Зимнее небо тяжело нависло над лесом – низкое, бело-серое, как старая, запыленная вата, готовое в ближайший час обрушить на затерянное в горах Аляски ущелье массы снега: мириады крохотных, невесомых снежинок превратятся в белые «варежки» на лапах елей, белые шапки-ушанки на макушках сосен, огромные сугробы, в пушистых недрах которых может свободно скрыться всадник верхом на коне. Скоро все вокруг погрузится в белую мглу, сплошную завесу, за которой едва угадываются силуэты деревьев, а резкие очертания гор и вовсе не различимы сквозь эту непроглядную белизну, медленно, многочасово опускающуюся вниз из туч, превращаясь в нерукотворную перину, которая скроет кусты, пеньки, рухнувшие от дряхлости стволы деревьев, крупные камни, которые превратятся в неприятные сюрпризы для тех, кто рискнет отправиться после снегопада через дикие леса к реке, где, если верить рассказам здешних старожилов, есть золотишко. Если был всемирный потоп, то через час-другой разразится всемирный снегопад – пусть «мир», который станет жертвой стихии – лишь часть Американского материка: где-то четверть Аляски с куском Канады в придачу. Потом тяжелые снеговые тучи потянутся на восток, за реку Макензи, за Большое Невольничье озеро, окунут в белое марево поселки лесорубов, охотничьи избушки, вигвамы индейцев. И только над Гудзоновым заливом запас снега иссякнет, едва посыпав белой порошей берега Лабрадора.
В притихшем лесу – ни звука, разве только взметнет снежную пыльцу тетерка, смахнет с зеленых игольчатых дланей ели белую рукавичку, заяц прочертит извилистую стежку на девственном снегу, прошмыгнет по ветвям куница, глухо прокричит одинокий ворон, скрипнет сухое дерево, которое уже во времена правителя Аляски Баранова было ветхим и немощным старцем, прозвенит синичья стайка. Заколдованное царство, белое безмолвие, хрустально-хрупкий иней, пушистый снег. Пройдет совсем немного времени – и его станет намного больше, если судить по размерам надвигающейся тучи.
Скрип нарушил белое безмолвие. Между деревьев мелькнули две закутанные в меха человеческие фигуры, быстро двигавшиеся на лыжах, друг за другом, оставляя позади две непересекающиеся Эвклидовы прямые. Дорогу пролагал высокий человек в длинноухой шапке и короткополой шубе. Резкие черты лица, выбивавшиеся из-под шапки русые волосы, такие же усы и борода выдавали в нем представителя европейской расы. Он шел уверенным, размашистым шагом, изредка оглядываясь назад, где юрко семенил невысокий, но плечистый человек в толстой малице и надвинутой до бровей сибирской ушанке. Физиогномические признаки, в особенности узкие темные глаза и выпуклые скулы выдавали в нем если не классического азиата-монголоида, то, во всяком случае, метиса.
Первый лыжник обогнул поваленный ствол и прибавил ходу.
- Поспешай! – крикнул по-русски идущему вслед товарищу. – До ущелья осталось немного.
Тот налег на лыжи – и, сделав несколько рывков, догнал своего друга.
- Говоришь, до ущейя совсем ничего? – выкрикнул он на бегу. – А йес, однако, не кончается.
Было заметно, что звук «л» дается лыжнику с трудом – примерно так же, как выходцу из местечка в черте оседлости треклятая русская «р».
- Скоро кончится, вот увидишь. Поторопись, а то снеговая туча нас уж нагоняет, - и высокий, подтянутый человек, судя по произношению, природный русский, ринулся вперед, ловко объезжая пни и упавшие стволы. «Азиат» проворно скользил по пятам, повторяя все извивы проложенной первопроходцем снежной целины лыжни.
- А и точно: дорожка наша под укъён пошья, - забавно коверкая русские слова, воскликнул человек. – Надо собьюдать осторожность, не то в ущейе свайимся!
Среди трухлявых пней, подгнивших или иссохших замшелых стволов, присыпанных снегом, кустарников стали появляться крупные камни, выглядывавшие из снега. Двигаться меж ними нужно было аккуратно, дабы лыжу не постигла судьба корабельного днища, напоровшегося на подводный камень. На одной лыже далеко не уедешь, а надо спешить: первые, еще крохотные и невесомые снежинки уже закружили в воздухе.
- Хорошая твоя шапка, капитан, - произнес «азиат». – Уши не мерзнут, гойёва защищена.
- Поморская шапка, Сашка, - обернувшись через плечо, крикнул капитан. – Ее поморы на промыслах надевают.
- А у меня вот наша, сибирская, уши короче, - рассмеялся Сашка, обнажив ряд желтых зубов.
- Скоро спуск будет. Пологий, – предупредил капитан. – Можно, конечно, и в объезд, к входу в ущелье, но тогда нас снегопад точно настигнет.
- Капитан, почему ущейе этак прозвайи – Рейвайн Трапп?
- Учи язык, Сашка, - капитан сделал еще рывок. – «Трапп» означает «капкан». В старину индейцы гнали в ущелье стада оленей. Загонная охота. Преследуемые краснокожими, звери неслись вперед по ущелью, которое в конце сужается. Когда они попадали в узкое место, со склоном ущелья в них летели копья, сыпались огромные камни вроде этого, - капитан лыжной палкой указал на большой обломок скалы, который он только что объехал. – Многие тут и погибали, другие прорывались вперед – но там их тоже ждали охотники. Дно ущелья поныне усыпано оленьими костями. Каждый год, во время перекочевок одно стадо обязательно загоняли в эту природную ловушку. И так продолжалось много лет – сотни лет, быть может, тысячи. Потом индейцы, снимали шкуры, разделывали туши и относили добычу в свои стойбища. Когда уходили люди, отовсюду сбегались хищники – волки, рыси, гризли – и подъедали все, что осталось. На пиршество слетались воронье и стервятники. Жуткое место. Зато там, в ущелье, есть крепкий бревенчатый дом, где можно переждать непогоду.
Уклон стал заметнее, лес реже, каменьев на пути больше. С неба повалили крупные хлопья.
Сделав еще пару пируэтов между деревьями и скальными выступами, капитан внезапно остановился и присвистнул.
- Вот она, Саша, Рэйвайн-Трапп! Во всей красе.
Тот резво подкатил к товарищу.
Внизу раскинулась долина, резко сужавшаяся в полумиле к северу. Там, на снегу, словно посудина посреди чистой белой скатерти, возвышалась изба.
- Тут недалеко спуск есть, - бросил капитан. – Мне ребята в фактории растолковали, где и что. Успеем туда до того, как разгуляется снегопад.
Лыжники проворно заскользили по узкой тропке между скальных уступов; склон здесь был пологий, спуск не составлял труда. Единственное, что мешало передвигаться – упавшие сверху стволы сосен, которые приходилось аккуратно обходить. На дне ущелья мертвые деревья представляли собой хаотичное нагромождение стволов, крон, корней, через которое не сумел бы проломиться даже оживший мамонт.
Снег стал валить еще гуще. Капитан помог Сашке пробраться по узенькой, едва приметной тропинке через хитросплетения сосновых ветвей и корневищ.
- Ну что, поспешим? Совсем немного до избы осталось… - решительно рванул сквозь сгущающуюся завесу снегопада капитан.
Дом становился все ближе, а снегопад гуще и гуще. Лыжники летели по белоснежной целине, огибая пни, стволы упавших деревьев, лохматые, растрепанные кустарники. Еще немного – и живая стена снега скроет бревенчатые стены дома, где капитан и его спутник надеялись отдохнуть, согреться, выспаться, поужинать, переждать снегопад.
- И вправду изба! – крикнул капитан Сашке. – Классический северорусский пятистенок – наверно, построен еще в ту пору, когда Россия владела Аляской. – Лыжи уткнулись в нижнюю ступень крыльца, которое на глазах превращалось в сугроб. Тяжелая, сколоченная из сосновых досок дверь с законопаченными щелями была подперта толстой жердиной – как в поморских деревнях, когда обитатели избы отлучились куда-нибудь.
«Значит, в ущелье, кроме нас, есть люди», - подумал офицер, смахнув снег с шапки. Сзади неслышно подкатил его напарник.
- Снимаем лыжи и заходим, – капитан резко встряхнулся, будто зверь, вынырнувший из сугроба – и свежие хлопья осыпались с его шубы, освободив место для новой порции снега.
У крыльца он проворно освободился от лыж, вслед за ним то же проделал Сашка. Ступив в сторону, он тотчас же провалился в мягкий, пухлый сугроб почти по пояс. Рассмеявшись, офицер протянул обескураженному другу руку:
- Будь осторожней, тут деревянные мостки припорошенные, я на них стою. Чуть в сторонку – и провалишься.
Чертыхаясь, Сашка выкарабкался из сугроба, снял торбаса и принялся их отряхивать.
Капитан убрал палку, отворил дверь. Глазам двух друзей предстала более чем скромная обстановка избы: широкий прямоугольный стол, грубо сколоченный табурет, два ящика, тоже служивших табуретами, лавка, состоявшая из двух сосновых пней, на которые сверху были прибиты две толстые доски, два топчана в углу. Притом часть избы была отделена дощатой перегородкой с дверным проемом в середине, только на месте двери колыхался кусок полотна, едва доходивший до пола. На столе стояли две миски, глиняная и оловянная, валялись ложки, высились пустые стеклянные стаканы.
- Смотри-ка! – Сашка указал на стену, где, рядом с крохотным окошком, еле пропускавшим свет, на стене был укреплен старинный медный крест, по виду старообрядческий. Капитан пригляделся: даже в полумраке было заметно, что распятие сильно потускнело от времени.
- Избушка точно русскими поставлена, - промолвил он. – Еще в том веке. Кержацкий крест на стене. – Он поставил лыжи в угол и подошел к пыльному, темному с прозеленью кресту, аккуратно провел пальцем, который покрылся пылью и зеленым налетом. Сашка распахнул прикрытую, было, входную дверь, и крест оказался прямо посреди светлого прямоугольника.
- «Царь Славы» – прочел капитан. – На обратной стороне должна быть молитва: «Да воскреснет Бог, и разыдутся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящи Его». Или что-то в таком же роде.
Офицер бросил шапку на табурет, снял крест со старых ржавых гвоздей, с присохшей к нему паутины посыпались мертвые мухи.
- Ничего не разглядеть, стерлась надпись, да и темно тут, - он стоял в широкой полосе света, держал в руках распятие, силясь разобрать буквы.
- Куриная сьепота, что йи? – усмехнулся Сашка, подойдя к другу. Два пары глаз пытались прочесть надпись.
- «Да воскреснет Бог», та самая молитва, - капитан рукавом шубы оттер распятие от многолетнего слоя пыли, аккуратно повесил обратно. – Ты дверь-то закрой, - бросил он товарищу. – Всю избу выморозишь.
- Тут печь дойжна быть. Наверно, она за перегородкой. А дверь захьйопнешь – темно, - он нехотя прикрыл ее.
Глаза офицера, постепенно привыкавшие к избяному полумраку, разглядели на противоположной стене полочку, где высились сразу два подсвечника с оплывшими свечами и керосиновая лампа. «Для пущего разнообразия только нашей русской лучинушки со светцом тут не хватает», - подумал он. На столе он заметил коробок шведских спичек.
- Сейчас озарим сие обиталище, - высокопарно произнес он, направляясь к полочке, уставленной источниками света. Взял лампу, поставил ее на стол среди остатков недавней трапезы. В лампе ощутимо булькнуло. Чиркнул спичкой, Свет коптилки осветил нехитрый интерьер. В темном углу он заметил пару прибитых к стене оленьих рогов, использовавшихся в качестве вешалок.
- Разоблачаемся, - повернулся он к Сашке. – Ты б вначале хоть шапку снял, а то чистый язычник, ей-богу!
- Виноват, - тот стянул ушанку, мокрую от снега, ловко закинул на ближайший рог – будто аркан на шею оленя, взял приставленные к столу лыжи, отнес в тот же угол, скинул малицу.
Капитан разоблачился проворно, словно по команде, аккуратно повесил свою шубу на соседних рогах, сверху водрузил шапку. Затем поставил в тот же угол свои лыжи.
Оставшись в вязаных свитерах, капитан и его друг тут же оказались в объятиях холода.
Брр! – Сашка съежился, став еще меньше ростом, немного больше сказочного гнома. – Они что, не топят избу?
- Кто они? – офицер снова оглядел стол.
- Они самые, кто тут харчевайи, - поглядел туда же азиат. – Позавтракайи – и ушьи. Пойдня уж прошьё, не меньше. За это время изба-то и вымерзья.
- Пошли-ка в ту комнату, - командирским голосом пророкотал капитан. – Поглядим, есть ли там печка и дрова. Должна быть, непременно. Русская ж изба!
Сашка юркнул первым, небрежно откинув старое, почерневшее от копоти полотно. Капитан, еще раз оглядевшись, двинулся за ним.
- Ты чего?.. - донеслось вдруг из-за занавеса. – Убери это!
Офицер инстинктивно рванулся вперед, отбросил полотно, шагнул в комнату.
Точно – беленая печь, почерневшая от времени и небрежения гостей лесной избы, возле нее – с десяток поленьев. Рядом – лежанка поверх сосновых плах. А меж ними – Сашка с перепуганным лицом и девица в пестрой, несколько смахивающей на цыганскую, одежке (сходства добавляли и многочисленные амулеты, болтавшиеся на шее, на рукавах, вдетые в уши и иссиня-черные волосы). Она стояла босая, лицом похожая на азиата, только еще смуглее, а глаза такие же, темные и узкие. Взгляд ее пылал гневом. В руке девушка держала охотничий нож, приставив острие к горлу перепуганного Сашки.
- Ты что ж это к барышне пристаешь, домогаешься? – как разбуженный гризли зарычал капитан. – Как ты посмел…
- Я!? Это она сама на меня с ножом! «Барышня»! Дикарка! Я только к печке подошёй, даже не заметий, что кто-то тут йежит… просто гора тряпья. И тут как вскочит – и с ножом на меня! – Он проговорил все это медленно, с расстановкой, боясь, что, неосторожно шевельнув кадыком, напорется на нож. Последнюю фразу, правда, он произнес с пафосом, почти выкрикнул – и тонкий ручеек крови заструился из-под ножевого лезвия. Сашка инстинктивно откинул голову. Девушка перевела взгляд полыхающих негодованием глаз на нового мужчину, вломившегося в ее обиталище.
- Ты зачем сюда пришел? И этот твой дружок? – покосившись на Сашку, она проговорила эту фразу на какой-то невероятной смеси французских, английских и туземных слов, так называемом мичифе. Офицер разобрал едва половину сказанного, остальное прочитал в глазах индианки.
- Вы уж извините, мисс, что мы не постучались в дверь прежде, чем зайти. Во-первых, не знали, что тут кто-то есть. А во-вторых, за отсутствием двери постучаться было просто не во что – он красноречиво указал на грязное полотно за спиной.
Индианка, осмыслив услышанное, опустила руку с ножом. Тотчас Сашка принялся оттирать кровь с шеи и ворота свитера, вздыхая:
- Однако ж, маменька его связайя. Дорого как память, а она запачкайя… - он с укоризной поглядел на девушку.
- Здесь есть огненная вода, – все на том же мичифе откликнулась индианка, не понимавшая русской речи и решившая, что непрошенный гость говорит о царапине на горле. – Надо рану промыть и заклеить. – Она попятилась, все так же держа нож в вытянутой руке, сделала несколько шагов к небольшому шкафчику, висевшему на стене, открыла его и достала свободной рукой бутылочку, до половины наполненную спиртом.
- Она нам выпить предъягает! – лицо Сашки расплылось в широкой улыбке, а глаза стали еще уже. – Может, и трубку мира раскурить предъёжит?
- Дурень, это для дезинфекции! – офицер протянул руку за бутылочкой, индианка, впервые улыбнувшись, вручила ему спирт. – Помнишь, там, в Маньчжурии?..
Сашка, взяв бутылку, аккуратно плеснул себе в левую ладошку, провел ею по горлу, фыркнул, как кот, на которого брызнули водой.
- Щипьет крепко. Посмотрим, как оно в нутрях, – и, не успел капитан сделать предостерегающий жест, отхлебнул их горлышка, тотчас же фыркнул, кашлянул и прохрипел: - Дерет, прокльятый, почитай что почти и не разбавьен…
- Истинно – дурень! А если там метил?! Сдохнешь или ослепнешь, как тот унтер, помнишь? – капитан вырвал бутылку из рук товарища.
- Там нет яда, – неожиданно, вновь улыбнувшись, сказала индианка. – Из нее еще вчера Ирвин-Маква пил. Не умер.
- Какой «Ирвин-Маква»? – недоуменно спросил капитан, возвращая посудину.
- Он скоро будет, увидишь, - индианка взяла бутылочку, заткнула его пробкой, поставила обратно в шкафчик, резная дверца щелкнула.
Офицер повел носом, вбирая запах алкоголя, сглотнул слюну. Соблазн приложиться к бутылочке почти овладел им, улыбка раздвинула скулы, во рту приятно защекотало, но капитан шумно выдохнул, словно силясь прогнать наваждение. Нет, сейчас им точно не до питья. Надо разузнать и выяснить, кто в теремочке живет. С этим вопросом он и обратился к индианке, которая сунула нож в расшитые прихотливыми узорами замшевые ножны.
- Их двое – на том же причудливом мичифе объясняла она русским, подкрепляя слова жестами. – Ирвин-Маква и Бен Летающий Ножик. Мы здесь уже четыре дня.
- Тебя звать-то как? – по-русски обратился Сашка, а его товарищ перевел на английский.
- Чигоси, - произнесла она и тут же, словно спохватившись, положила руку на ножны.
- Ласка, - перевел другу офицер. – Индейское имя.
- Да, «яска у нее», - тот провел рукой по царапине, оставленной ножом, оглядел заскорузлый указательный палец – кровь оставила едва заметный след на нем.
- А ты не лезь, - небрежно бросил офицер.
- Я и не йез, она сама, я же говойил, - пробурчал тот. – Печь-то будем топить или как?
Капитан перевел его вопрос индианке.
- Пусть так. Я привыкла к холоду с детства, а вы… Дрова – вот они, - она указала на кучку поленьев. – Можете готовить еду. Только… - она помедлила… - они придут на запах пищи.
- Кто? – спросил капитан. – О ком ты говоришь? Те двое? Который с ножиком и?..
- Нет, я не про Макву и Бена. Я про тех, кто приходит по первому снегу. Они живут в лесу.
- Твои сородичи?
Индианка замотала головой.
- Не люди, нет. Хозяева.
- Духи леса? Ты говоришь загадками.
- Вахиласы, - резко выдохнула девушка. – Они старше людей. Они жили здесь задолго до того, как наши предки населили эти края.
Капитан и его друг изумленно переглянулись. Они не понимали, о чем идет речь.
- Ладно, черт с ними, этими «хозяевами Аляски», - офицер тряхнул коробком спичек. – Сашка, поищи тут бумагу, бересту, что-нибудь, чтобы можно было зажечь огонь. И топор.
- Съюшаюсь, - Сашка заглянул за кучку поленьев, извлек оттуда колун, потряс им.
В раскосых глазах индианки капитан прочел страх – древний, первобытный страх, угнездившийся в душе человека еще в те баснословно-далекие времена, когда закутанные в медвежьи шкуры двуногие полузвери ютились в пещерах, страшась всего: диких зверей, внезапного обвала, вторжения чужеплеменников, ночной тьмы, населенной призраками, духов леса… «Дикий народ, - подумал он. – Когда-то и наши предки были такими: за каждым кустом им мерещился леший, в погребе ворочался домовой, на дне омута прятался зеленобородый водяной… Другая эпоха – другие страхи: войны, мятежи, преступления, грозящие нарушить сонный покой обывательской жизни». Через пару минут возвратился Сашка, с пачкой пожелтевших газетных листов в руке.
- Нашей подъе топчана, - пояснил он.
Русский азиат или азиатский русский уверенно работал колуном, с одного удара расщепляя дровишки. Индианка присела на постель и тяжело вздохнула:
- Запах варева приманит их. Я все сказала, вы не послушали.
- Да кого их? – вскинулся капитан. – Кого ты боишься? Объясни нам.
- Это… они… те, кто приходят… – начала, было, объяснять индианка, но вдруг послышались тяжелые шаги, скрип досок крыльца. Девушка, офицер и его друг насторожились.
Входная дверь с шумом растворилась. Раздались голоса: кто-то недоуменно разглядывал одежду. Капитан откинул полотно, закрывавшее вход на женскую половину избы и шагнул навстречу неизвестным. Сашка, собиравшийся разжечь огонь в печи, так и застыл с коробком спичек в руках.
На пороге стояли двое. Один, высокий и широкоплечий, с запорошенной снегом светлой бородой, укутанный в толстую парку, держал в одной руке ружье, в другой – пару лыж. Из-за спины его выглядывал другой – невысокого роста, узколицый, с редкой серебристой бородкой, то ли седой, то ли заиндевевшей, облаченный в длиннополое пальто не по сезону; в руках он держал очки, бережно протирая их куском марли, свои лыжи он прислонил к стене.
Первому было, судя по внешнему облику, слегка за сорок, второй явно перевалил полувековой рубеж. Оба изумленно глядели на вышедшего навстречу им русского капитана и его друга-азиата, высунувшего голову из-за занавеси.
- Кто вы такие и как здесь оказались? – произнес, наконец, первый, стукнув, как будто случайно, прикладом винтовки по половицам. Судя по произношению, это был классический англосакс, житель тихоокеанского побережья.
- Андрей Дербников, капитан, русский, – отрекомендовался офицер. – Старатель, как и мой компаньон Александр Чихачев, - он мотнул головой в сторону друга.
- Также русский? – недоверчиво произнес рослый человек в парке. – Больше похож на китайца или корейца.
- Он родом из Русского Устья, можно сказать, метис, - капитан вновь повернул голову. Плохо понимавший по-английски Сашка широко улыбнулся и закивал. – Прекрасный охотник, следопыт и добытчик.
- Чи-ха-чефф, - по слогам повторил высокий американец в парке. – А я – Ирвин Харрингтон, прибыл сюда два года назад из Орегона. – Он сдернул меховую перчатку и протянул широкую, намозоленную ладонь русскому.
- Бенджамен Морли, - его компаньон нацепил пенсне на переносицу, освободился от кожаных перчаток и протянул узкую, крепкую руку Сашке.
- Маква! – девушка, дождавшись, пока Харрингтон обменяется рукопожатьем с Чихачевым, а Морли – с Дербниковым, выскочила из-за занавеси и обхватила тонкими, но сильными руками медвежью фигуру американца. Тот завертелся на месте, как волчок, кружа в каком-то диком танце индианку.
- Видать, роман у них, - шепнул охотник из Русского Устья офицеру.
- Это верно… А ты чего ж огонь не разжег? – вдруг накинулся она на Чихачева.
- Ай, а я и забый совсем, - спохватился тот, хлопая себя по лысеющей голове. – Хотя эти-то, вижу, и без огня согреваются, - хихикнул он и побежал к печи.
- Как там, в лесу? – Чигоси смотрела, не отрываясь, в бледно-зеленые глаза своего медведеобразного друга.
- Снег валит, - улыбнулся тот. – А до того была чудесная погода, ни ветерка, ни звука, только ветки запорошенные и следы, много следов: оленьи, заячьи, рысьи, волчьи, даже гризли. А волчьи непривычно огромные, вроде и не волчьи… Много вокруг всякого зверья водится.
От внимания офицера не ускользнуло, как взгляд индианки неожиданно стал тревожным, словно она услышала слово-табу, которое произносить категорически нельзя: спугнешь добычу. Заметил это и Маква-Ирвин:
- Ты чем-то взволнована, мой лесной зверек? – и бережно провел рукой по ее черным, жестким волосам.
- Я… ничего… просто долго ждала тебя, беспокоилась, - она внезапно отшатнулась от Харрингтона. – Ой, а почему же ты не закрыл дверь?
Тот оглянулся: дверь и вправду была наполовину приоткрыта, за нею сплошной белой завесой спускался с небес густой, что твой творог, снегопад. Он уже скрыл человеческие следы на крыльце, пушистая белая масса перевалила через порог.
- Да, снегу уже намело, – освободившись от объятий индианки, человек-медведь двинулся к двери, затворил ее и защелкнул засов. Тем временем Морли уже разделся и разулся, оставшись в толстом свитере и шерстяных носках. Он поеживался от холода, напевая что-то.
- Темно стало, проворчал Харрингтон. – Чиги, - обратился он к индианке, – принеси лампу.
Девушка достала с полки необходимую вещь; из-за занавеса вынырнул Чихачев со спичками.
- Все, согреемся, - произнес он. Увидев лампу посреди стола, тотчас сообразил, что от него требуется. – Там еще свечи есть? Их тоже зажечь?
- Не надо, пока что-нибудь одно, - капитан подошел к столу. Тем временем «Маква» скинул парку, под ней оказался изрядно замызганный пиджак, на котором не хватало одной пуговицы, он был темно-серого цвета, а брюки – белые, точнее, когда-то ими были. Из-под пиджака торчала меховая кофта. Картину дополнял зеленый галстук с заколкой, украшенной каким-то камушком, едва ли из драгоценных. Ирвин заметил удивленный взгляд Дербникова и от души рассмеялся:
- Когда я два года назад прибыл в этот дремучий край, у меня было при себе три хороших костюма, купленных в Сиэтле. На мне сейчас надето все, что от них осталось. Одни брюки я извозил в глине, когда перебирался вброд через вонючую речку, другие стащили, пока я спал. Один пиджак обгорел, когда я неудачно повесил его сушиться возле очага в вигваме, другой порвала голодная рысь, - он закатал левый рукав, демонстрируя глубокий шрам. – Я стал полудиким человеком, рыщущим в поисках золота. У меня не осталось ничего своего кроме этой разноцветной одежонки и мелких вещиц, что ношу с собой. Да еще ружья и лыж.
Индейцы зовут меня «Маква», то есть медведь.
- Ну, в таком случае я – Сокол, - в свою очередь засмеялся офицер. – Дербник – это сокол.
- Птица, весьма чтимая местными индейцами, - включился в разговор Морли.
- Маква, сие означает «Медведь», - шепнул Дербников на ухо русскоустьинцу. – Кто-кто в теремочке живет?
- Теремок наш крепкий, - ухмыльнулся Сашка. – Вон какие бревна у избы.
- Черт возьми, я проголодался! – Морли проявлял явное нетерпение. – У тебя же остались консервы, Ирвин?
- Ты что, забыл, чем мы ужинали вчера? – тот изумленно уставился на Бенджамена, вновь принявшегося протирать свои стекляшки.
- У меня еще остался пеммикан, - откликнулась Чигоси. – И немного чая.
Маква прислушался к треску дров в печи.
- Вот это то, что нужно. Русских не надо просить, сами догадались, - он блаженно потянулся, пошевелил ноздрями, втягивая запах пылающих поленьев. – И согреемся, и пообедаем.
Индианка тем временем принесла спрессованные куски чего-то съестного в большой миске.
Сашка, подойдя, принюхался.
- Однако ж, мурцовка. Наша сибирская: ойенина, сало, кьюква… У меня нескойко шариков в сумке йежит. – Сумка, которую сибиряк носил под малицей, висела там же, на вешалке из лосиных рогов.
- Так неси нам эти свои шарики! – воскликнул капитан. – Все в общий котел. И у меня кое-что есть для братского пиршества. – Он запустил руку за пазуху и извлек оттуда матерчатую сумку на кожаном ремешке, расстегнул и вывалил содержимое на стол: половина плитки шоколада, жестяная коробочка с леденцами, завернутый в фольгу кусочек сала, полдюжины сухарей, мешочек соли.
- Что здесь? – Ирвин постучал ногтем большого пальца по крышке жестяной коробочки.
- Русское лакомство, – Дербников раскрыл ее. – Не цукаты, не марципаны, но к чаю в самый раз подойдет.
- У вас есть чай? – оживился Харрингтон.
- Нет. Может, в ваших запасах?
Американец помотал головой:
- Только кофе. Есть тут медный чайник, только носик его едва держится.
Проголодавшийся Бенджамен впился зубами в кусок пеммикана – и тут же выплюнул:
- Черт! Да он же смерзся. Я чуть зуб не сломал!
- Чиги, согрей это на печи, – кивнул подруге Ирвин-Маква. Подошедший с несколькими катышками мурцовки Сашка тоже передал их девушке.
- Возьми там, на полке, банку кофе и свари нам в чайнике, - крикнул вслед ей Харрингтон.
Чихачев пошарил в закромах своих карманов. Залез под свитер, но все, что он достал оттуда были трут и кресало, совершенно ненужные ввиду наличия спичек, да щепотка нюхательного табака. Харрингтон нащупал в кармане пиджака сверток с галетами, превратившимися в крошево. Для пиршества не хватало только бутылочки – ее принесла догадливая индианка, прихватив из шкафчика пять оловянных стаканчиков, вставленных один в другой.
- Леди и джентльмены, я, как последний первопоселенец этого затерянного в снегах Аляски дома предлагаю первый тост – за то, чтобы старатели и трапперы разных наций всегда могли собраться за общим столом под одной крышей и найти общий язык, – возгласил Харрингтон, разлив содержимое бутылки по стаканчикам. Все дружно кивнули, в том числе Сашка, плохо понимавший «общий» английский язык. Пять рук дружно сдвинули сосуды и опустошили их.
Капитан увидел, что тыльная сторона кистей Морли покрыта сеткой кровоточащих трещинок. Заметив, куда направлен, взгляд офицера, он объяснил:
- Заступ в полынью уронил. Не нашел, только руки поморозил.
- У меня есть жир норки, – тотчас откликнулась Чигоси. – Он помогает.
- Потом, - отмахнулся Бенджамен. – А не налить ли нам еще раз?
Второй тост произнес Дербников:
- За золотоносную землю, дарящую свои сокровища только тем, кто, пробившись сквозь дебри, не страшась диких зверей, лихих людей и лютых морозов пришли сюда и добыли вожделенное богатство!
- Красиво сказано! – Маква причмокнул. Все сдвинули стаканчики. На дне бутылочки оставалось совсем мало. Сашка сокрушенно покачал головой.
Из полузакрытой полотном комнатки донеслось громкое шипенье – как будто среди зимы пробудилась гремучая змея и грозно заявила о своем присутствии.
- Кофе убежайо! – всплеснул руками Сашка.
- Убежал, – поправил офицер. Встряхнув косами, индианка вскочила из-за стола и бросилась к чайнику, схватила его за раскалившуюся ручку полотенцем.
- По-мезенски варит кофе, – заметил Дербников. – Прямо в чайнике.
- Я привык, - Маква прожевал кусок галеты. – Мессения – ведь это в Греции?
- Мезень Архангелогородской губернии! - рассмеялся офицер.
Они принялись отхлебывать кофе мелкими глотками, обжигая язык и губы. Чихачев дважды поперхнулся. Маква предложил:
- Может, поставить чайник в снег, чтобы он остыл?
- Вздор, - бросил Морли. – Не пройдет и пяти минут, как его занесет этот жуткий снегопад, и мы вряд ли отыщем тот место…
- Воткнем рядом длинную ветку, – засмеялся офицер. – Если, конечно, ее тоже не занесет.
- Есьи мы сможем выйти из избы, - хихикал Сашка, обнажая дырявые «заборы» нечищеных зубов. – Наверно, дверь уже занесъё, пока мы тут кофе пьем.
Дербников перевел его слова американцам и индианке, которая расположилась на лавке,
облокотившись на плечо Ирвина.
- Проверим, - Морли шагнул к двери.
Поток морозного воздуха хлынул в дом, куча снега, высившаяся на пороге, осыпалась под ноги Бену.
- Проклятье, носки промочил! – он с силой захлопнул дверь. Снег медленно таял на грязном полу, превращаясь в лужицы и крохотные ручейки – в избе заметно потеплело.
Пятеро сидели в полутьме, только огонек печи, керосиновая лампа да тусклый блеск покрытого морозными узорами оконца отвоевывали частицы пространства, кружки и полоски, у мрака.
- Надо бы свечки зажечь, - Чихачев взял одну из них. Чирк – и территория тьмы сократилась еще на сколько-то квадратных дюймов.
- Вот это верно, - улыбнулся офицер, отправляя в рот кусочек галеты, размоченный в кофе.
Пламя свечей колебалось, и отсветы его отражались на стене. По избе медленно разливалось печное тепло. Хотелось еще расслабиться, но выпивка закончилась. Американцы хмуро оглядывали стол, на котором не хватало важного элемента пиршества.
- Я сейчас, - Сашка юркнул в угол, засунул руку в мягкое нутро малицы – и извлек оттуда еще одну бутылочку.
Ирвин присвистнул, Морли жадно облизнулся, Чигоси улыбнулась, а Дербников воскликнул:
- Что ж ты раньше молчал?
- Берег, - Чихачев гордо водрузил шкалик на стол. – Брат мой на кедровых шишках настояй.
И снова зазвенели стаканчики, и разговор весело заструился, как настойка сибиряка. Заметно расслабившийся Морли подмигнул русскому офицеру:
- У вас оружие при себе? На случай, если нас навестят непрошенные гости?
Дербников ухмыльнулся и ответил «по-еврейски», вопросом на вопрос:
- А у вас один ствол на двоих?
В ответ Бен, так же ухмыльнувшись, извлек из кармана кольт и со стуком положил на стол.
- Заряжен. У Ирвина такой же. В Канаде куплены.
Маква, чтобы у русского не оставалось сомнений, продемонстрировал свой револьвер, уравнивающий американцев в правах, если верить известному афоризму.
- Солидный у вас арсенал, - Дербников с ловкостью иллюзиониста достал «смит-вессон». – У моего друга обрез охотничьего ружья под одеждой.
Сашка широко улыбнулся, став похожим на изображение какого-то китайского или японского божка, похлопал себя по боку, где под свитером отчетливо проглядывали очертания ствола.
В следующий миг смуглая, с черными нестриженными ногтями рука воткнула нож в столешницу в дюйме от руки офицера. Тот так и отпрянул.
- Без пальцев оставишь! – Андрей покачал головой, глядя в скуластое лицо дикарки, на котором не дрогнул ни один мускул. Лезвие ножа вошло в стол до половины.
- Мое оружие! – воскликнула индианка.
Бен молниеносным движением вырвал нож из столешницы и через мгновение он торчал из стены, вонзившись прямо в сосновый сучок, расщепив его надвое. Ирвин принялся шумно аплодировать меткому попаданию, Сашка взвизгнул, а сам метальщик расплылся в блаженной улыбке. Только лицо Чигоси сохраняло невозмутимое выражение. Зато Андрей Дербников пришел в восторг и протянул через стол ладонь для рукопожатия.
- Вы, я вижу, настоящий виртуоз в метании ножей!
- Выпьем за это, - Сашка наполнил стаканчики до половины: настойки оставалось совсем немного. – Завидую!
Андрей перевел. Морли засмеялся. Индианка, встав из-за стола, направилась к ножу, торчавшему из «мишени», выдернула его и, в свою очередь, метнула – лезвие вонзилось в стол прямо перед носом у Бена, который, опершись о стол растопыренными руками, пялился в потолок. Он вздрогнул, затем нагнулся и, вцепившись крепкими зубами в рукоятку ножа, вырвал его из столешницы. Его соотечественник захлопал в ладоши, русские старатели многозначительно переглянулись.
- Каковы ваши успехи в золотодобыче, мистер офицер? – спросил после недолгого молчания Летающий Нож, небрежно вертя в руках оружие, в обращении с которым показал себя виртуозом. – Нам с Ирвином повезло… относительно, конечно.
- Мне еще относительнее. С полмешочка для пороха. – Дербников состроил комбинацию из пальцев, изображающую уровень золотого песка в мешочке. У моего друга побольше, - он раздвинул пальцы. – Ему золотой песок нужнее, чем мне: продав золотишко в ближайшем поселке, я все равно растрачу вырученные деньги на безделушки. К тому же на родине у меня остались долги, которые надо возвращать. А Сашке деньги потребны на самое необходимое, без чего в тундре не прожить: порох, патроны, капканы, различные инструменты, наконец, новое ружье. Поэтому я поделился своей долей с напарником.
Чихачев опять улыбнулся, от чего его скулы стали еще рельефней, а глаза еще уже. Он понял из речи Дербникова, которую тот говорил, естественно, по-английски, вряд ли больше половины слов, но, конечно же, разобрал, что офицер ведет речь о нем и его золотишке.
- У нас у каждого чуть больше, – Маква изобразил пальцами мешочек, полный на две трети. – И у нас также есть долги, и мы приобретаем красивые безделушки для наших женщин. – Он подмигнул Чигоси, сидевшей с отсутствующим выражением лица, как будто ее душа где-то там, в эмпиреях общалась с Маниту.
Настойка быстро закончилась. Русский офицер развел руками:
- У нас была еще бутыль, она провалилась под лед вместе с тоббоганом. Так что извините...
Кофе, галеты, мурцовка… Когда путники подкрепились, настало время рассказов и баек из старательской жизни. За разговорами время текло незаметно. Чихачеву захотелось сбегать до ветру. Это оказалось весьма непростой задачей: пришлось совместными усилиями его, Дербникова и Морли расчистить наметенный за полдня сугроб у двери, откопать крыльцо, затем проложить тропку к ближайшей расселине, куда обычно ходили по большой и малой надобности те, кому довелось коротать непогоду в доме. Пока они трудились, снегопад заметно уменьшился, но русские и американец не замечали этого, увлеченные прокладыванием «трассы» до самого отхожего места сквозь девственно-белую целину. Сашка поднял голову: небо начинало темнеть, снеговые тучи медленно ползли к юго-востоку, вместо сыпавших много часов густых хлопьев теперь падали мелкие снежинки. Русскоустьинец пробежал по широкой тропе меж двух белоснежных стен, достигавших ему едва не до плеч. Он присел среди камней, спугнув юркого горностая, который, выскочив буквально из-под ног человека, устремился прыжками вверх по отлогому спуску – туда, где почти на самом краю ущелья высились мохнатые старые сосны.
«Эх, повезло тебе зверек. А то бы невзначай задом своим раздавил», - про себя рассмеялся Чихачев, устраиваясь возле обломка скалы. Сашка захватил с собой обрез, но стрелять в горностая почему-то не хотелось. Вот вернется в Сибирь – и там добудет не один десяток таких вот красавцев. Обрез – это на случай, если вдруг нагрянут волки или голодная рысь.
Мороз щипал оголенную мякоть. Чихачев подтерся куском ветоши, вытер руки о свежий снег. Блаженная тишина царила кругом. Где-то за полсотни верст отсюда золотодобытчики кутят, хвастаются своим золотишком, проигрывают его в карты, крадут друг у друга, выясняют отношения кулаками, спускают последние остатки золотого песка в салунах. Нет, он не такой. И его друг-офицер не такой. Это он зря загнул про безделушки, Андрею Дербникову так же присущи практическая сметка и бытовая расчетливость, как и ему, бывалому тундровому охотнику и рыбаку Чихачеву. Натянув штаны, Сашка засеменил к избе. Снова глянул на небеса: серая хмарь стала еще чернее, кое-где в разрывах облачного слоя подмигивали звездочки. Сквозь ледяные «орнаменты» избяного оконца едва пробивался свет свечей и лампы. Он поднял к небу шершавые, привычные к морозу ладони. Одинокие снежинки таяли, едва коснувшись загрубелой кожи. Чихачев бодро взбежал на крыльцо, стукнул в дверь, ее отворил Морли.
- А снежок-то, похоже, прекратился, - засмеялся Дербников. – Я думал, Сашки придет с ног до головы в снегу, а он…
- Мейкий снежок падает, - состроив «китайскую» улыбку, отвечал тот. – Стойко часов сыпай, а теперь бойше не сыпьет. Почти совсем не сыпьет! – и довольно захихикал.
- До утра подождем, а там, как солнце поднимется, сразу отправимся в дорогу, - Ирвин помешал остывающий кофе в стаканчике.
- Разумно, - Дербников с трудом сдержал зевоту: бодрящий кофе и расслабляющий алкоголь боролись в его организме, и второй одерживал верх. Он повернулся к раздевшемуся Сашке. – Ты знаешь, что мне Бен рассказал про твой «клозет»? Прошлым летом вот так же один старатель на камушки присел. Только изготовился – и слышит за спиной, будто погремушка трещит. Оглянулся – а там змея гремучая среди камней клубком свилась и уставилась на него. Так он полчаса и сидел недвижимо, со спущенными портами, пока гадина не уползла, даже дерьмо колом встало. Товарищи уж забеспокоились, что так долго не идет парень? А он пришел, лицо белее мела, зубы стучат, пальцы джигу пляшут. Знаками потребовал стакан виски. Выдул одним махом без закуски – и только тут дар речи к нему вернулся.
Все хором загоготали, включая индианку, которую ничуть не смутила столь пикантная тема разговора. Чихачев равнодушно допил кофе и резюмировал:
- Сейчас змей там быть не может. Они спят под камнями как медведь в берьёге. Тойко по весне оттают и выпойзут.
Капитан хотел, было, растолковать сыну полярных тундр разницу между зимней спячкой лесных млекопитающих и анабиозом рептилий, но не стал: все равно не поймет биологических нюансов. Между тем Ирвин-Маква, похоже, был не прочь залечь в берлогу, как его «тотемный» зверь. Он сладко потянулся, кашлянул.
- Господа, перед завтрашней дорогой нам следует хорошо выспаться, вы не возражаете?
Никто не возражал. У всех присутствующих бродящий в крови алкоголь одолевал кофе.
- Мы с Чигоси вот там, - тоном, не терпящим возражений, Ирвин указал на комнатенку, где в печке потрескивали дрова. – А вы располагайтесь здесь. Для тебя, Бен, есть еще один топчан, и даже одеяло, хоть и дырявое, я сейчас принесу. – Через парочку минут он явился со всем, необходимым для обустройства уютной лежанки, даже подушка нашлась, русским же пришлось довольствоваться собственными шапками. Одеяла же заменила верхняя одежда.
- Прошу извинить за недостаток комфорта, - Ирвин свалил постель под оконцем. – Кто же знал, что нас будет пятеро. Бен, выйдем на крыльцо, надо переговорить, - бросил он напарнику, раскладывавшему скромную постель.
Чигоси исчезла за занавесью. Пока двое американцев о чем-то беседовали на крыльце, офицер шепнул на ухо Чихачеву:
- Будем спать по очереди. Эти ребята выглядят миролюбивыми, но кто знает, что у них на уме. Что, если они захотят пополнить свой золотой запасец за счет нашего песочка? Один спит, другой сторожит его сон, ты уяснил?
- А как же, понял все! – лицо сибиряка опять «окитаилось». Он знал множество историй из сибирской жизни, когда на таежном привале или в лесной избенке притворившиеся добрыми собеседниками варнаки убивали мирно заснувших старателей и обчищали их карманы, сумки и мешки. Именно так погиб его двоюродный брат. Чихачев вообще не доверял иноземцам; будучи не вполне русским по происхождению, он, однако, настороженно относился ко всему инородному, идущему извне. Сашка выразительно потряс обрезом, давая понять товарищу: если кто посягнет на их честно добытое золото, его рука не дрогнет.
А в это время на крыльце два американских гражданина рассуждали о том же самом.
- Я не доверяю этим русским, – произнес Ирвин, затягиваясь папиросой. – Зачем они подались сюда? Может быть, скрываются от царского правосудия? Особенно тот, похожий на китайца. Похоже, нам придется караулить наши вещички, особенно золото. Ваши часы идут?
Морли щелкнул крышкой часов:
- Пять двадцать три.
- В шесть отправляюсь спать. Через четыре часа позовешь меня. Я услышу, я чутко сплю, ты знаешь. Еще через четыре часа опять меняемся.
- Но я и русских разбужу… - возразил Морли.
- Поверь мне, они тоже будут бодрствовать, так как едва ли доверяют нам.
Бен кивнул. Харрингтон, оставив его на крыльце, побежал к каменной россыпи – выпитое просилось наружу. Пять минут спустя туда же вприпрыжку направился Морли. Снеговые тучи, застилавшие небо долгие часы, ушли, оставив редкие клочки. Звезды перемигивались, луна белым оком проглядывала меж крон высоченных сосен, расстелив яркую дорожку через ущелье. Снег переливался в ее свете тысячами искринок. Черное небо, яркая белая дорожка, темные силуэты деревьев – и тишина, блаженная тишина, не нарушаемая ничем. Они вдвоем вошли в избу, предварительно отряхнув пушистый снежок с обуви.
Ирвин откинул занавесь, шагнул к подруге. Его тяжелые ладони легли на плечи алгонкинке. Девушка прошептала:
- Снег ушел – значит, скоро придут они. Вахиласы всегда приходят по свежему снегу.
- Дались тебе эти духи тайги. Он не позволит им потревожить нас, - американец притянул индианку к себе, уткнулся шершавыми губами в ее макушку.
- «Он» - это кто?
- Тот, кто висит в соседней комнате на стене. Ведь ты же крещена?
- Да, у великого Маниту много имен, - ее руки обвили крепкий стан Ирвина-Маквы.
Дербников улегся на топчане, подложив под голову папку и вязаные варежки. Они, оказывается, тоже условились сменяться каждые четыре часа. Не прошло и пяти минут, как негромкий храп, сопровождаемый легким посвистом ноздрей, свидетельствовал о том, что душа русского офицера погрузилась в сладкий омут сновидений. А за перегородкой тем временем раздавались скрипы и вздохи. Двое «караульных» при этом обменялись многозначительными взглядами. Морли сладко облизнулся, а Чихачев прищелкнул языком.
Постельная возня прекратилась, и скоро из соседней комнаты донеслось ровное сопение.
Между плохо понимавшим по-английски Чихачевым и Морли, тем не менее, завязалась беседа, где на каждое слово приходилось три-четыре жеста. Наверное, именно так общались древнейшие люди на планете, когда словарный запас был еще весьма убог и скуден.
- Почему ты не спишь? – Морли делал изумленное лицо и водил руками.
- Мой товарищ – офицер, и он ставит меня в карауй на ночь, - отвечал русскоустьинец, мешая немногие известные ему английские слова с азбукой глухонемого.
- Ирвин тоже офицер. Он был на Кубе в испанскую войну, – Бен так же сочетал словесные обороты родного языка с кульбитами рук. – Я сторожу его сон.
- И ты всю ночь не сомкнешь гьяз? – Чихачев делал удивленное лицо и, помогая пальцами, широко раскрывал свои узкие глазки.
- Нет, друг сменит меня, – объяснял метатель ножей.
- Меня тоже. А что это за «Куба»?
- Айленд, – втолковывал Морли, но, видя, что слово это русскому собеседнику незнакомо, вылил в блюдце остатки кофейной гущи, а посредине воткнул недоеденный Ирвином кусок галеты и уперся в небо ногтем: «Ит из айленд!»
- Ага, это остров! – радостно воскликнул сообразительный охотник из России. – Айенд Куба!
Зыбкая граница между зимним вечером и ночью давно была перейдена, луна величественно всплыла нал верхушками сосен и елей. В избе горела единственная свеча, бросая отблеск на лицо Морли, блаженно клевавшего носом, и силуэт Чихачева, который также неудержимо клонился ко сну. Каждые три минуты он вздрагивал, щипал себя, тер глаза, привставал с табурета и вновь опускался, чтобы еще через три минуты опять уткнуться носом в чудесную дверь, за которой бог сна Морфей ожидает с распростертыми объятиями миллионы тех, кто в эту минуту готов переступить столь желанный порог. В руке его мешок, он запускает внутрь руку – и вынимает свой божественный дар: кому-то – сладкие сновидения, другим – кошмары, третьим – нечто серое и унылое, ночное продолжение тоскливых будней. Он протягивает свои руки к бодрствующим солдатам на посту, матросам, заступившим на «собачью» вахту, рабочим ночной смены, матерям, тщетно пытающимся убаюкать капризных младенчиков, врачам и их ассистентам, в этот час борющимся за жизнь больного, городским патрулям, обходящим темные улицы и переулки, ворам, стоящим на шухере. Его Величество Сон в карете, запряженной ночными птицами, совами и козодоями, неслышно пролетает в своей карете над окутанной ночью половиной планеты. Король-Сон щедр, но не всем достаются его дары. Многие тысячи тех, кто желал бы уснуть, мечутся в постелях, ворочаются, считают до ста, двухсот, пятисот, глотают снотворное – все тщетно! А те, кто должны в эти часы, бодрствовать, напротив, вопреки закону, уставу, приказу, служебной инструкции проваливаются в сон. Солдат засыпает в караулке, выпуская из рук винтовку, вахтенный, усыпленный мерным покачиванием палубы под ногами, отправляется в плавание по морям сновидений, работник дремлет возле станка в цехе. Спят и лесные звери, но не все.
Далекий вой долетел до ущелья. Морли, сладко зевавший, встрепенулся, вскинул голову. И Чихачев тоже резко вынырнул из полудремы, огляделся по сторонам.
- Волки, – широко зевнул Бен. – Далеко отсюда. У нас оружие. Если что – отобьемся.
- Войки… – по сходству и сродству русского и английского наименования хищника, что уходит корнями в седую индоевропейскую древность, Сашка так же без труда догадался, о ком ведет речь американец, и пояснил. – У нас в Сибири волки не так воют.
И вправду: отдаленный вой больше напоминал по звучанию хриплый утробный рык, нежели собственно вой. Хитро подмигнув собеседнику, сибиряк выдал вполголоса волчью песню.
Дербников даже не пошевелился, за перегородкой и занавесью кто-то из безмятежно спящей сладкой парочки завозился и глухо простонал во сне. Судя по тембру и тональности, это был Харрингтон. Через полминуты раздался вздох индианки.
- Они тоже на разных языках разговаривают, как мы с тобой, - рассмеялся Бен.
- Это верно. У русского войка – русский язык, у американского свой – Чихачев вновь смекнул о чем речь, хотя из всей фразы понял разве только слово «лэнгвидж» (язык).
Через пять минут вой-рык повторился, уже ближе.
- Чуют дух чейовечий, - пояснил русскоустьинец. – Того и гьяди, сюда прибредут.
Едва понимая сказанное, американец часто закивал. И тут, уже совсем близко, раздался еще один вой – уже классический волчий, без чужого «акцента».
- Вот теперь по-нашему завыли… - произнес Сашка – и тут из чащи леса явственно донесся отчаянный визг, а через секунду – тот самый утробный рык, представлявший собой дикий, нелепый суржик из волчьего и медвежьего наречий. Затем – более тонкий, визг-скулеж – и, следом за ним, удаляющийся вой стаи, в котором явственно звучали ноты обиды, разочарования, досады.
- Американские волки прогнали русских! – громко рассмеялся Морли, видимо, полагая, что сибиряк не поймет сказанного. – Аляска осталась нашей!
- Они еще вернутся, – на ломаном английском флегматично ответил Сашка.
И опять странный одинокий вой-рык, переходящий в глухой рев, прозвучал из леса. Ему вторил другой, почти такой же, но более высокий. Отозвались и еще несколько голосов.
Морли встал и подошел к двери, подергал – заперто надежно. Проверил, заряжен ли кольт.
Русский старатель тоже на всякий случай достал и осмотрел обрез.
Еще раз пять загадочные волки подавали голос, хором или вразнобой. Бен, ворча, что выдули весь кофе, и нечем взбодрить себя, начал напевать себе под нос какие-то легкомысленные песенки, иногда аккомпанируя мелкой дробью пальцев по столешнице или ногой по скрипучим доскам пола. Русский офицер спал безмятежно, его напарник то проваливался в дремоту на минуту-другую, то внезапно пробуждался на пять-десять минут и тогда тоже начинал то ли бормотать, то ли напевать нечто. В этом монотонном, незатейливом «пении» древнерусская мелодика, принесенная первопоселенцами Русского Устья с далекой прародины, казалось, причудливо сплелась со звуками шаманских хомуса и бубна. Сашка сам не понимал толком, о чем поет его душа, необъятная, как тундра, древняя, как погребенный в вечной мерзлоте мамонт и загадочная, как история сибирских народов, теряющаяся в тумане тысячелетий, в мерзлотных толщах, на дне могучих рек. Там, на самом дне генетической памяти народов, трубят мохнатые исполины, фыркают разгневанные носороги, слоняются по болотистым равнинам стада овцебыков, а медведь и лев оспаривают друг у друга пещеру, выгнав оттуда пещерных гиен. И множество племен бредут на восток, к Берингову перешейку, в неведомые страны, и за ними тянутся стаи полярных волков. Душа русскоустьинца, казалось, пробивалась сквозь пол русской избы, которая и на краю Сибири, и в Америке, и в Африке остается русской избой – уютной, удобной для житья, теплой зимой и прохладной летом – и погружалась в самые нижние слои коллективного бессознательного.
- Ты гудишь, как гнус, – проворчал Морли, который выстукивал озорной мотив своих ирландских предков: про то, как пьяный Пэдди явился среди ночи домой и обнаружил в супружеской постели незнакомца:
В четвёртый раз приполз домой, был пьян, как стелька, я,
Глядь, на подушке – голова, как видно – не моя!
Своей молоденькой жене сказал с упрёком я:
- Зачем чужая голова, где быть должна моя?
Поняв по раздраженному тону Бена, что тому не нравится его пение, Чихачев решил не раздражать американца понапрасну. А тот, закончив гнусавить последний куплет, сладостно потянулся. Стихия сна, как туман над озерком, расползалась по комнате, стремясь окутать сознание российского подданного и американского гражданина. Их сознание продолжало вести борьбу со сном с переменным успехом. Наконец, прошли условленные четыре часа.
Первым вскочил Морли. Он поднес часы к дрожащему огню свечи, встряхнул их.
- Точно, без двух минут десять. Пора будить Ирвина! – он крикнул товарищу, что пора сменяться. Чихачев знал значение слова «тэн» и стал тормошить Дербникова. Андрей широко раскрыл глаза.
- Что… уже… так рано? – он удивленно уставился на Сашку.
- Четыре часа прошьё, – улыбнулся тот.
Дербников, сидя на постели, тщетно старался разглядеть положение стрелок на циферблате карманных часов. Наконец, он встал и поднес руку к огню свечи. Одна минута одиннадцатого. В комнату, сопя, вошел Харрингтон.
- Происшествий не набьюдаась. Тойко войки выйи!
Русскоустьинец повалился на лежанку и, немного поворочавшись, погрузился в сон. Пока он в сновидениях скитался по якутским тундрам и чащам, добывая пушного зверя, Дербников и Харрингтон вели неспешную беседу, которая, в отличие от разговора Чихачева и Морли, часто напоминавшего язык жестов двух глухонемых, представляла собой нормальный диалог на американской версии классического английского. Начав со старательских будней, оба скоро перешли на военные воспоминания: Андрей красочно рассказывал о боях в Манчжурии, Ирвин – о своем участии в захвате Сантьяго-де-Куба. Уже далеко за полночь из дома выскользнула Чигоси, закутавшаяся в какую-то полинялую шубейку. По расчищенной мужчинами тропке она проворно спешила к каменистой россыпи. Сделав, что полагается, она машинально взглянула на заснеженный обрыв, нависавший над ее головой. Темные силуэты деревьев уходили в поднебесье, звезды ярко горели – небо очистилось, последние тучи унесло в сторону Канады. Огромный черный силуэт внезапно вырос на самом краю уступа, раздалось глухое урчание – и в следующий миг нежданный гость устремился в гущу леса, невзначай обрушив нависавший над загаженными камнями огромный снежный «козырек».
Чигоси вовремя отшатнулась – изрядная масса снега рухнула в нескольких шагах от нее, осыпав с ног до головы. Она не сразу осознала произошедшее, а стояла, как вкопанная, минуты две перед обвалившейся сверху горой снега в человеческий рост. Из лесу доносился удалявшийся хруст ветвей – это неизвестный зверь продирался через кустарник. Очнувшись от потрясения, вызванного появлением животного и устроенной им «лавиной», Чигоси торопливо отряхнула одежду, непокрытую голову и заспешила в избу. Взбежав на крыльцо, забарабанила кулачками в дверь. Дербников в это время повествовал американцу о перестрелках в гаоляне и прервался на самом интересном месте.
- Снегопада нет? – спросил, отворяя ей, Маква. Девушка коротко кивнула в ответ. – Ты чем-то испугана? – Он внимательно оглядел ее с ног до головы. – Говоришь, что снегопада нет, а у тебя на одежде снежок… - Он испытующе заглянул ей в глаза.
- Это… с утеса снег осыпался. Там… там зверь был какой-то большой: может, гризли, а, может… не знаю, я не разглядела.
- Тебя, дочь охотника, лесной зверь напугал? – засмеялся Ирвин. – Этого просто быть не может! Хотя среди ночи…
Ничего не ответив, Чигоси убежала в их спаленку. Подождав, пока индианка уляжется, Ирвин наклонился к русскому:
- Ее нашли канадские лесорубы. Девочка замерзала посреди заснеженного леса, мороз был гораздо крепче, чем сейчас. Отец, который возвращался с фактории в стойбище, был крепко пьян. Этих алгонкинов следовало бы назвать «алкогонкинами» – они слишком быстро приобщаются к алкоголю и спиваются.
- А винить в этом случае следует, в первую очередь, нас, белых людей, которые и приобщили их к этому пороку. Я видел подобные картины и у нас, в Сибири, - ответил русский офицер.
- Я тогда только вернулся с Кубы и отправился искать счастья на канадский север. Их нашли в лесу: отец Чигоси так и замерз, держа в окоченевшей руке бутыль с «согревающим» напитком. А ребенок лежал в тоббогане и был еще жив. Через час его было бы уже не спасти: мороз усиливался, неподалеку бродили оголодавшие хищники, так что ребята явились вовремя и вытащили дитя буквально с того света. Спасибо доктору Кларенсу, который был проездом в поселке лесорубов. Он ни на минуту не отходил от девочки и выходил ее. Если бы не он… – Ирвин развел руками.
Разговор снова вернулся на поля Манчжурии и тростниковые плантации Кубы. В три часа Ирвин поднял с постели своего соотечественника, а офицер разбудил сладко спавшего Чихачева, гаркнув «Вставай!» ему в самое ухо. Сашка долго протирал маленькие глазки и зевал, прежде чем вспомнил, где он находится.
- А мне привидеёсь, будто я у себя в избе на Индигирке. За окном вьюга, а в избе так тепьё… - Он тут же поежился. – А у нас тут прохьядно стайо, однако же!
- Придется опять печку растопить, - вздохнул Ирвин и повернулся к Бену. – А ты присматривай, пока я спать буду. В семь сменяемся, помнишь?
Снова затрещали дровишки, теплом сладостно повеяло из печного устья. Ирвин улегся спать, не потревожив индианку.
Чтобы не скучать, не клевать носом Чихачев принялся травить охотничьи байки, дополняя свой скудный английский лексикон жестами. «Олень» – и он приставлял ладони к макушке, изображая северного олешка, «Лось» - и приставлял к голове руки, «Медведь» - и начинал ходить по избушке и вполголоса рычать, совсем как сибирский топтыгин, потешая Морли.
Тот, в свою очередь, попытался изобразить аллигатора, которого однажды добыл в устье Миссисипи, пригвоздив к дну гарпуном. Он обнаружил в углу старый ржавый капкан, и принялся щелкать им, как аллигатор своими страшными челюстями. Чихачев, никогда не видевший крокодила даже на картинке, недоуменно вопрошал: «Волк?» - и тихо подвывал.
«Ноу!» - раздосадованный метатель ножиков, встав на четыре точки, извивался, бегал на четвереньках, выразительно щелкая зубами. Сашка только хлопал глазами, перебирая в голове всех известных ему животных.
- Что вы делаете? – разбуженная тихим, как ему казалось, волчьим песнопением русскоустьинца, из-за полога вышла индианка.
Обескураженный «крокодил» Морли вскочил с пола, отряхнул колени.
- Я показывал русскому охотнику, как добыл аллигатора. – объяснял он девушке.
- Кого? – удивилась Чигоси. Ни на Макензи, ни на Юконе, ни на одном из их многочисленных притоков, ни на Большом Невольничьем, ни на Большом Медвежьем, ни на меньших по площади и глубине озерах крокодилов не водилось.
- Злой водяной дух, - догадался, наконец, Морли растолковать ей.
Черное покрывало, усыпанное серебристыми крупинками далеких звезд, раскинулось над ущельем. Не слышно было ни рыка, ни воя лесных зверей, ни птичьих голосов. Только в теплой избе двое ночных стражей, американец и русский сибиряк с раскосыми глазами и выпуклыми скулами аборигена тундры вели все ту же неспешную беседу: слово – жест, жест – слово. Под утро они вновь разбудили Харрингтона и Дербникова, сами же улеглись, чтобы поспать еще пару часов до рассвета. Чигоси пробудилась гораздо раньше, и уже хлопотала у печи. Русскоустьинец тщетно пытался погрузиться в сон; промаявшись так с полчаса, он, наконец, поднялся и приступил к нехитрому завтраку. Морли же тихо посапывал: его организм решил полностью использовать оставшиеся два часа утреннего сна. Однако насладиться сладкими видениями ему не довелось. Неожиданно за дверью раздались шаги, затем громкий, требовательный стук.
- Откройте! Пустите передохнуть! – раздалось из-за двери.
«Кто-кто в теремочке живет?» - вспомнил русскую сказку Дербников. Ирвин встрепенулся, а Морли, вскочив с лежанки, не успев протереть глаза, потянулся за оружием. То же сделал и его русский коллега по ночному караулу. Насторожилась Чигоси. Она стояла в проеме, держа в руке нож, готовая без лишних сантиментов пустить оружие в ход.
- Кто это? – прохрипел Морли.
- Джонатан Лемар, - прозвучал сиплый, простуженный голос. – Так вы откроете?
Не выпуская ствола из рук, Чихачев защелкал щеколдами. Дербников тоже навел пистолет на дверь, готовый разрядить его, если утренний гость окажется джентльменом с большой дороги. Дверь отворилась, дыхнув на столпившихся крепким морозным духом. На пороге, держа лыжи подмышкой, стоял человек лет тридцати пяти, в видавшей виды парке, меховой шапке, ватных штанах и утепленных ботинках. Черные, будто нагуталиненные, усы нависали над обветренными губами. Раскрасневшееся лицо было узким, еще более сужающимся к подбородку – острому, поросшему темной щетиной. Сквозь запотевшие очки не различить было глаз гостя. Тонкие шерстяные перчатки, как видно, плохо защищали руки от аляскинского мороза, потому что человек постоянно потирал ладони, не снимая перчаток – или же это просто были механические движения, вошедшие в привычку? Со спины свисал армейского образца рюкзак. Мистер Лемар осторожно переступил порог, небрежно скинул шапку, обнажив плешивую голову: растущая лысина оттеснила темные волосы к ушам и затылку, на лбу, на щеках и подбородке темнели веснушки в большом количестве, более характерном для людей рыжих, нежели для брюнетов.
- С кем имею честь? Откуда изволили прибыть?– спросил Бердников, опуская пистолет, при этом Сашка продолжал держать гостя на мушке. Индианка убрала нож куда-то в складки своих пестрых одежд, американцы сидели, держа оружие перед собой на столе. – Джонатан… не расслышал вашу фамилию?
- Джонатан Лемар, - старательно выговорил человек. – Каджун из Луизианы.
- Знакомые края, - хмыкнул Бен.
- Старатель? – Ирвин неподвижно уставился на Лемара. А тот, сняв очки, принялся протирать стеклышки. Оказалось, что глаза у него светло-голубые, ресницы заметно светлее усов и остатков шевелюры.
- Да, уже второй раз на севере, - ответил каджун. – Первый раз не повезло, надеялся, что теперь… - он глубоко вздохнул.
- И что… совсем ничего? – сочувственно произнес Морли.
- Чуть-чуть, - опять печально вздохнул Лемар. – Даже на спичечный коробок не набралось.
- Раздевайтесь и присоединяйтесь к нашей компании, - почти скомандовал русский офицер. – Через несколько часов мы собираемся навсегда покинуть эти дикие места. Вы намерены сделать то же, что и мы?
- Да, только сначала я отогреюсь и позавтракаю. И посплю хотя бы пару часов. Ночь я провел в дебрях у костра, где не мог сомкнуть глаз – этот волчий концерт на разные голоса. Я различал тени за деревьями. Это были весьма крупные звери… Хотя, может быть, мне и померещилось? Ночной лес, блики огня, тени деревьев. Но вой я слышал отчетливо. Они не подходили близко, страшась огня, но я каждую минуту ощущал их присутствие, даже когда не видел и не слышал. И так всю ночь!
Глаза индианки тревожно заблестели.
- Волки выли вон там, - Дербников указал рукой в сторону оконца и распятия под ним.
- А я был с другой стороны ущелья, но отчетливо слышал этот тягучий вой, – каджун медленно раздевался и разувался.
- Мудрено было не услышать. Я даже сквозь сон… привиделось, словно я у себя в Сибири, - продолжил офицер. – Будто просыпаюсь я в избе, а за окном стая собралась. Жутко!
- Вой войков бый! – подхватил тему Чихачев. – Страшный. Я тоже съышал!
- Ну и черт с ними, с волками! – махнул рукой Андрей. – Солнце скоро поднимется, волки в самую чащобу уйдут. Да и оружие у нас.
- И у меня, - многозначительно похлопал себя по карману брюк каджун. – Жалко, что я не догадался взять с собой на Юкон винтовку. Хотя для того, чтобы выяснять отношения с двуногими волками, достаточно хорошего кольта.
Все дружно улыбнулись, только Чигоси была мрачна и сосредоточена. Ее встревожено состояние не ускользнуло от внимания Дербникова. Он хотел спросить ее о причине странного настроения, но в это время запасливый Лемар вывалил на стол содержимое своего рюкзака: консервы, кофе, чай, изрядный кусок ветчины, что-то еще. Русские и американцы, чьи запасы провизии уже подходили к концу, хищными взорами глядели на это богатство.
- Угощайтесь, господа! – Джонатан широким жестом пригласил к столу честную компанию.
Последней покинула щедрые «закрома» франко-американца бутылка виски, на четверть отпитая. Следом за ней извлек Лемар персональный стакан. Дальше, как водится: чокнулись, выпили, закусили, потом еще по одной… Сквозь морозные узоры на единственном окошке проглядывала уже скупая белизна зимнего рассвета. И тут, когда в ответ на настойчивые просьбы собеседников, принявших уже по третьей и предпоследней, Джонатан начал неспешно рассказывать свою небогатую событиями биографию, совсем близко раздался вой.
Все вздрогнули от неожиданности. Чигоси едва не расплескала только что сваренный кофе, дразнящий запах которого ожидаемо свидетельствовал об его отменном вкусе. Все головы как будто автоматически повернулись к оконцу, потом к двери.
- Это они… - после недолгого замешательства произнесла индианка.
- Кто они? Не томи! «Ахиллесы в бахилах»?! – воскликнул Дербников. – Духи леса?
- Вахиласы… Те, что любят приходить после большого снегопада, по свежему снегу. Они по утрам наведываются к вигвамам – и горе тому, кто выйдет…
- А я выйду! – прервал ее Чихачев. Из фразы индианки он уловил, пожалуй, только смысл последних слов. – И горе тому зверю, который…
Новый вой, еще более тоскливый и заунывный, разнесся над заснеженными просторами. И в унисон ему раздались еще несколько утробных, немного рокочущих голосов.
- Так мы в осаде? – нахмурился офицер. – Если это стая, то… осаждающие, как правило, несут большие потери, чем осажденные. У нас хватит патронов, чтобы нанести стае урон, а выживших обратить в бегство!
- Это определенно не волк, - пробормотал каджун. – Не волк, не койот, не…
- Я же говорю – вахилас! – почти вскричала индианка. – Он не похож на обыкновенного волка. Он гораздо больше, некоторые размеров с гризли, - она руками обрисовала в воздухе нечто крупное. – Они крупные, как медведи, но охотятся стаями, как волки, и похожи на волков. Раньше их было больше. Теперь осталось не так много. Пришли белые люди – вахиласы испугались, ушли. Далеко ушли. Но они подходят к стойбищам, к факториям…
- Почему ты раньше не рассказывала мне про них? – накинулся на девушку Ирвин. – Все загадками о каких-то «лесных духах».
- Ты не спрашивал, я и не говорила.
- Они являются и при солнечном свете? – поинтересовался офицер.
- Да. Голод гонит их к жилищам людей. Когда они хотят есть, то ничего не боятся.
В третий раз вой пронесся нал ущельем, но уже чуть более отдаленный.
- Они уходят? – с надеждой спросил Морли индианку.
- Они могут вернуться… - почти прошептала та.
- Будем надеяться, что это третий петух пропел – и ночная нечисть нас более не потревожит, - каджун невозмутимо подставил свой стакан под струю кофе.
Через полчаса свет уже пробивался не только в замерзшее оконце, но и в щель под дверью.
Чихачев суетливо засобирался.
- Ты куда? – с удивлением посмотрел на него Андрей. – Неужели… Ты и вправду собрался?
Сашка только хитро подмигнул капитану: мол, до ветру – и обратно.
- Оружие не забудь!
Чихачев похлопал себя по боку, где был спрятан обрез. Американцы с удивлением и даже завистью смотрели на храбреца, готового покинуть избу, когда где-то поблизости снуют в поисках добычи какие-то громадные волки.
Чихачев с наслаждением вдохнул утренний морозный воздух. Пока шестеро обитателей «теремка» выпивали, закусывали и слушали рассказы каджуна, небо сменило окрас с черного на темно-синий, потом – на пепельно-серый с проступающей белизной, наконец, на белый с проглядывающей бледной голубизной. Снежинки-звезды таяли, только луна по-прежнему висела в небе как серебристый блин с неровными краями, уже не столь яркая, как глубокой ночью. Бодро бежал Чихачев по протоптанной дорожке. Кофе и алкоголь упорно просились наружу. Забежав за скальный выступ, чтобы его не было видно ни через оконца, ни с крыльца (все-таки в компании женщина!), он принялся по-собачьи орошать снег. Когда дело было уже сделано, внезапно на голову ему обрушилась масса снега. «Вот черт! – Сашка отпрянул, встряхнулся, тоже по-собачьи, единым резким движением очищая шапку, воротник и плечи. – И какая зараза посмела скинуть на меня этакую лавину? Тетерев что ли или зверь какой. Вот я его сейчас подстрелю, мерзавца!» - подумал он и задрал голову, одновременно запустив руки под одежду, чтобы извлечь предусмотрительно заряженный обрез.
- Вот это… - только и успел вымолвить он – и тут же язык застыл, будто прирос, примерз к нёбу. С высоты примерно в семь-восемь средних человеческих ростов на него пристально глядел… волк – не волк, огромный лохматый зверюга с острыми ушами и хищно оскаленной какой-то полумедвежьей-полуволчьей мордой. Странные, ало-голубые глаза впились в него, нацелились, словно дула двустволки, готовой выпалить в грудь или голову. Зверь плотоядно урчал, меж зубов отчетливо проглядывал розовый язык. У потомственного охотника Чихачева было острое зрение, и он сумел разглядеть малейшие детали звериного облика, вплоть до заросшего шрама на лбу прямо над левым глазом. Секунду или две человек и лесной хищник глядели друг на друга. Существо поводило ноздрями, впитывая человечий дух, тонкой струйкой поднимающийся вверх, к иссиня-черному носу, торчащему из свалявшихся косм темно-серой шерсти.
- Уйди, вон пошёй, гад! Убью!!! – не своим голосом завопил русскоустьинец, выхватывая обрез. – Убирайся! Пристрейю! – Двухсекундный столбняк прошел, испуг практически мгновенно перерос в ярость и желание расправиться с чудовищем, инстинкт охотника направил мозг, язык и руку Чихачева в привычное с детства русло.
Бах! – грохнуло ружье. Пуля взбила снежную пыль на самом краю ледяного карниза, но одновременно с ней или за миллисекунду до этого страшная голова исчезла из поля зрения.
Сибиряк вылетел из расщелины спиной вперед, запнулся о камень, упал навзничь в сугроб, шапка слетела с головы. Издали доносился хруст веток – зверь уходил прочь, в чащу леса.
- Когда мы рыбачили в заливе… - начал очередной рассказ каджун. В следующий миг все, находившиеся в избе, отчетливо услышали отчаянный крик и выстрел. Первым вырвался из избы, в чем был, офицер. Его друг барахтался в снегу, не выпуская из руки обрез и указывая им на покрытый снегом утес. В небе широко разливался бледно-розовый кисель зимней зари, запорошенные снежным пухом ветви изображали почти идиллическую картину. Такие же акварели рисует живописица Зима и в дебрях Аляски, и в заснеженной сибирской тайге, и где-нибудь в лесах под Костромой или Кемью. И посреди этой бело-розово-голубой идиллии барахтался в сугробе насмерть перепуганный человек – бывалый охотник, не раз встречавшийся лицом к лицу и с голодной рысью, и с медведем-шатуном, и даже с его белым собратом, грозным хозяином полярных побережий.
- Что такое? – неодетый и необутый Дербников, переминаясь с ноги на ногу, вырос над Чихачевым, уже поднимавшимся из снежного сугроба, продолжая тревожно оглядываться на убеленную инеем каменную стену и снежно-ледяной «козырек» над нею.
- Зверь там… вроде войка… но не войк – бойше, страшнее… похоже, гойодный, - тяжело дыша, русскоустьинец поднимался, отряхиваясь от снега и продолжая держать обрез. Он притянул к себе шапку, напялил на голову, руки его дрожали, как у похмельного пьяницы.
- Это они! – Чигоси тихо, почти неслышно подошла к офицеру. – Вахиласы! – Не понимая по-русски, она, тем не менее, догадалась о том, кто смертельно напугал бывалого охотника. – Это не волки, не гризли, не койоты, не…
- Так кто же они все-таки?! – вскричал Ирвин. – Объясни, наконец! Я читал очерки натуралистов, но ни в одной книге не встречал это название. И бывалые охотники Севера ничего о них не рассказывали.
- Они приходят по свежему снегу…
- Ты это уже говорила! Что это за звери? Если не волки, тогда…
- Когда ты увидишь вахиласа, ты поймешь, - только и произнесла индианка.
- Вот там! – вдруг крикнул Джонатан, указывая вдаль, к устью ущелья, где на белом покрывале снега стремительно двигалась, выписывая зигзаги, темная точка.
Все схватились за оружие – и Морли, последним вышедший на крыльцо, и офицер, и сибирский охотник, и Ирвин, и каджун. Даже индианка выхватила нож и выставила перед собой – как тогда, когда столкнулась с Чихачевым. Черная точка быстро увеличивалась в размерах. Неужели это тот самый вахилас? Все стволы нацелились на движущуюся мишень.
- Это олень карибу! – воскликнула индианка. – И он ранен?
- Откуда ты знаешь? – удивился Дербников. – У тебя орлиное зрение?
- За ним тянется тонкая красная полоска, - задумчиво произнесла Чигоси, вглядываясь из-под руки в заснеженную даль. – И движения у него… его заносит вбок, видите?
Только теперь Андрей заметил рога на голове бегущего к ним зверя.
- Это точно не «вахилас», - пробормотал он и обернулся к другу. – Слушай, а, может, ты принял оленя за…
- Я?! Перепутал ойеня и войка, вахийяса этого? – обиженно парировал он. – Да я даже ночью в темноте не спутаю олешка…
Олень приближался. За спиной его действительно протянулся тонкий пунктир кровавых капель. На левом боку сочилась большая рана – как будто кто-то большой, сильный и алчный выгрыз из тела еще живого зверя изрядный кусок мяса.
- Медведь, что ли, его ранил? – полушепотом сказал Морли, целясь в увенчанную ветвистыми рогами голову зверя. – Пристрелю-ка, чтоб не страдал.
- Господи, что это? – почти выкрикнул Лемар. Наперерез приближающемуся оленю внезапно ринулось огромное мохнатое тело. Оно выскользнуло из-за уступа – из того места, где вчера спустились в ущелье двое русских старателей. Размером зверь лишь немного уступал гризли.
За спиной его волочился длинный лохматый хвост, присущий скорее кошачьим хищникам, он бежал, резво перебирая ногами, взметывая пушистые облачка снега. Олень, заметив зверя, дернулся в сторону, их груди его вырвался отчаянный крик-хрип. Морли, готовый уже нажать на курок, опустил оружие, то же проделали и остальные. Только русскоустьинец перевел свой обрез с оленя на хищника.
- Это он… один из них… - выдохнул Чихачев.
- Вахиласы пришли… - индианка крепче прижалась к другу.
Две траектории, две линии, прочерченные на снегу – белая с алым пунктиром и просто белая – неумолимо сближались. Северный олень летел к людям, надеясь, быть может, обрести защиту от страшного хищника. Или, по крайней мере, погибнуть легкой смертью – от пули, а не быть заживо разорванным когтями и зубами монстра.
Глухо рыча, вахилас налетел на оленя и повалил его. Левые ноги отчаянно взбрыкнули, правые сучили по снегу. Челюсти зверя сомкнулись на горле оленя. Раздалось смачное чавканье – это хищник вгрызался в горловые хрящи. Мертвая уже голова карибу отчаянно металась из стороны в сторону, морда вахиласа стала красной от крови.
- Свойочь, ойешка задрай! – крикнул Сашка и выстрелил. Пуля взрыхлила снежок рядом со зверем, который продолжал насыщаться. – Черт, промазай!
Следующий выстрел произвел каджун – и тоже мимо. Пуля отбила отросток оленьего рога – и прервала трапезу вахиласа. Он резко развернулся к людям. Кровавая слюна капала из острозубой пасти, кроваво-красные же глаза монстра свирепо смотрели на людей, посмевших нарушить его пиршество. Вахилас сделал шаг вперед. Люди с напряженным вниманием следили за его движениями. Раскрыв пасть, странный и страшный хищник издал столь же страшный и не менее странный вой – тот вой, который ночью доносился из гущи леса.
- Тварь готовится к прыжку! – воскликнул Ирвин.
Преодолеть расстояние, отделяющее его от людей, хищник мог в несколько прыжков. Он весь подобрался, сосредоточился – и прыгнул, встряхнув снежную пыльцу. Второй прыжок – и вахилас оказался уже в опасной близости от сгрудившихся у крыльца людей. Он плотоядно заурчал. Раздалось одновременное щелканье взводимых курков.
Первым пальнул из кольта опять-таки каджун, пуля сразила зверя за какие-то доли секунды до следующего рывка, поставив красную точку над переносицей. Зверь дернул лапами – и завалился на правый бок. Его остекленевшие глаза смотрели куда-то сквозь людей, сквозь избушку, в сторону леса, кровавая пасть скалилась в застывшей гримасе. Старатели стояли и молчали, глядя на два бездыханных тела – растерзанного карибу и застреленного вахиласа.
- Молодец! – по-русски воскликнул Дербников, снял рукавицу и протянул руку каджуну. Тот, убрав кольт обратно в карман, сдернул перчатку и сжал в своей узкой ладони пальцы Андрея.
Морли громко захлопал, будто находился не в заброшенном ущелье, куда наведываются страшные монстры из заснеженного леса, а театральной ложе. Ирвин сделал понятный во всем мире жест большим пальцем, словно патриций в римском цирке, великодушно дарующий жизнь поверженному на кровавый песок арены гладиатору. Сашка и Чигоси просто улыбнулись.
Чихачев первым подошел к убитому зверю убедиться, что тот мертв окончательно и бесповоротно. Он небрежно ворошил ногой густую шерсть, наступил на лапу.
- Не шевелится? – окликнул его капитан.
- Готов! – воскликнул сибиряк. – Надо будет шкуру содрать.
- Потом займемся, - ответил Дербников.
- Теперь я точно не засну, - вздохнул Лемар.
- Я думаю, этот зверь тут не один ходит, - после недолгого молчания высказался Ирвин. – Ночью они выли хором – это раз. Во-вторых, я сомневаюсь, что этот… все забываю его прозвище…
- Вахилас! – выдохнула Чигоси.
- Вот-вот, вахилас. Сомневаюсь, что он за столь короткое время способен обежать ущелье и спуститься с другой стороны. В противном случае зверь должен двигаться со скоростью курьерского поезда. Думаю, русский охотник (он глянул на Сашку) видел другого вахиласа.
- Что следует из сказанного? – спросил Морли.
- Что мы в капкане! Уходить сейчас – значит, рисковать быть разорванными стаей голодных хищников. Учитывая, что имеющимся оружием можно справиться с бандитами, но не с этими чудовищами. Посмотрите на него, – Харрингтон указал на тушу убитого зверя. Этот зверь, волк он или не волк, размерами чуть меньше гризли. Лишь благодаря быстроте и меткости Джонатана нам удалось избежать зубов зверя. А если…
- Еще одна ночь в избушке? – Дербников внимательно вглядывался в ровное белое полотно, над которым едва возвышались крохотные же белые холмики: пеньки, кусты, обломки скал, занесенные снегом. Белая скатерть, раскинутая между склонов ущелья, посреди коей чернело и алело единственное «блюдо»: мертвый олень и напавший на него хищник. Чистая белая ткань, если не считать тонкой красной полоски, словно кто-то пролил вино. Белое безмолвие, нарушаемое лишь глухим криком одинокого ворона, наматывавшего круги над ущельем и собиравшегося приступить к трапезе, как только уйдут люди, да разговорами самих людей.
- Еще одна ночь под завывания этих… - Бен сплюнул в снег. – И кто поручится мне, что проклятые бестии не уйдут завтра, послезавтра? Торчать здесь целую неделю, делить сухарь на шестерых, а когда не останется ни крошки, подстрелить того ворона? – и он показал пистолетом на мрачную птицу, кувыркнувшуюся над головами людей.
- Хотите разделить судьбу несчастного оленя? Я – не хочу, чтобы какая-то тварь полакомилась мной! – Дербников сделал несколько шагов вперед, прищурился, как будто заметил что-то там, возле устья ущелья Трапп.
- Это не войк, - русскоустьинец, наконец, закончил возню с убитым хищником. – И морда, и йяпы не войчьи, и когти тоже!
- Так кто же он, по-твоему? – капитан сделал еще несколько шагов вперед.
- Сатана, Антихрист это! – ощерился Сашка и издал мрачный смешок. – Сказано: придет Зверь, вот он и пришой! Пришой по наши души.
- А мы с него шкуру сдерем, с Антихриста этого… Сашка, посмотри-ка, там вдали что-то движется, - и Дербников указал в сторону входа в ущелье, где белизна снега переходила в голубизну утренних небес.
Не понимавшие по-русски американцы и индианка, однако, прекрасно поняли жест капитана и тоже стали напряженно всматриваться в бело-голубое безмолвие.
- Две черные точки, сюда торопятся к нам, - ответил Сашка.
- Я тоже их приметил, - Дербников потер глаза снегом. – Что за гости к нам спешат?
- Они! – Чихачев внезапно рявкнул, как разбуженный от зимней спячки топтыгин. – Ей-богу, вот истинный крест, - и он размашисто перекрестился.
- В дом! Все в дом, немедленно! – тоже по-медвежьи заревел офицер, мешая русские слова с английскими. – Гоу хоум, живо!
«Гости» неумолимо приближались, то взрезая мохнатыми телами снег, то делая резкие прыжки. Ирвин, обнимая за плечи Чигоси, быстро увел ее в избушку, и тотчас же вернулся, Каджун и Бен Морли тоже проигнорировали команду русского и стояли на крыльце, направив стволы в сторону движущихся зверей, Чихачев и Дербников прикрывали их, стоя мерах в пяти от крыльца.
Тот вахилас, что бежал слева, немного опережал правого. Он был крупнее размером, при этом тонкий, гибкий, подвижный, как охотничий пес, выросший почему-то до размеров медведя. Второй был меньше раза в полтора, тучного телосложения, и делал меньше прыжков, чем его сотоварищ: он, казалось, катился по снежной целине странным волосистым шаром или мясом, притом не переворачиваясь, как всякое круглое тело. С каждым прыжком и рывком они вырастали в размерах – загадочные дети североамериканской тайги. Андрей вновь почувствовал себя боевым офицером, там, на сопках Манчжурии, где остались лежать многие его соратники. Он снова холодно целился, но не в отчаянно орущих «банзай» японцев, а в молчаливо бегущих по снегу страшных зверей.
Вдруг бег зверей по снегу внезапно прервался, они перешли на медленный, крадущийся шаг, жадно принюхиваясь и поводя широкими носами с черными крыльями и красными, как у матерых пьяниц, кончиками. «Наткнулись на след собрата», - подумал Андрей, переводя ствол с одного хищника на другого. Потоптавшись на месте, они медленно двинулись в сторону двух мертвых тел, хищника и жертвы, чернеющих на белом снегу. Внезапно они остановились примерно в полутора саженях от лежащих в сугробах зверей. Похожий на мохнатый шар тучный вахилас лизнул снег, к нему подошел поджарый собрат и сделал то же самое. «Кровь», - подумал капитан. Все обитатели затерянного в северных снегах «теремка», кроме Чигоси, словно завороженные, наблюдали, как два вахиласа, медленно подошли к телу оленя, обогнули его – и присели рядом с мертвым сородичем. Худой вахилас опять нагнулся, лизнул окровавленный снег, повернул голову к тучному, словно хотел что-то спросить у него. С полминуты они молча глядели в глаза друг другу. Наконец, оба подняли головы к голубеющему небосводу – и в унисон завыли. От этой скорбной, траурной песни, огласившей ущелье и тайгу вокруг, зашевелились волосы людей, из глубины душ, словно из чрева полярного океана, дохнуло смертным холодом, в сравнении с которым утренний морозец казался блаженным теплом. «Дуэт» вахиласов старательно выводил трагические ноты, и люди с ужасом почувствовали, что в диком «реквиеме» сквозь боль бессловесных душ, плач по убитому собрату отчетливо пробивался мотив неизбежного отмщения и воздаяния убийцам. Внезапно обрываясь на самой высокой ноте, через несколько секунд жуткий плач-вой возобновлялся с новой силой, и чем дальше, тем грознее звучала тема мести.
- Вы почему не уходите?! – полуобернувшись, негромко произнес капитан. – Пока им не до нас, пока они рыдают над товарищем – уходите сейчас же, немедленно!
Трое старателей попятились назад, делая широкие, но аккуратные и тихие шаги. Только Бен внезапно поскользнулся и едва не рухнул на крыльцо, но Ирвин вовремя ухватил его за плечо одной рукой, другой резко открыл дверь, задев невзначай высунувшуюся девушку.
Последними отступали, пятясь, русские, продолжая целиться в оживших духов североамериканских дебрей. А те, издав еще одну дружную пронзительно-тоскливую руладу, как по команде повернули головы в сторону людей. Холодные взгляды Чихачева и Дербника скрестились с алчущими крови взорами зверей. Передние лапы и морда одного из вахиласов была забрызганы кровью – видимо, это он разорвал бок оленю карибу, а, может, напал на какого-то другого лесного зверя – в бассейне Юкона их бродит великое множество. Глаза беспощадного хищника тоже ало кровенели. Казалось, в них отражался внутренний огонь – неутоленного голода, злобы на этих двуногих, что не дают подойти к себе близко, меча смертоносные молнии, жажды мщения. «Они убили одного из стаи, и они должны поплатиться, непременно поплатиться» - читалось в глазах хищников.
Звери неподвижно сидели, а русские старатели медленно, мелкими шажками отступали. Вот за спиной скрипнула дверь – это юркнул в теплое нутро избушки Джонатан. В тишине зимнего утра отчетливо слышалось глухое, утробное урчание вахиласов, мрачно наблюдавших за людьми.
То, что случилось в следующие минуты, никто не ожидал и не предвидел. Крик, отчаянный, надрывный, донесся с той стороны, куда бегал по нужде Чихачев. Все резко повернули головы и стволы. По протоптанной дорожке, ведущей от избы к склону ущелья, бежал маленького роста человек в полушубке, сбитой на затылок меховой шапке и меховых сапогах. Он кричал что-то на непонятном языке, а сзади бегущего преследовал огромный вахилас. Чудовище передвигалось короткими прыжками и уже нагоняло человека.
Первым выстрелили Ирвин. Он удачно выбрал момент: вахилас, дотоле следовавший за жертвой по пятам, решил обогнуть и обогнать ее слева. Пуля Ирвина сразила хищника в лоб.
Урчание вахиласов, почти недвижно сидевших над трупом их собрата, превратилось в дружный, низкий вой: на их глазах погиб еще один представитель их племени. Тем временем человек подбежал к крыльцу, вспрыгнул на него, поскользнулся на средней ступеньке – и едва не налетел на русского офицера. Одновременно отворилась дверь – это Лемар, услышав выстрел, поспешил на помощь товарищам по несчастью.
Этот человек имел типичное восточноазиатское лицо: крутые скулы, черные раскосые глазки, желтоватую кожу. Несмотря на пережитый смертельный страх, он странно, хитровато улыбался, сродни китайскому болванчику.
- Чайна? – спросил Бен.
- Корё! – ткнул себя в грудь тот.
- Значит, кореец, - Дербников шагнул к нему. – Как зовут?
- Чон Кван Чен, - выпалил тот, все еще дрожа, и одним глазом глядя на убитого Морли зверя, другим – на «скорбящую» над вторым хищником пару вахиласов.
- Черт разберет ваш тарабарский язык, - пробурчал Чихачев. Кореец, не понимая его слов, улыбнулся – видимо, по внешнему облику принял за своего, - и, обращаясь уже к Дербникову, на ломаном английском попытался объяснить:
- Золото… старатель я… искать там… - он указал в сторону, откуда бежал, спасаясь от неминуемой погибели.
- Там, в той стороне золота нет. Уже искали, - перебил его Ирвин.
- Как же ты шел без лыж, по пояс в снегу? – удивился каджун.
- Лыж… сломал, когда бежал… - сын Страны утренней свежести мучительно подбирал слова. – С гора ехать… думать, волк отстал, а он за меня снова… Лыжа бросить, бежать еще…
- Кого только не встретишь на Аля… - начал, было, Дербников и вдруг завопил. – Все в дом!
Он первый заметил, как вахиласы встрепенулись – и сорвались с места. Люди шарахнулись в полураскрытую дверь – последним в избу ввалился Дербников, заслоняя спиной перепуганного корейца и всех остальных. Когда первый из вахиласов прыгнул на крыльцо, русский исчез за дверью.
Все хором выдохнули «ух!» на общечеловеческом языке междометий. В закрытую дверь забарабанили лапами звери. Длился этот «приступ» минуты две. Наконец, вахиласы отступили. Офицер подошел к корейцу:
- У тебя, надеюсь, оружие с собой есть?
Хон лишь помотал головой и развел руками на общечеловеческом языке жестов.
- И черт же тебя дернул отправиться на Аляску, за золотом, безоружным! – воскликнул капитан Дербников. – От бандитов еще можно откупиться золотишком, а вот от зверей…
Низкий, утробный вой вахиласов стал продолжением его тирады.
- Господа, - обратился Лемар к собратьям по несчастью. – Давайте пересчитаем, сколько у нас патронов. Начнем с вас, господин русский, - повернулся он к Андрею. Тот высыпал все наличные патроны на стол. Остальные, один за другим проделали то же самое, последним выгреб из кармана смертоносный свинец каджун.
- Итого у нас имеется двадцать восемь пуль на семерых присутствующих, ружейных и револьверных пуль, – подвел он итог. – И на двух бестий, что караулят нас.
Новый вой, отдаленный, заунывный пронесся над ущельем.
- Вы уверены, что только на двух? – Дербников вперил свой взгляд в Джонатана.
Опять же издалека подали голос еще двое вахиласов. Ирвин побледнел:
- Боже правый, да тут их целая стая! Пять, семь, восемь?
Все суетливо начали собирать свои патроны. Бен Морли, чертыхаясь, ползал по полу, ища закатившуюся в угол пулю. А два вахиласа, расположившихся в нескольких шагах от крыльца, затянули свою песню мести и ненависти, подпевая тем, что пока прятались в лесу.
Все долго, молча слушали адскую мелодию, пока капитан не нарушил тягостное молчание:
- Итак, все мы оказались в каменном капкане. Мы пока не знаем, сколько зверей окружает нас. Ясно, что их целая стая. Действуя слаженно, стреляя строго по команде и точно в цель, мы сможем выбраться отсюда живыми и невредимыми. Сашка! – крикнул он русскоустьинцу, сидевшему на постели и бубнившему что-то себе под нос. – Выгляни в оконце и посмотри, что там делается.
Тот встал, дотянулся до оконца.
- Замерзьё оно, совсем замерзьё, – вздохнул сибиряк. – И не видать ничего.
Намертво примерзшую раму удалось открыть только с помощью столового ножа. В избу тотчас же дохнуло утренним морозцем и свежим снежком. Чихачев высунул голову.
- Гьядите! Их пять, бегут сюда! – вскричал он. – Пять войков!
Джонатан отодвинул его, тоже высунул голову. По снежной целине прыжками двигались к дому пять вахиласов.
- И два еще у входа, - Джонатан отпрянул от окна. Через секунду на подоконник, чирикнув, села серая птичка в розовой «шапочке», искоса посмотрела на людей, опять чирикнула.
- По наши души, - произнес Сашка и замахнулся на нее: - Кыш!
Чечетка выпрямила головку, повернулась боком – и в следующий миг вспорхнула, смахнув движением крыльев пушистый снег с подоконника. А еще через секунду в оконце показались красный нос, ряд зубов и злобные глазки вахиласа.
Ирвин среагировал мгновенно. Выстрел – и пуля выбила щепку из бревна. Голова вахиласа в тот же миг исчезла.
- Промазал, промазал! – Ирвин в досаде ударил кулаком по стене. Джонатан осторожно выглянул в оконный проем и тут же снова отпрянул – прямо перед его лицом лязгнула зубами звериная морда.
- Высоко прыгают, мерзавцы! – он прицелился и хотел уже пальнуть в зверя, но Дербников осадил его:
- Не тратьте понапрасну патроны, их слишком мало. С этим зверьем надо покончить одной вылазкой. Бить точно в цель! Один выстрел – один труп. Сейчас мы откроем дверь – и рванем навстречу опасности. Девушка и безоружный кореец останутся в доме. Делимся на две неравные группы. Я и Сашка пойдут против пятерых монстров, кто с нами?
- Пожалуй, я с вами! – произнес Джонатан. – Только окно закрою. – Он взялся за створки, намереваясь сдвинуть их и закрыть на верхнюю и нижнюю задвижки. Бросив оружие на постель, он протянул руки к окну…
Вопль потряс избу. Хищник, улучив момент, сделал очередной прыжок и его железные челюсти сомкнулись на пальцах левой руки каджуна, лишив его сразу двух фаланг среднего, указательного и безымянного пальцев. Лемар упал на лежанку, его изуродованная левая кисть кровоточила, забрызгав стену, пол и постель.
- Чигоси! – заорал не своим голосом Маква. – Живо помоги этому парню. Ты знаешь, где лежат йод, бинт и жгуты?
- Я сейчас! – индианка бросилась к сундуку. Каджун выл и сучил ногами.
- Не кричи так! – спокойно сказал капитан. – И, главное, не дергай рукой, чтобы не потерять еще больше крови. Твое счастье, что зверь не тронул рабочую руку.
- И я могу стрелять… - выдохнул каджун, тщетно пытавшийся остановить кровь. Появилась индианка со всем, необходимым для помощи покалеченному.
Кореец забился в угол и оттуда со страхом наблюдал за муками Джонатана. Капитан снова взял командование на себя.
- Чон, Чен или как тем тебя? Помоги девушке! – распорядился он. – Я и Сашка идем вправо, Ирвин и Бен – влево. Патроны беречь, бить точно в цель! – Казалось, он снова был на войне, вокруг простирались не аляскинские снега, а заросли гаоляна, изба была редутом, который осаждали свирепые самураи. Решительно отстранив Харрингтона, он шагнул к двери.
Два вахиласа, огрызаясь, отпрыгнули с крыльца. Пуля Морли поразила одного в лоб, через пару секунд второй пал от пули Дербникова. Американцы ринулись в одну сторону, русские – в другую. Кореец проворно закрыл дверь за ними.
- Боже мой! – Харрингтон едва успел отскочить от вырвавшегося из-за угла вахиласа. Он упал в сугроб, увлекая за собой Морли. Однако тот из-за плеча Маквы сумел наповал сразить выстрелом зверя. Вахилас дернулся, упал на спину белесым брюхом вверх и, дернувшись несколько раз, затих: пуля пробила ему череп.
В эту же самую секунду Дербников и Чихачев с отчаянным криком, держа оружие наготове, выскочили из-за угла избы. Перед ними предстала, прежде всего, окровавленная морда облизывавшегося хищника – того, что лишил трех пальцев каджуна. Чихачев завалил его, остальные четверо вахиласов, ежесекундно оглядываясь, огрызаясь и рыча, затрусили к склону ущелья, откуда спустилась вся эта кровожадная компания.
- Они уходят! – радостно вскричал Сашка. – Убираются подобру-поздорову.
А Морли и Харрингтон, изрядно вывалявшиеся в снегу, уже отряхивались. Эта заминка едва не стоила жизни Бену: еще один вахилас вынырнул из-за угла, клацая зубами. Он налетел на Морли, толкнул его лапами в грудь: его друг, не удержав равновесия, опять полетел в снег, при этом ударился лопатками о крыльцо. Страшная морда нависла над покрытым смертной бледностью лицом Бена. Могучая лапа зверя придавила его руку и не давала выстрелить, вторая уперлась в грудь. Вахилас тяжело и смрадно дышал, готовясь сомкнуть челюсти на горле Морли. Офицер сориентировался мгновенно. Выстрел – и зверь, издав визгливый возглас, повалился набок, когтистая лапа в судорожном движении скользнула по распластанному на ступенях крыльца Морли, распоров материю пальто. Дербников ловко подхватил за подмышки Бена и втащил его в избу. Чихачев кинулся к воющему каджуну.
Дверь была надежно закрыта. Последним нырнул в дом Харрингтон. Окровавленный Лемар сидел в углу. Индианка хлопотала над его левой рукой. Каджун то стонал, то вскрикивал, дергал искалеченной кистью, Чигоси в ответ ворчала, требовала сидеть спокойно. Чон, забившийся в противоположный угол застыл, напоминая китайского или корейского божка.
- Что вы предлагаете делать дальше? – обратился Маква к своему спасителю. – Дожидаться завтрашнего утра в надежде, что проклятые бестии убредут подальше в лес или прорываться?
- Давайте решать вместе, - после недолгого раздумья предложил Дербников. – Проголосуем.
- Господа конгрессмены, поднимайте руки! – невесело ухмыльнулся Морли. – Кто за то, чтобы собраться и уходить сегодня?
- И дамы тоже голосуют! – поправил офицер, бросив взгляд на Чигоси, продолжавшую обрабатывать рану каджуна.
- Он слаб… Много крови вылилось из него. Пусть спит… - девушка проговорила это на индейско-европейском «суржике». – Ему спать надо. Придет сон – придет сила!
- А ты что думаешь? – обратился Дербников к корейцу. Тот встрепенулся, его узкие глазенки удивленно расширились.
- Мой… не хочет идти, – он смешно замахал руками. – Звери там!
- Так кто готов в путь? - Морли огляделся. – Тяните руки.
Он оглядел американцев, русских, корейца, индианку – ни одна рука не поднялась.
- Остаемся тут до утра, - он вздохнул. – Еще одна ночь под вой хищников.
- Каждые четыре часа меняем караул, - Дербников распоряжался как командир. – От несения дежурства свободны раненый, женщина и… - он указал на корейца, снова впавшего в состояние медитирующего Будды. Тотчас с лица его спала блаженная улыбка, Чон захлопал глазами и буквально прокричал:
- И мой хочет как все!
- Идти в караул? Один? – засмеялся Харрингтон.
- Я с ним пойду! – Чигоси закончила бинтовать искалеченные пальцы Джонатана. – Ты знаешь, как я стреляю, Маква.
Ирвин попробовал возразить, но выражение лица возлюбленной, решительный взгляд убедили его в бесперспективности спора.
- Ты хоть стрелять-то умеешь, парень? – Бенджамен обратился к Чону, сделав красноречивый жест из пальцев – «пиф-паф».
- Дай стрелять – увидишь, - кореец был настроен по-боевому. Причина воинственности выходца из Страны утренней свежести выяснилась из его сбивчивого, путаного рассказа (Чон, волнуясь, мешал корейские и английские слова, отчего речь его было понять еще труднее, чем мичиф индианки). Оказалось, что вместе с Чоном на поиски счастья отправился его младший брат. Корейцы нарвались на промышлявших в тайге голодных вахиласов, которые разорвали его брата, и Чон чудом сумел спастись. Пока трое страшных зверей лакомились Паком, Чон сумел убежать от четвертого – видимо, самого слабого из вахиласов, которому сородичи отказали в праве на трапезу.
- У тебя есть, что поесть? – обратился к нему Андрей. Запасы провизии были невелики, а ведь собратьям по несчастью предстояло еще топать до ближайшей фактории по зимнему лесу.
Чон извлек свертки с рисом, чаем, надкусанную редьку. Затем, покопавшись в закромах потертой сумочки, достал завернутую в газету рыбу, внешний облик, а особливо запах которой отбивали охоту разделить с корейцем братскую трапезу. Зато чай пришелся в самый раз. Обед был скуден, еду решили экономить не меньше, чем патроны, несмотря на желание Сашки подстрелить какую-нибудь дичь, пока светло.
- Тетерка бы пригодиясь, - улыбался он. – Я одним выстреём в гьяз могу!
- Самоубийца ты, - проворчал офицер. – Прибереги пули для этих волчищ.
А «волчищи» перестали беспокоить людей избы своим воем и шастаньем вокруг избы.
- Снять бы шкуру с этих тварей, которые там, на снегу валяются, - подал голос Ирвин.
- Попробуй, - небрежно бросил Андрей. – Я чувствую, что они прячутся где-то поблизости, наблюдают за нашей «крепостью» и только выжидают момента. И когда стемнеет…
- Еще не стемнело, солнце светит, - нетерпеливо заерзал Харрингтон.
Утробный вой донесся издалека, ему ответил другой, такой же низкий, протяжный. В нем слышались скорбные, и, одновременно, угрожающие ноты. В унисон ему подал голос еще один зверь – так продолжалось с минуту. Внезапно дуэт хищников оборвался.
- Я же говорил: они рядом! – офицер укоризненно смотрел на приунывших американцев.
- Они всегда так… Сагаморы рассказывают: вахилас – умный зверь. Он всегда ждет, - заговорила девушка. – Он может ждать и день, и ночь, и два дня и две ночи.
- Старики врать не станут, - прокомментировал капитан.
- Что же нам делать? Как быть? – в отчаянии воскликнул Лемар.
- Тоже ждать! – Дербников ударил ладонью по столешнице. – Не паниковать! Мы на войне.
Кореец безучастно смотрел в потолок и грыз редьку. Остальные сбились в кучу вокруг стола.
- Надо выработать тактику, - продолжал между тем офицер. – Завтра поутру выходим, я возглавлю нашу колонну, замыкать будешь ты, - он выразительно посмотрел на Сашку и перешел с английского на русский. Ты отличный стрелок, тебе и защищать идущих в конец колонны. – Русскоустьинец кивнул. Дербников снова заговорил по-английски. – Господа Морли и Харрингтон пойдут так: один – следом за мной, второй – перед замыкающим. А между ними пойдут Чон, Чигоси и Джонатан. Возражения есть?
Никто не возразил. Тянулись томительные часы. Изредка кто-нибудь высовывал голову и оружейное дуло из избы, вертел головой по сторонам. Мертвые звери все так же лежали на кровавом снегу. Между ними деловито прохаживались с полдюжины ворон, которые уже примеривались, куда бы запустить клюв. Самые смелые вспрыгивали на мертвого вахиласа, целились в безжизненные глаза страшного хищника. Одна из птиц сунула свой нос в ухо убитому монстру, другая уселась меж рогов оленя и что-то выискивала в окровавленной шерсти. Зрелище было на редкость отвратным.
- Скоро волки прибегут, лисицы, - пробормотал Морли. – Присоединятся к пиршеству.
- Если только волков не прогнали их сородичи, которые держат нас в осаде, - Дербников захлопнул дверь, запер ее. – Конкуренция – она и в мире зверей конкуренция.
Лемара уложили спать: боль уходила, а сон одолевал каджуна. Кореец снова раскачивался, как китайский болванчик, что-то напевая себе под нос. Солнце неуклонно катилось к горизонту, колючему, как давно небритый подбородок. Ночное светило, напротив, уверенно поднималось на небосвод. Голубизна надземных просторов посинела, а потом стала чернеть, среди чернильного моря вспыхивали искорки-звездочки. Зло бродило вокруг, и мерещилось, чудилось за каждым кустом, под каждым деревом, в очертаниях разлапистого пня, похожего на спрута, непонятно что делающего на суше, среди снегов. Избяное оконце отбрасывало отсвет на рыхлый снежный покров, похожий на взбитую перину, если только забыть, что под периной не мягкая, уютная лежанка, а россыпи камней.
Первый в ночной (точнее, предвечерний, если смотреть на часы) дозор вышел Морли в компании с Чоном: тому досталось оружие каджуна, который стонал во сне, иногда тонко вскрикивал, дергался, словно от электрического разряда.
Двое караульных несколько раз описали круги вокруг избы. Кореец на ходу разглядывал оружие Лемара, поигрывал патронами – и едва не растерял их, вызвав неудовольствие Морли. Ворча, он присел на ступеньку лестницы, ведущей на крышу.
- Ты хоть стрелял когда-нибудь? – снова спросил он Чона.
- Стреля… стреля… - закивал кореец, пряча пистолет. – Когда ходил охота на река…
- И каковы результаты? – скептически ухмыльнулся Бен.
Чон вытаращил на него узкие глазки.
- Ну, попал хоть раз?
- Попал… птица… утка… - азиат вспоминал английские слова. – Бух – и попал!
Морли вздохнул и поднялся, подошел к Чону.
- Патроны береги, понял? Если что – стрелять буду я… - он не закончил фразу. Его взгляд был направлен в тот уголок ущелья, где, справляя нужду, Чихачев впервые столкнулся с чудовищем. На фоне заиндевелых склонов, устремленных в многозвездные небеса черных силуэтов деревьев, сугробов ясно различалась огромная тень. Она напоминала обломок скалы, рухнувший сверху и вставший торчком, словно изваяние. Раньше его здесь не было!
- Тихо! – шепнул Морли, вскидывая ствол. – Что или кто это может быть?
Черное «изваяние» слегка шевельнулось. Оно живое! Американец прицелился. Черная «тень» заурчала, завозилась. Показались передние лапы. Зверь стоял на задних папах, крутя головой.
- Гризли! – рявкнул Бенджамен. – Беги, а я задержу зверя!
Кореец, которому хотелось и за брата отомстить, и показать свои возможности стрелка, решил не испытывать судьбу и не затевать ссоры с Морли. В конце концов, брата погубил не гризли, а вахиласы. И он затрусил к входу в дом, взбежал на крыльцо, забарабанил в дверь.
- Входи! А напарник где, Морли? – спросил офицер.
- Большой зверя… не вахили… он такой… - Чон обрисовал руками фигуру гризли. – Меня Бен велел домой… он сам.
- Ага, топтыгин пожаловал, - Дербников позвал Сашку. – Идем Морли выручать!
- Что с Мойли? – дремавший Чихачев встрепенулся, вскочил. – Опять эти?
- Мишка бродит, голодный, шатун. Так что оденься быстро и пойдем.
Морли медленно отступал, интуитивно выбирая самую удобную позицию для стрельбы. Вот он оказался в полосе лунного света. Хозяин аляскинской тайги сдвинулся с места, и угрожающе урча, двинулся на старателя. Мохнатая глыбина тоже оказалась на лунной дорожке. Из избы уже выскочил офицер, за ним русскоустьинец, запахиваясь на ходу.
Что это? За спиной гризли на краю ущелья показался силуэт, затем еще один. Вахиласы!
Все произошло в считанные секунды. Один из зверей, рявкнув, совершил прыжок – и вцепился зубами в загривок медведя, не ожидавшего такого подвоха. Гризли отчаянно взревел. Он волчком завертелся на месте, тщетно пытаясь скинуть в снег хищника. А тем временем другой вахилас приземлился в сугроб в нескольких ярдах от медведя и, отряхнувшись, тоже ринулся к нему, чтобы впиться несчастному гризли в бок. Над ущельем пронесся свирепый, яростный рев, разбудив Лемара. Вахиласы остервенело грызли гризли.
Морли пятился, держа на мушке медведя и вахиласов. В это время еще один хищник шлепнулся в сугроб в нескольких ярдах от вертящегося в снегу огромного мохнатого клубка.
Голодный взгляд хищника, скользнув по сражающимся с гризли сородичам, уперся в отступающего Бенджамена. Тот, сделав еще полшага назад, неожиданно запнулся за что-то – то ли камень, то ли пень – и рухнул на спину. Раздался выстрел, пуля, вырвавшись из ствола, унеслась в звездчатые небеса. Вахилас сделал рывок – и зубы его сомкнулись на горле Морли, со стоном пытавшегося подняться – похоже, Бен подвернул ногу.
Офицер и сибирский охотник выстрелили в зверя одновременно. Дербников ранил монстра в бок, Чихачев, увы, промазал. Взвизгнув, зверь метнулся в сторону. Морли бился в предсмертных конвульсиях, снег вокруг него алел от крови.
- Ему уже не помочь, - прошептал Дербников.
- Господи, вахиясы.. они – так же шепотом просипел сибиряк.
Гризли был уже мертв. Изловчившись, один из хищников перекусил ему артерию – и обескровил хозяина аляскинского леса. Оба хищника с окровавленными мордами оторвались от бездыханного гиганта и уставились на русских. Вахиласы хищно облизывались и роняли кровавую слюну на снег. Третий протяжно скулил, вертелся, пытаясь дотянуться до кровоточащей раны в боку.
- Медвежатина им не нравится… - пробормотал Сашка. Он и офицер стояли как вкопанные, не в силах пошевелиться.
- Похоже, им нравится просто убивать… - выдохнул Дербников. Один из вахиласов – тот, что прогрыз медведю шею – смотрел на него в упор, глаза в глаза. И во взоре его читалась беспредельная ненависть.
- Бежим! – выпалил Дербников. – Не стреляй, патронов совсем мало…
- А Мойли?
- Я же сказал: ему уже не поможешь, - капитан указал кольтом на Бена, не подававшего признаков жизни. – Считаю до трех. На счет «три» даем деру. Приготовились. Раз, два, три!
Они одновременно ринулись к входу в избу. Два вахиласа тотчас устремились за бегущими русскими. Угол избы, крыльцо, дверь. Хищник прыгнул на Чихаева. Не растерявшись, русскоустьинец ударил торчавшей из снега жердиной чудовище по зубам. Лязгнув челюстями, зверь отскочил – и в следующее мгновенье оба русских ввалились в избу. Еще через полсекунды дверь содрогнулась – это второй вахилас налетел на нее.
- Что там? – Харрингтон вскочил навстречу Дербникову и Чихачеву.
- Морли мертв, - в один голос выпалили оба.
- Три вахиласа, один ранен, - капитан тяжело дышал.
- Другому я, кажись, зубы выбий, - Сашка натужно улыбнулся.
- Может, пару и выбил, - вздохнул офицер. – Так другие остались. И когти.
Никто не спал. Кореец мелко дрожал, забившись в угол. Чигоси застыла, как изваяние, уставившись в угол. Лемар лежал с полузакрытыми глазами и тихо шевелил губами. За столом сгрудились русские и Харрингтон. Тем временем последовали новые удары в дверь.
- Вышибут? – тревожно глядел Чихачев на капитана, потом перевел взгляд на американца.
- Вряд ли… - проговорил Дербников. Между тем удары стали более частыми.
- Их там двое, - Ирвин встал, прошелся по дому, пытаясь успокоить волнение.
- Третий рану зализывает, - офицер целился в дверь, которая содрогалась и трещала.
Через несколько минут наступило затишье. Осажденные в избе люди перевели дух. Однако передышка оказалась короткой: вскоре сверху послышался скрип и шаги.
- Что это? – Харрингтон уставился вверх.
- Там, сзади, лестница… Похоже, вход на чердак. Кто-то из зверей поднялся туда.
Треск и грохот заставил всех вздрогнуть.
- Он что, хочет проломить крышу? – недоумевал Ирвин.
- Идите сюда, - индианка пригласила всех за откинутый полог, в большую комнату, указала на закопченный потолок, где едва заметно вырисовывался прямоугольник. – Раньше лестница была здесь. Под крышей хранились припасы…
Новый удар и новый угрожающий треск. С потолка посыпались пыль, лохмотья паутины, осажденные дружно зачихали, Харрингтон достал платок и принялся протирать глаза.
- Он собрался напасть… упасть на нас сверху, - прошептал Маква после третьего удара.
- Я стреляю! – Капитан вскинул оружие к потолку.
Зверь с ревом рухнул посредине комнаты. Пуля капитана срикошетила от потолка, оставив небольшую вмятину. Чудовище по-кошачьи приземлилось на короткие лапы. На его боку отчетливо виднелась кровавая отметина. Раненый вахилас по-прежнему был опасен. Люди, как завороженные, смотрели на рухнувшего сверху монстра.
- У кого оружие – стреляйте! – Дербников выстрелил первым, пуля и на этот раз не убила зверя, а лишь скользнула по вздыбленной спине, вырвав клочок шерсти. Вахилас буквально взлетел в воздух, сбил с ног прицелившегося в него Харрингтона, в прыжке задел боком Чихачева и всей своей тяжестью обрушился на каджуна.
Подбородок Джонатана сдавили стальные челюсти хищника. Раненый старатель здоровой рукой пытался достать нож, лежавший на прибитой к стене полочке. В это время люди, оправившись от шока, накинулись на чудовище. Индианка, схватив валявшуюся в углу лопату, обрушила ее на мохнатый загривок вахиласа. Харрингтон орудовал большим засовом с замком, русские пустили в ход ножи. Даже кореец, изловчившись, извлек из кармана что-то наподобие шила и тыкал им в зверя. Наконец, через минуту, израненный, окровавленный зверь разжал челюсти и отпрянул от тела. Люди рассыпались по комнате. Джонатан был мертв. Его рука, тянувшаяся к ножу, бессильно упала. Раздавленное лицо с выпученными глазами прокушенный кадык, испачканная кровью, изорванная когтями одежда… Хищник повернул багровую морду со злобными глазами и зарычал. В воздухе просвистел топорик и впился в череп зверя. Лохматая бестия сделала шаг – и завалилась на левый бок, лапы отчаянно засучили – и вот жуткий зверь затих.
Девушка решительно подошла к трупу вахиласа и выдернула из черепа топор, ставший в ее руках смертоносным томагавком. Никто не проронил ни слова. Наконец, заговорил офицер.
- Итак, что мы имеем на сей момент? Двое убитых. Звери обнаружили нашу ахиллесову пяту – путь через чердак. Он открыт, и, значит, оставшиеся двое вахиласов, расправившись с гризли и несчастным Морли, заявятся сюда. Потому наша задача – прорваться к лестнице, убрать ее и, если получится, уложить в снег этих тварей. Напоминаю, что патронов мало, поэтому стреляем только тогда, когда вахилас окажется в полосе лунного света.
Никто не возражал. На полу валялись трухлявые доски от крышки потолочного люка. В избе сквозило, в неясном свете свечей плясали пылинки. Харрингтон, поежившись, произнес:
- Я знаю, кто это. Они считались давно вымершими. В одной книжке по палеонтологии я видел рисунок… реконструкция древнего зверя по останкам. Это медведесобаки. Получается, первобытные хищники выжили?
- Какое это имеет значение? Мы ничего толком не знаем об их повадках, - ответил капитан. – Одно представляется несомненным: это коварные и жестокие существа, обладающие проблесками разума. Люди для них – не просто жертвы, а враги, от которых надо избавиться.
- Наши предки знали это, - включилась в разговор Чигоси. – Много-много лун шла война между моим народом и вахиласами. И люди победили. Их осталось совсем мало, они скрываются в чащах, но иногда… – она замолчала.
- Русский правильно сказал: они жестоки, потому что обладают начатками разума. Ведь природа не жестока. Зверь убивает, чтобы прокормиться, или когда враг угрожает его жизни и его детенышам, - опять заговорил Харрингтон. – Даже змея кусает лишь тогда, когда ее потревожат. А эти…
- Их предки убили много моих предков, - индианка оттерла кровь вахиласа с лезвия топора.
- Одеваемся, вооружаемся, идем! – прервал ее Дербников. – Бережем патроны, бьем только в упор, в голову. Чтобы точно в цель, а не так, как мы с Сашкой сегодня, - вздохнул он.
Снег хрустел под ногами. В лунном свете отчетливо вырисовывались распластанное на алом снегу тело Морли, туша гризли и насыщавшийся медвежьим мясом вахилас. Второго не было видно поблизости. Почуяв людей, хищник глухо заурчал и оторвался от трапезы.
Харрингтон бросился вперед, на ходу передергивая прицеливаясь. Он был полон решимости
отомстить за друга. Сделав несколько прыжков по сугробам навстречу зверю, вскинул ствол.
Вахилас взгромоздился на мертвого гризли и угрожающе зарычал. Но это только раззадорило Харрингтона. Он сделал еще шаг навстречу чудовищу и запел:
Глори, глори, аллилуйя!
Глори, глори, аллилуйя!
Дуло смотрело в глаз вахиласа. Вот сейчас раздастся щелчок, грянет выстрел…
Какая-то темная масса сорвалась с крыши и обрушилась на спину Маквы. Бравурная песня оборвалась, захлебнувшись кровью – зубы зверя как клещи сомкнулись на шее Ирвина.
Истошно заголосила Чигоси. Дербников выстрелил в хищника, угодив ему в правое ухо. На этот раз охотничье счастье вернулось к капитану – сраженный наповал зверь рухнул в сугроб.
Второй вахилас спрыгнул с медвежьей туши и бойко затрусил во тьму, где его едва ли могла достать пуля. Офицер кинулся к Макве. Жизнь кровавым водопадом истекала из ран, оставленных зубами монстра. «И здесь надежды на спасение нет!» - русский офицер заглянул в гаснущие глаза американца. Рядом билась в истерика индианка, которую тщетно пытался успокоить Чихачев. Кореец стоял, тупо уставившись на труп страшного зверя. Багровые губы Ирвина прошептали что-то, Андрей расслышал только «чи». «Береги Чигоси», - видимо, это хотел сказать умирающий. Кровь перестала изливаться на снег, прекратилась дрожь в членах тела, душа Харрингтона отлетела. Андрей закрыл его глаза, потом подошел к мертвому Морли, проделал то же самое. Затем русскоустьинец с корейцем унесли мертвецов в избу, оттуда выволокли зверя, погубившего Лемара. Капитан сделал факел из палки и промасленной пакли и поднялся по лестнице на чердак, с трудом протиснувшись через оконце с выбитыми зверем стеклами. Хаос, сор, испещренная следами хищника пыль на полу, заиндевелая паутина по углам, похожая на белые кружева. Поискал, чем бы закрыть люк – ничего, кроме старой ветоши. Спустился вниз, отбросил лестницу в сторону.
Потом они с Чихачевым успокаивали безутешно рыдающую Чигоси, пили чаек, ели мурцовку, кореец поглощал свои скромные припасы. Тела, прикрытые мешковиной, лежали в углу. До утра никто не сомкнул глаз. Чон, привычно раскачиваясь, мурлыкал свои странные песни. Чихачев рассказывал таежные байки, а капитан переводил их на английский для Чигоси. Ночь прошла тихо, вой вахиласов не беспокоил людей. Лишь сквозняк из люка в потолке вынуждал кутаться и не давал заснуть.
Утром, едва рассвело, тронулись в путь. Андрей оставил под дверью короткое письмо, рассказывавшее о том, что произошло со старателями. На двери Чихачев прибил распятие – изба, приют усталых путников, стала бревенчатым склепом. Взяли засов с ржавым замком и вставленным в него ключом, навесили – какая-никакая защита от зверья. Офицеру пришлось снова карабкаться на чердак и изнутри забивать оконце найденным в куче мусора листом фанеры – чтобы птицы не проникли внутрь. Кончив дело, спрыгнул на пол, ушиб локоть, чуть было не выругался, но не посмел сквернословить при покойниках. Вокруг стоял вороний грай: птицы пировали на мертвых вахиласах, гризли, карибу. Собираясь в дорогу, забыли захватить золотой песок, принадлежавший жертвам хищников. Возвращаться с полдороги никому не хотелось, да и присваивать золото погибших сродни мародерству. Впереди шел офицер, за ним – Чигоси и кореец, замыкал шествие Сашка. Чон оказался неважным лыжником, которого сначала пришлось вытаскивать из ущелья, обмотав вокруг его талии бечеву. Из-за него Чихачев постоянно отставал и ворчал. Наконец, поменялся местами с корейцем, но при этом поминутно оглядывался.
- Вот же пьемя чейовечье! Неужто у них там в Корее снега не бывает?
Вот уже видны дымы фактории. Вереница растянулась посредине реки. Сияло солнце, в воздухе кружили крохотные снежинки, почти неощутимые. Андрей не сразу заметил черную точку, которая стремительно приближалась. Вахилас! Завидев зверя, Чон отчаянно закричал и кинулся в сторону, чтобы сократить путь к берегу, несмотря на предостерегающие возгласы. Тонкий лед треснул – и ледяная вода заключила корейца в свои страшные объятия.
- Выпойзай на лед! – орал Чихачев, мешая русские слова с немногими известными ему английскими. – В ту сторону, откуда ты провайийся, пьиви! – и жестами пояснял непонятливому азиату, что именно он должен делать. Чон хрипел, бултыхался, метался из стороны в сторону, теряя силы.
Тщетно Чихачев пытался вызволить его из смертельной ловушки. Чон отчаянно барахтался, хватался коченеющими пальцами за тонкий лед, но река не отпускала его, края полыньи обламывались. Наконец, тонущий ухватился за руку Чихачева – и едва не утянул его за собой. В последний раз голова показалась над водой – и навсегда исчезла в черном омуте.
Пока Сашка возился с Чоном, Дербников прицелился в стремительно несущегося к сибиряку вахиласа. Последняя пуля сразила зверя…
В унисон с выстрелом капитана прозвучал другой. Он удивленно оглянулся. Чихачев по-прежнему тыкал палкой в воду, надеясь, что в последнем усилии Чон всплывет и схватится за нее. Ему точно было не до стрельбы. Чигоси была по-прежнему погружена в свое горе и даже не обратила внимания на бегущего хищника. Стреляли с берега. Там, на фоне барачного типа домиков стояли два человека в полушубках, один был в меховой шапке, другой, несмотря на мороз – в фуражке, то ли морской, то ли железнодорожной, издалека было не различить.
Озлобленный Чихачев бросился к убитому вахиласу, потянул за передние лапы к полынье. С берега послышались негодующие голоса. Шум вывел Чигоси из ступора. Девушка заскользила на лыжах к мертвому зверю, но, вместо того, чтоб помочь или, наоборот, помешать сибирскому охотнику, принялась пинать зверя, оплевывать его, выкрикивая какие-то ругательства на алгонкинском наречии. А люди с берега уже бежали к ним, размахивая ружьями. Дербников подкатил к ним.
- Что делают ваши люди? – прокричал чернобородый в шапке. – Это наша законная добыча!
- Я подстрелил его! – спокойно произнес офицер. – Эти твари вчера загрызли трех наших и стали причиной гибели еще одного, которая случилась на ваших глазах. С кем имею честь?
- Шон Шейни! – раздраженно прошипел один. – Старатель.
- Как и мы… - Андрей снял перчатку и протянул обветренную руку, но рукопожатия не случилось: ирландец шумно дышал и вращал карими глазами, переводя их с Дербникова на спешащих к нему индианку и русскорустьинца.
- Льюис Стаффорд, в недавнем прошлом – капитан рыболовной шхуны «Морская фея», - второй старатель был несколько дружелюбней, поскольку он не стрелял и на охотничий трофей рассчитывать не мог. Поколебавшись немного, пожал-таки руку Андрея. В его светлых глазах мелькали лукавые искорки, выражение лица излучало добродушие, нос розовел, как яблоко, но явно не от мороза.
- Ты русский? – огрызнулся Шейни. – Вы всегда так поступаете, уничтожаете чужую добычу, если не можете заграбастать ее себе? – видно было, что парень нарочно нарывается на скандал. – Здесь тебе не Россия, понял?
- В нем две пуйи сидейо! – Чихачев без труда понял причину спора. – Вы оба его…
- Ну что, мы квиты? – обратился к ирландцу Дербников. – Две пули, обе попали в цель.
- Что этот япошка понимает в охоте? – презрительно сплюнул под ноги Шейни.
- Ты много японцев видел в своей жизни? – подмигнул Дербников.
- Да пару, наверное, видел. Только я их с китайцами путаю. Глазки у всех одинаковые…
- А я видел – и не одну роту! И многих отправил в самурайский рай. Перед тобой – подданный российского государя Чихачев. Русский человек! Такой же, как и я.
Шон недоверчиво посмотрел на странного русского, больше похожего на японца.
Наконец, Шейни сам протянул руку – сперва Андрею, после Сашке. Ладонь его была сухой и мозолистой, рукопожатие крепким. Вскоре к компании присоединилась и Чигоси. И вот уже они впятером шли по улице старательского городка, выросшего в небольшой котловине, в окружении древней тайги, где пряталось столь же древнее зло, на берегу впадающей в Юкон речки, золотоносной в своем среднем течении. Пахло дымом, свежим снегом, рыбой, древесной стружкой, из салуна доносились пьяные голоса, грохот – видимо, кто-то не усидел на стуле и свалился, увлекая за собой посуду – за грохотом последовал жалобный звон. По улочкам шатались представители, наверное, доброй половины народов мира: янки, южане, канадцы, немцы, шведы, мексиканцы, метисы, азиаты, попадались негры и гавайцы, наверное, были в толпе и русские.
…Он проснулся среди ночи от непонятного ощущения. Чихачев тихо посапывал рядом. За окном опять густо валил снег. Секунду назад Андрей выбивал японцев из окопа – и вот уже он на другой стороне Тихого океана, в третьеразрядной гостинице, приюте золотоискателей.
Тихо, не слышно шума, пьяных возгласов, скандалов, угроз вызвать приисковую полицию, все вокруг погрузилось в глубокий сон. Только в коридоре он ясно различил вкрадчивые, мягкие шаги – кто-то медленно двигался к его номеру.
Дербникову на войне приходилось сталкиваться с беспощадными и неуловимыми японскими диверсантами из старинной касты ниндзя, профессиональных убийц. Однажды такое столкновение едва не закончилось гибелью храброго капитана. Только казаки-пластуны могли противостоять им в тайной войне, которая велась в тылах обеих армий. Победа в этих почти бесшумных схватках часто доставалась нашим казакам. Рефлекс, выработавшийся у Андрея в годы войны, сработал безошибочно. Он машинально схватил оружие, зажег свечи, и, в спальном белье, как был, ринулся к двери, распахнул ее. Посреди коридора стоял вахилас! Наверное, последний из могикан. Он алчно урчал и облизывался, вперив в лицо капитана ненавидящий взор. И тут он с ужасом осознал, что свой последний патрон истратил на предпоследнего вахиласа, там, на реке. Пули и обрез оставались у безмятежно спящего Сашки. Дербников бросился обратно в номер, захлопнув дверь перед носом хищника, задвинул защелку. Чихачев недоуменно глядел на него, скинув одеяло, протирая узкие глаза.
- Где твое оружие? – обратился к нему капитан.
- В шкафу… А что? Бандиты? Грабитейи? – русскоустьиннец встрепенулся.
- Он там. Последний… – прошептал Дербников, и его друг понял все без лишних пояснений.
За дверью раздались шаги. Они удалялись.
- Уходит? – Сашка окончательно пробудился.
- Не думаю. Сейчас он… - капитан бросился к шкафу.
Прыжок! Со страшным грохотом вылетела дверь. На пороге рычал вахилас. Едва оправившись от удара о дверь, он бросился к постояльцам.
- Получай! – на голову зверя обрушилось кресло, подлокотник отлетел в сторону, уронив и разбив стеклянную вазу. Внизу захлопали двери, послышались рассерженные голоса разбуженных обитателей гостиницы.
- Что за черт! Опять какие-то мерзавцы напились и шумят.
- Зовите полицию!
Сашка распахнул шкаф, но не успел воспользоваться оружием – зверь сшиб его одним броском своего тяжелого тела, опрокинул на кровать. Лязг челюстей, смрадное дыхание, отчаянный рев-хрип Чихачева.
- Где твои патроны? – возопил офицер, хватая обрез.
- В ту… тумбочке, - едва выдохнул придавленный зверем сибиряк.
- На, мразь! – не тратя драгоценное время на поиск патронов, Андрей резким движением сорвал со стены полочку и треснул по голове зверя. Уже изготовившийся прокусить шею Сашки, вахилас рванулся к капитану, отшвырнул его и уронил тумбочку. Проклятие – патроны рассыпались по ковру! Хищник был на расстоянии прыжка – нет, полпрыжка от жертвы. Он фыркал, ронял на пол голодную слюну, уставившись ненавидящими глазами на офицера. За спиной зверя, еще не отошедший от шока, медленно поднимался Сашка.
Дербников шептал молитву – как тогда, под беспощадным взглядом диверсанта-японца… На лестнице, между тем, послышались быстрые и легкие шаги.
- Айя! – в воздухе просвистело что-то длинное и вонзалось в спину зверю. Тот взвыл, задние лапы его подломились, из хребта торчало копье. Чигоси с порога прыгнула на агонизирующего хищника и надавала на копье. В последнем пароксизме он отшвырнул девушку в угол.
- Ты? – в один голос выпалили офицер и охотник.
- Маква отомщен! – шатаясь, она поднялась. – Я поселилась в каморке под лестницей, ведь номера только для белых. Золотым песком заплатила. Услышала шум, сняла копье со стены и побежала наверх. Сразу поняла… Я зверя по запаху чую.
В дверном проеме толпились постояльцы, коридорный, двое полицейских. Шон Шейни в сердцах ударил прикладом по полу:
- Опять опередили!