H. P. Lovecraft: The Outsider
«Снилось той ночью барону много печали;
Все его воины-гости, с тенью и формой
Ведьмы, демона и огромного гробового червя
Давно лишь ночными кошмарами стали».
- Китс. (1)
Несчастен тот, кому воспоминания о детстве приносят только страх и грусть. Несчастен тот, кто оглянувшись назад вспоминает лишь одинокие часы, проведенные в обширных и мрачных комнатах с темными портьерами и сводящими с ума рядами старинных книг, или благоговейные часы в сумеречных рощах гротескных, гигантских и завешанных виноградными лозами деревьев, которые молчаливо покачивают скрученными ветвями высоко вверху. Так много дали мне боги - мне, ошеломленному, разочарованному; опустошенному, сломленному. И все же я странно доволен и отчаянно цепляюсь за эти увядающие воспоминания, когда мой разум на мгновение угрожает выйти за пределы всего остального.
Я ничего не знаю о том месте, где я был рожден, кроме того что замок был бесконечно стар и бесконечно ужасен, полон темных проходов, имеющих высокие потолки, где глаз мог отыскать только паутину и тени. Камни в крошащихся коридорах казались всегда странно влажными, и повсюду витал проклятый запах, как от груды трупов мертвых поколений. Здесь никогда не было света, поэтому я иногда зажигал свечи и пристально смотрел на них, испытывая облегчение; и не было никакого солнца на открытом воздухе, так как ужасные деревья поднимались высоко над самой доступной башней. Была лишь одна черная башня, которая поднималась над деревьями к неведомому мне внешнему небу, но она была частично разрушена, и не возможно было подняться наверх, кроме как совершить невероятный подъем по отвесной стене, камень за камнем.
Должно быть, я прожил годы в этом месте, но не могу определить сколько. Некие существа, судя по всему, заботились о моих потребностях, но я не могу вспомнить никого, кроме себя самого; или кого-то живого, кроме бесшумно крадущихся крыс, летучих мышей и пауков. Я думаю, что тот, кто ухаживал за мной, должен быть невероятно старым, поскольку мое первое представление о живом человеке было чем-то насмешливо похожим на меня, но искаженным, сморщенным и разлагающимся, как замок. Для меня не было ничего гротескного в костях и скелетах, которые валялись в некоторых из каменных склепов в глубине у основания замка. Я фантазировал, связывая эти вещи с повседневными событиями, и считал их более естественными, чем цветные изображения живых существ, которые я нашел во многих заплесневелых книгах. Из этих книг я узнал все, что знаю. Ни один учитель не подстрекал и не руководил мной, и я не помню, чтобы слышал какой-либо человеческий голос за все эти годы - даже свой собственный, ибо, хотя я читал слова, я никогда не думал попытаться произнести их вслух. Мой внешний вид был так же загадкой для меня, поскольку в замке не было зеркал, и я просто инстинктивно считал себя сродни молодым фигурам, которые я видел нарисованными и раскрашенными в книгах. Я считал, что молод, лишь потому, что помнил так мало.
Снаружи, по ту сторону наполненного гнилой водой рва и под темными молчаливыми деревьями, я часто лежал и грезил долгими часами о том, что прочитал в книгах; и страстно представлял себя среди веселящихся толп в солнечном мире за бесконечным лесом. Однажды я попытался сбежать из леса, но когда я шел все дальше и дальше от замка, тени вокруг становилась все гуще, а воздух наполнялся тягостным страхом; так что я отчаянно побежал назад, чтобы не заблудиться в лабиринте ночной тишины.
Так среди бесконечных сумерек я грезил и ждал, хотя и не знал, чего ждал. Затем в темном одиночестве мое стремление к свету стало настолько безумным, что я больше не мог находиться в покое, и я протянул руки с мольбой к единственной черной разрушенной башне, которая поднималась над лесом к неизвестному внешнему небу. И наконец я решил взобраться на эту башню, несмотря на то, что могу упасть; так как лучше было хоть мельком взглянуть на небо и погибнуть, чем жить, не видя света дня.
В промозглом сумраке я поднимался по истертым и старым ступеням каменной лестницы, пока не достиг уровня, на котором они заканчивались, а затем опасно цеплялся за крохотные точки опоры, ведущие вверх. Жутким и страшным был этот мертвый, лишенный ступеней цилиндр из камня; черный, разрушенный, пустынный и зловещий, полный испуганных летучих мышей, крылья которых не издавали шума. Но еще более жуткой и страшной была медлительность моего продвижения; по мере моего восхождения темнота над головой не становилась бледнее, и новый холод, как от призрачной и древней формы, обрушился на меня. Я вздрагивал, задаваясь вопросом, почему я еще не достиг света, и посмотрел бы вниз, если бы осмелился. Мне показалось, что ночь внезапно окружила меня, и тщетно нащупывал свободной рукой оконный проем, чтобы иметь возможность выглянуть наружу и получить представление о достигнутой мной высоте.
Внезапно, после казалось бесконечного внушающего страх слепого подъема по этой вогнутой и жуткой стене, я почувствовал, как моя голова коснулась твердой поверхности, и я понял, что, должно быть, достиг крыши или, по крайней мере, какого-то перекрытия. В темноте я поднял свободную руку и ощупал препятствие, обнаружив, что оно каменное и неподвижное. Затем совершил смертельно опасный круг по стене башни, цепляясь за все, что могла мне предоставить скользкая стена; пока, наконец, под моей ощупывающей камень рукой часть препятствия не дрогнула, и я снова устремился вверх, толкая плиту или дверь головой, помогая обеими руками в своем страшном восхождении. Свет не появился надо мной, но когда я протянул свои руки вверх, то понял, что мое восхождение было закончено, поскольку плита была люком в проеме, ведущем к ровной каменной поверхности большей окружности, чем нижняя башня, - несомненно, это был пол какой-то высокой и вместительной наблюдательной комнаты. Я осторожно пролез и попытался не дать тяжелой плите снова встать на свое место, но потерпел неудачу в последней попытке. Когда я лежал в изнеможении на каменном полу, я услышал жуткие отголоски ее падения, но надеялся, что когда понадобится, снова смогу поднять плиту.
Полагая, что я сейчас нахожусь на невероятной высоте, намного выше проклятых ветвей леса, я поднялся с пола и начал наощупь искать окна, чтобы впервые взглянуть на небо, а также на луну и звезды, о которых читал. Но итогом было разочарование; поскольку все, что я обнаружил, - лишь огромные мраморные полки, на которых лежали отвратительные продолговатые ящики тревожных размеров. Все больше и больше я размышлял и задавался вопросом, какие секреты могут храниться в этой высокой комнате, так много эонов отрезанной от замка внизу. Затем неожиданно мои руки наткнулись на дверной проем, где я обнаружил дверь из камня, покрытую странными вырубками. Толкнув дверь, я обнаружил, что она заблокирована, но благодаря величайшему приливу сил я преодолел все препятствия и открыл дверь внутрь. Когда я это сделал, на меня обрушился самый чистый экстаз, который я когда-либо знал; спокойно и невозмутимо сквозь витиеватую решетку из железа и вниз по короткому каменному пролету лестницы, ступени которой поднимались от обнаруженного мной дверного проема, сияла лучезарная полная луна, которую я никогда прежде не видел, кроме как во снах и смутных видениях, которые я не осмеливался назвать воспоминаниями.
И вот теперь, считая, что я достиг самой вершины замка, я начал торопливо взбираться по нескольким ступеням за дверью; но внезапная завеса луны облаком заставила меня споткнуться, и я начал двигаться медленнее в темноте. Все еще было довольно темно, когда я добрался до решетки, которую я толкнул осторожно и обнаружил что она не заперта, но которую я не стал открывать из-за страха упасть с невероятной высоты, на которую поднялся. Затем вышла луна.
Самое демоническое из всех потрясений - это то, которое возникает ужасно неожиданно и является гротескно невероятным. Ничто из того, что я испытал раньше, не могло сравниться с тем ужасом, который я сейчас увидел; с тем причудливым восхищением, которое породило это зрелище. Сам вид был настолько же простым, насколько ошеломляющим, ибо вот что было: вместо головокружительной панорамы, верхушек деревьев, видимых с возвышения, на уровне за решеткой простиралась не что иное, как твердая земля, украшенная разнообразными мраморными плитами и колоннами, и затененная древней каменной церковью, чей разрушенный шпиль блистательно сиял в лунном свете.
В полубессознательном состоянии я открыл решетку и с дрожью ступил на белую гравийную дорожку, которая убегала в двух направлениях. Мой разум, ошеломленный и хаотичный, все еще хранил безумную жажду света; и даже фантастическое чудо, которое произошло, не могло изменить моего желания. Я не знал и не тревожился о том, был ли мой опыт безумием, сном или магией; но был полон решимости взглянуть на блеск и веселость любой ценой. Я не знал, кем я был или чем я был, или каким могло быть мое окружение; хотя, продолжая спотыкаться, я стал осознавать некое страшное скрытое воспоминание, которое сделало мое восхождение не совсем случайным. Я прошел под аркой, выбравшись из этого места плит и колонн, и побрел по открытой местности, иногда следуя по видимой дороге, но иногда с любопытством двигаясь по поляне, где лишь редкие руины говорили о присутствии древней забытой тропы. Однажды я переплыл быструю реку, где крошащаяся, покрытая мхами каменная кладка рассказывала о давно исчезнувшем мосту.
Должно быть, прошло более двух часов, прежде чем я достиг того, что казалось моей целью, древнего заросшего плющом замка в окружении густо разросшегося парка; до безумия знакомого, но все же удивительно странного для меня. Я заметил, что ров был засыпан, и что некоторые из знакомых башен снесены, в то время как существовали новые пристрои, не ведомые мне. Но то, что я обнаружил с растущим интересом и восторгом - это открытые окна, светящиеся ярким светом, сквозь которые доносились звуки самого шумного веселья. Подойдя к одному из них, я заглянул внутрь и увидел удивительно странно одетую компанию; они веселились и громко разговаривали друг с другом. Я никогда, судя по всему, раньше не слышал человеческую речь; и мог лишь смутно догадываться о том, что было сказано. Некоторые лица, казалось, привлекали выражениями, которые вызывали невероятно далекие воспоминания, другие же были абсолютно чужими.
И тогда я прошел через низкое окно в ярко освещенную комнату, шагнув от моего единственного светлого мгновения надежды до самых мрачных конвульсий отчаяния и осознания. Кошмар быстро наступил, поскольку, когда я вошел, тут же произошла одна из самых ужасных демонстраций, которые я когда-либо видел. Едва я пересек подоконник, как на всю компанию обрушился внезапный и неосознанный страх отвратительной интенсивности, искажающий каждое лицо и вырывающий самые ужасные крики почти из каждого горла. Бегство было всеобщим, среди шума и паники некоторые падали в обморок и были подхвачены своими безумно убегающими спутниками. Многие закрыли глаза руками и продолжали слепо и неловко убегать, опрокидывая мебель и натыкаясь на стены, прежде чем им удавалось добраться до одной из многочисленных дверей.
Крики были невероятно ужасными; и когда я остался стоять в ярко освещенной комнате, одинокий и потрясенный, слушая их исчезающее эхо, я затрепетал при мысли о том, что может скрываться рядом со мной, оставаясь невидимым. При поверхностном осмотре комната казалась пустынной, но когда я подошел к одной из ниш, мне показалось, что я обнаружил там некое присутствие - намек на движение за золотым арочным проемом, ведущим в другую и несколько похожую комнату. Когда я приблизился к арке, я стал воспринимать это присутствие более ясно; а затем, с первым и последним звуком, который я когда-либо издавал, - ужасным воем, который потряс меня почти так же остро, как и его пагубная причина, - я увидел в полной, страшной яркости невероятное, неописуемое и непристойное чудовище, которое своим простым видом превратило веселящуюся компанию в стадо обезумевших беглецов.
Я даже не могу намекнуть, на что это было похоже, потому что в этом было соединение всего нечистого, сверхъестественного, жуткого, ненормального и отвратительного. Это была мерзкая тень распада, древности и запустения; гнилостный мокрый идол жуткого откровения; ужасное обнажение того, что милосердная земля всегда должна скрывать. Бог знает, было ли это нечто не из этого мира - или больше не принадлежащее этому миру - но к моему ужасу, я разглядел в его разлагающихся, с обнаженными костями очертаниях злобную, отвратительную пародию на человеческий облик; и в его заплесневелой, распадающейся одежде невыразимое качество, которое еще больше охладило меня.
Я был почти парализован, но не настолько, чтобы не предпринять слабую попытку к бегству - попятился назад, что, однако, не смогло разрушить чары, в которых безымянный, безмолвный монстр держал меня. Мои глаза, околдованные стеклянными шарами, которые с отвращением смотрели в них, отказывались закрываться, хотя были милосердно затуманены и показывали ужасный объект, но нечетко после первого приступа шока. Я попытался поднять руку, чтобы прикрыть взгляд, но мои нервы были настолько онемевшими, что моя рука не смогла полностью подчиниться моей воле. Этой попытки, однако, было достаточно, чтобы нарушить мое равновесие, из-за чего мне пришлось сделать несколько шагов вперед, чтобы не упасть. Когда я это сделал, я внезапно и мучительно осознал близость этой мертвой твари, чье отвратительное гулкое дыхание, как мне показалось, я расслышал. Почти обезумевший, я все же смог выбросить вперед руку, чтобы отогнать это зловещее видение, которое так близко придвинулось ко мне; и тогда в одну катастрофическую секунду космического кошмара и адской случайности мои пальцы коснулись гниющей вытянутой лапы монстра под золотой аркой.
Я не завопил, но все жестокие гули, что скачут на ночном ветре, завопили за меня, когда в ту же секунду на меня обрушилась одиночная и стремительная лавина уничтожающей душу памяти. Я познал в ту же секунду все, что произошло. Я вспомнил страшный замок и деревья по ту сторону, и узнал измененное здание, в котором сейчас стоял; я признал, - это было самым страшным из всего, - эту нечестивую мерзость, которая стояла передо мной, когда я пытался отвести от нее свои испачканные пальцы.
Но в космосе есть не только горечь, но и бальзам, и этот бальзам - забвение. В высшем ужасе той секунды я забыл, что ужаснуло меня, и всплеск черной памяти исчез в хаосе гулких изображений. Словно во сне я бежал прочь от этой призрачной и проклятой груды и бежал быстро и тихо в лунном свете. Когда я вернулся на кладбище из мрамора и спустился по ступенькам, то обнаружил, что каменный люк неподвижен, но я не жалел, потому что ненавидел тот старинный замок и деревья.
Теперь я катаюсь с насмешливыми и дружелюбными гулями на ночном ветру и играю днем среди катакомб Нефрен-Ка в запечатанной и неизвестной долине Хадот у Нила. Я знаю, что свет не для меня, кроме света луны над скальными гробницами Неба, и никакого веселья за исключением безымянных празднеств Нитокрис под Великой пирамидой; все же в моей новой дикости и свободе я почти приветствую горечь отчуждения.
Несмотря на то, что забвение успокоило меня, я всегда знаю, что я чужак; чужой в этом веке и среди тех, кто является людьми. Это я знаю с тех пор, как протянул пальцы к мерзости в той большой позолоченной раме; протянул пальцы и коснулся холодной и неподатливой поверхности полированного стекла.
1. Из поэмы Джона Китса - «Канун Святой Агнессы» («The Eve of St. Agnes»).