его лучи рассеивались кронами деревьев и, достигая окна, ложились пятнами на стену.
     - Расскажите о себе, – попросил он.


     - ...Жили мы в Астрахани. Мама была из дворян. Папа служил полковым священником. Георгий Георгиевич Воскресенский... Его не утопили сразу после разгрома – пленных и раненых топили баржами. Он сгинул позже, на Соловках. Там много было "служителей культа". Мама осталась с двумя дочерьми: старшая Клементина и младшая Клеопатра. Это я. У нас с сестрой разница восемь лет. Дома меня звали Клео... - Голос её звучал почти отстранённо, как бы из давнего времени, но он чувствовал его напряжение и думал: может, не стоило... ворошить... - В тридцать четвёртом году маму и Клементину забрали. Больше я их никогда не видела. Только сестру на фото. Работала я на разных работах – на стройке, на рыбзаводе. Там меня присмотрел начальник. Кувшинов Андрей Васильевич. Взял замуж. Так я стала Клавой Кувшиновой. "Слушайся во всём, – сказал, – а не то будешь там, где твои..."
     - Хм... Клео, Клео... Не скрою – я сразу отверг эту Вашу "Клаву". Ещё подумал по привычке: неудачный псевдоним...
     - Не перебивайте, пожалуйста.
     - Извините... Клео. Я буду называть Вас Клео.
     - Андрей Васильевич был неплохой человек. Но, вступив в партию, угождал начальству, если нужно для продвижения – мог и сподличать. Я это стала понимать много позже... А тогда была молода, неумна и труслива. Даже радовалась – муж старше, начальник, он лучше знает... Однажды он позвонил с работы: "Клавдия, у нас будут гости. Московские! Приготовь хороший ужин. Осетрины, икры, коньяк. Всего!" Я спросила, много ли будет гостей. "Двое, – муж понизил голос, - но какие... В Москву тащат, аж рукава трещат... Москвичкой скоро у меня заделаешься!" Дрогнуло тут моё сердце: беда будет от этих гостей...

     - Ну, и бог с ними! Быльём заросло! – снова перебил он, и тут же поправился: – Поросло-поросло и... заросло. Вы знаете, Клео, мне вдруг вспомнилось... Занятная метаморфоза. В детстве я спал преимущественно калачиком. Не скажу точно, до каких лет. В юности и молодым мужчиной – в позе бегуна на короткую дистанцию: на боку, одна нога вытянута, другая согнута в колене. Торопился... Куда? Бог весть. Достигнув зрелого возраста, я много лет спал на спине, руки – за голову. Основательно выпив – только на боку, чтоб не захлебнуться во сне... Вот как всё интересно! Правда? А сейчас я не пью, никуда не тороплюсь, перемещаюсь как бы в обратном направлении, и могу спать как угодно: в кресле с газетой, за рулём авто, на прогулке... Вы замечали? Ха-ха! Как вы полагаете, Клео, мне стоит попробовать позу эмбриона? По-моему, самое время... Во всяком случае, я намерен писать трактат.
     - Непременно напишите. Можно и диспут устроить – улыбнулась она и подумала: как чувственно произносит он моё забытое имя... Как добр ко мне. – Пожалуйста, не утешайте... В моём представлении Ваша жизнь страшней. Закончу свой рассказ, Вы просили...

     ...Напоили, раздели донага и устроили "негра на десерт" - вымазали чёрной икрой и вылизывали... как псы.
     Муж спал. Он очень хотел в Москву...
     Вырвалась и, полуголая, обезумевшая, прибежала в милицию. На свою беду.
     ...Андрея Васильевича скоро арестовали.
     В справке, выданной мне через двадцать пять лет, значилось: "...скончался 15 февраля 1943 г. В пересыльной тюрьме г. Омска от сердечного приступа".
     Пришли и за мной... Срок добавляли дважды: Инта, Канск. Самое страшное... били. Били так, что однажды я... в общем, опрасталась. Выкинули на снег подыхать. Потом в больничке – спасибо врачихе, взяла санитаркой – полгода оживала, выносила за лежачими. Оклемалась и – на поселение. Караганда... Вот и всё, - она беспомощно развела руки.
     - Хотите всплакнуть? Можем вместе... видит бог, есть о чём... Нас тоже раскидало по свету... Рождён я в Воронеже, в семье сахарозаводчика Терещенко. Известный человек был. По фальшивым документам я поступил в Московский университет, и закончил его в двух факультетах: мехмат и философии. Почему Додус? Это результат полувековых фальсификаций и легенд...
     - Вас... принудили? К этой работе?
     - Я увлёкся: романтика. Знал Зорге, Маневича... Многих.
     - Как вы сохранили себя?
     - Чудом. Возможно, молитвой матери... оттуда, с небес. Она была последней, кто звал меня по имени: Феденька, голубчик...
     - Я хотела бы называть Вас сегодняшним именем. Вы позволите без отчества?
     - Да, Клео. Я ждал это.
 
     ...В усадьбе отца были две замечательные аллеи. Южная, из платанов, и северная, липовая. Среди платанов всегда светло и празднично на душе, хочется петь с птицами, лететь к облакам. Я хорошо помню это чувство. А в липовой аллее, по преимуществу, сумрачно даже в солнечный день. Но зато хорошо и покойно думается, можно погрустить. Барышни и молодые женщины любили там поплакать наедине с собой и своей печалью.
     Сосед отца высадил аллею из молодого карпатского дуба. Дуб живёт пятьсот лет. Сосед с другой стороны имел аллею из пирамидального крымского тополя. Теперь нет и пней. Нет камня дорог, нет прудов, нет садов...
     Нет пепелища, нет развалин дома.
     Есть то, что видел Платонов: "...на всей улице была страшная тихая ночь... населённая еле видимыми, неизвестными существами, от которых все люди спрятались... и заперли двери на железо..."
     - Этой улицей прошла моя жизнь... Расскажите о войне.
     - Война? На Тихоокеанском  театре военных действий, с Японией. Шифровальщик в штабе ВМС Соединённых Штатов. Ранен, пленён и расстрелян. На свете есть две моих могилы: на Филиппинах и в Йемене... Кстати, Клео, имейте ввиду: бедуины – самые верные и благородные люди на этой земле. Самые коварные – японцы.
     - Что же дальше?..
     - То, что должно – жить и готовиться! В отношении готовности... Чтобы Вы знали... Кроме Вас у меня нет близкого человека. Настоящая моя могила будет здесь, в пустом поле, при дороге. Камень я уже заказал. Счета оплачены...
     - Вы всё решили... А кто будет скорбеть по мне? Я размышляла над этим, получив весть о кончине Клементины. После войны она жила в Бельгии. Это на её деньги я здесь.
     Откинув голову и прикрыв глаза, он долго молчал. На какую-то долю секунды ей показалось, что он не дышит.
     - Вы не умерли, Теодор?
     - Подумываю над этим... На чём я... остановился?
     - "Счета оплачены..."
     - Боюсь, что мне нечем отплатить... судьбе за нашу встречу, Клео... Там, я слышал, денег не берут...
     - Вам трудно дались эти слова...
     - Остались самые трудные... Я устал, Клео... Прилягу.
     - Хотите, я тихонько спою?
     - Наденьте куртку от моей пижамы и ложитесь рядом. Я ведь знаю Ваше тайное желание, Клео... Уснём в тёплой постели...
     - Мы соблюдём приличия?.. Сама бы я не решилась...

     - Что там за окном, Клео?
     - "С берёз неслышен, невесом, спадает жёлтый лист..." Мне снилась осень. Потянуло ветерком, лист посыпал обильнее... В библиотеку вбежали дети: "Клавдия Георгиевна, дайте поскорее "Горе от ума" Белинского! Завтра сочинение, а ещё картошку копать".
     Лица, голоса, веснушки... Я их любила.

               
                Эпилог

     Он был большой выдумщик, Теодор Додус.
     По приезде в интернат для состоятельных долгожителей России, он предложил назвать его имени Мафусаила, по Библии – деда Ноя, прожившего 969 лет. В шутку, конечно.
     Администрация отнеслась серьёзно, связалась с Синодом. Подключалась Госдума, Общественная Палата. Обсуждение затянулось...
     Всё это время начальство и персонал называли его – Теодор Мафусаилович. Из глубочайшего уважения, уверовав в идею беспримерного долгожительства.

     Это имя и было выбито на огромной гранитной глыбе.


     Декабрь 2010 г.