На сцене разыгрывалась драма про капитанскую дочку, а я обливался слезами и недоумевал: в чём причина моего надрывного состояния? Комендант Миронов прощается с Василисой Егоровной перед нападением Пугачёва на Белогорскую крепость, а я плачу…
Сколько было их, вот таких же прощаний за тысячи лет допушкинского и двести лет постпушкинского бытия! В самом деле, ведь Александр Сергеевич просто другими словами описал прощание Гектора с Андромахой перед смертельным поединком троянского героя с озлобленным Ахиллом. Помните, как Василиса Егоровна ответствовала мужу на предложение об отъезде с Машей в Оренбургскую крепость?
- А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
А как трогательна сцена прощания! Ведь это не расставание друг с другом, а совместное прощание с жизнью!
«Поцелуемся ж и мы, — сказала, заплакав, комендантша. — Прощай, мой Иван Кузьмич. Отпусти мне, коли в чем я тебе досадила!» — «Прощай, прощай, матушка! — сказал комендант, обняв свою старуху…
Это же напряжении чувств, вернее, поток любовного сознания, сметающий с пути даже мысль о гибельной разлуке, гимнографически воспел Николай Карамзин в переводе шестой книги «Илиады»:
Безмолвствуя, герой на милую взирает
И к сердцу нежному супругу прижимает;
Тоска в ее душе, уныние и страх.
«О Гектор! — говорит печальная в слезах, —
Ты хочешь умереть! оставить сиротою
Младенца бедного, меня навек вдовою!
Ах! можно ль жить тому, кто жизни не щадит?
Геройство, храбрый дух тебя не защитит.
Враги бесчисленны: тебе погибнуть должно!..
О боги! если вам спасти его не можно,
Пусть прежде я навек сомкну глаза свои!
В печали, в горести возникли дни мои, —
В печали, в горести им должно и скончаться!..
Порой кажется, что все мы, прошлые, нынешние и будущие, связаны какой-то незримой чувствительной нитью. И дело тут не системе Станиславского, умеющей выдавить из зрителя слезу сопереживания. Не в великой силе искусства, эксплуатирующей уже существующие связи: незнакомые люди прощаются друг с другом, а мы плачем, будто не они прощаются, а мы.
Вот тут и начинает казаться, что все мы едины друг с другом во времени. Но ведь мертвецов же нет! -- Или они каким-то образом есть, и мы узнаём об их существовании только тогда, когда в нас самих что-то припрёт по самое немогу?
Театр, литература, музыка нам лишь подсказывают, определяют наугад наши чувствительные точки и нажимают (по системе Станиславского) на больное место.
Но чтобы мы почувствовали виртуальную боль вживую, ощутили со всей силой боль мнимую, которая только и отличает человека от зверя, у нас должны быть больные места.
…В театре вокруг меня сидела прехорошенькая молодёжь, в основном школьники старших классов. Милые симпатичные ребята. «Как здорово, - подумал я, - они увидят и услышат Пушкина!»
Но вот наступил момент действия, когда пугачёвские беспредельщики выволокли полуживую Василису Егоровну и бросили наземь перед виселицей, на которой упокоился лютой смертью её ненаглядный Иван Кузьмич. А потом по знаку предводителя («Унять старую ведьму!» — сказал Пугачев) и вконец прибили. Страшный момент нечеловеческого изуверства.
Я обратил внимание: некоторые из зрителей, видимо, те, кому в жизни довелось нечто подобное наблюдать или, не дай бог, испытывать, вжались в велюровые кресла и превратились в похожие друг на друга окаменевшие статуи. Однако в целом зал был настроен миролюбиво. Когда старая капитанша «замертво» упала на гулкий дощатый пятачок сцены, по залу пронёсся… лёгкий одобрительный смешок, мол круто старая шлёпнулась(!).
Я пишу эти строки, а по мне до сих пор дурацкий смешок рядами акульих зубов проскребается. И каждое острие болезненную царапку оставляет. Царапки-то, видать, за сидящих в зрительном зале театральных пацанов, которых ещё не коснулось житейское лихо.
Может, это пророчество? – Реальное ощущение боли, которую в будущей жизни повзрослевшим школярам ещё предстоит испытать.
Я вышел из театра в необычайном волнении. Оказывается, жизнь разума (души, духа – как ни называй), иначе говоря, судьба вложенной в нас частицы Самого Бога (Его Евхаристия!) – вечна! Вот почему на примерах других мы откликаемся на самих себя.
Да-да, земная плотская жизнь нам дана для того, чтобы, всякий раз обновляя пережитое, мы могли бы тысячами невидимых нитей соединить свой разум с бесконечным множеством других человеческих разумов, как бы подключиться к единому разумному началу – Адаму и в нём (и только в нём!) иметь возможность существовать вечно.
Но существовать не по земным правилам и меркам, установленным житейскими умами ради житейского «многоквартирного» благополучия, но по правилам высших носителей разума – Конфуция, Сократа, Омара Хайяма, Ломоносова, Пушкина, Бродского… - основанным на презумпции божественной красоты и гармонии.
Вот такие мысли вьюжил колкий авачинский* ветерок, сопровождая меня в неспешном возвращении из городского драмтеатра по заснеженным улицам вечернего Петропавловска-Камчатского. Глубокий ультрамариновый вечер пророчески(!) напоминал о моём собственном недалёком будущем, вмешанном в раннее Дальневосточное утро…
* Город Петропавловск-Камчатский расположен на берегу знаменитой Авачинской бухты.
Бухта была открыта, нанесена на карту и описана во время Первой Камчатской экспедиции под командой Витуса Беринга в 1729 году.