«Увидеть Париж и умереть».
Илья Эренбург
Предисловие
Русский писатель, поэт, публицист, журналист, переводчик с французского и испанского языков, общественный деятель, фотограф. В 1908—1917 и 1921—1940 годах находился в эмиграции, с 1940 года жил в СССР. Это официальные данные. Речь идет об Илье Григорьевиче Эренбурге, мудром и интересном человеке.
Его перу принадлежат воспоминания, написанные в жанре философско-субъективной мемуаристики, известные под названием «Люди, годы, жизнь».
«Давно мне хочется написать о некоторых людях, которых я встретил в жизни, о некоторых событиях, участником или свидетелем которых был; но не раз я откладывал работу: то мешали обстоятельства, то брало сомнение – удастся ли мне воссоздать образ человека, картину, с годами потускневшую, стоит ли довериться своей памяти. Теперь я все же сел за эту книгу – откладывать дольше нельзя.
Тридцать пять лет назад в одном из путевых очерков я писал: «Этим летом, в Абрамцеве, я глядел на клены сада и на покойные кресла. Вот у Аксакова было время, чтобы подумать обо всем. Его переписка с Гоголем – это неторопливая опись души и эпохи. Что оставим мы после себя? Расписки: “Получил сто рублей” (прописью). Нет у нас ни кленов, ни кресел, а отдыхаем мы от опустошающей суеты редакций и передних в купе вагона или на палубе. В этом, вероятно, своя правда. Время обзавелось теперь быстроходной машиной. А автомобилю нельзя крикнуть: “Остановись, я хочу разглядеть тебя поподробнее!” Можно только сказать про беглый свет его огней. Можно, – и это тоже исход, – очутиться под его колесами».
Многие из моих сверстников оказались под колесами времени. Я выжил – не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею». Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь
***
Каждый по-своему открывает для себя Цветаеву, погружаясь в сложный мир ее творчества и не менее сложную жизнь. Мое знакомство с поэтом (не могу называть ее поэтессой - получается слишком мелко) пришлось на начало 1960-х годов. Многое в то время вызывало интерес, ибо было мало знаемо, а порой и под запретом.
Впервые имя М.И. Цветаевой встретилось мне в воспоминаниях, принадлежащих перу Ильи Григорьевича Эренбурга (1891 – 1967), которые печатались в нескольких номерах журнала «Новый мир». Привлекло внимание их название – «Люди, годы, жизнь». Звучало емко и коротко одновременно. Мемуары напоминали собой клубок, состоящий из перемежающихся путевых заметок, воспоминаний о встречах с известными современниками, размышлений о времени и о себе.
Недавно стала перечитывать вторую книгу. Увидела главу, посвященную Цветаевой. Удивлению моему не было предела. Всего четыре листа. Помнилось, как я читала, захлебываясь от восторга и удивления! Оказалось, что на долю их знакомства отведено лишь маленькое пространства текста. Наступило разочарование, сменившееся затем полным пониманием. Столько Эренбургом было описано встреч и событий! Если каждой персоне уделить больше внимания, то получилось бы в итоге многотомное издание.
Мемуары ценны тем, что позволяют рассматривать жизнь Марины Цветаевой под углом зрения ее ровесника, поскольку Эренбург был старше всего на один год. Мировосприятие их не было разделено большим временным промежутком. Они оказались свидетелями одних и тех же событий. Хотя накладывали отпечаток иные обстоятельства: происхождение, полученное образование, условия жизни.
Несомненно, сложность для Эренбурга заключалась и в том, что были живы люди, знавшие тех лиц, о которых он писал. Это ко многому обязывало. Требовалось сжато, но достоверно изложить канву их судеб.
Так, Анна Андреевна Ахматова очень внимательно изучила воспоминания Эренбурга. И…резкое неприятие поэтессой вызвали воспоминания Эренбурга о Цветаевой, а также портрет Пастернака, который, по ее мнению, из-за «слишком краткого изложения не получился». У каждого давно сформировалось собственное видение эпохи и ее представителей.
Много позже, исследователь творчества Эренбурга Борис Фрезинский, высказал весьма весомую точку зрения: «Поколение интеллигенции 1960-х годов фактически формировалось на его книге. Удивительно другое: сегодня, когда доступно море литературы, мемуары Эренбурга не утрачивают ценности - книга оказалась шире своего замысла». Как он прав в своей оценке.
Решила выписать самые значимые, на мой взгляд, строки, позволяющие понять некоторые особенности характера Цветаевой.
«Марине Ивановне Цветаевой, когда я с нею познакомился, было двадцать пять лет. В ней поражало сочетание надменности и растерянности; осанка была горделивой — голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие — Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку. Она казалась не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком.
В одном стихотворении Цветаева говорила о своих бабках: одна была простой русской женщиной, сельской попадьей, другая — польской аристократкой. Марина совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, высокомерность и застенчивость, книжный романтизм и душевную простоту». < … >
Войдя в небольшую квартиру, я растерялся: трудно было представить себе большее запустение. Все жили тогда в тревоге, но внешний быт еще сохранялся; а Марина как будто нарочно разорила свою нору. Все было накидано, покрыто пылью, табачным пеплом. < … >
Когда осенью 1920 года я пробрался из Коктебеля в Москву, я нашел Марину все в том же исступленном одиночестве. Она закончила книгу стихов, прославлявшую белых, — «Лебединый стан». К тому времени я успел многое повидать, в том числе и «русскую Вандею», многое продумал. Я попытался рассказать ей о подлинном облике белогвардейцев, — она не верила; пробовал я поспорить — Марина сердилась. У нее был трудный характер, и больше всех от этого страдала она сама. У меня сохранилась ее книга «Разлука», на которой она написала: «Вам, чья дружба мне далась дороже любой вражды и чья вражда мне дороже любой дружбы. Эренбургу от Марины Цветаевой. Берлин, 29 мая 1922 года». (С ятями, даже с твердыми знаками, хотя к тому времени от прежних твердых позиций в ней оставалось мало что.) < … >
Я встречал в жизни поэтов, знаю, как тяжело расплачивается художник за свою страсть к искусству; но, кажется, нет в моих воспоминаниях более трагического образа, чем Марина. Все в ее биографии зыбко, иллюзорно: и политические идеи, и критические суждения, и личные драмы — все, кроме поэзии.
C отрочества до смерти она была одинокой, и эта ее отверженность была связана с постоянным отталкиванием от окружающего: «Я все вещи своей жизни полюбила и пролюбила прощанием, а не встречей, разрывом, а не слиянием». < … >
Когда я перечитываю стихи Цветаевой, я вдруг перестаю думать о поэзии, перехожу к воспоминаниям, к судьбе многих моих друзей, к своему — люди, годы, жизнь…".
Послесловие
Возник у меня единственный вопрос – когда именно Эренбург разобрался в сложностях характера и судьбы Марины Ивановны – в годы знакомства с ней или уже в период написания книги? Думается, что второй ответ более соответствует истине.
Эренбург много сделал для Цветаевой на первом этапе их знакомства. Достаточно вспомнить, что это он прислал ей весточку о том, что Сергей Эфрон жив и находится в Праге; он способствовал ее эмиграции в Германию; в его квартире она вместе с дочерью провела первые дни после приезда Берлине. И что очень важно - к прибытию Цветаевой Илья Григорьевич опубликовал две книжки ее стихов - "Стихи к Блоку" (издательство "Огоньки") и "Разлука" (книгоиздательство "Геликон"). Именно Эренбург ввел Марину в круг литературной жизни Берлина. А потом началось отчуждение. Об этом красноречиво свидетельствует надпись на подаренной Эренбургу книге, приведенная выше.
Еще одно маленькое дополнение. Как относиться к совпадениям? Илья Григорьевич, как и Марина Ивановна, покинул земную обитель 31 августа, спустя 26 лет после ее ухода. Замкнулся его жизненный цикл в возрасте 76 лет. Убеждена, что он не полностью завершил свою земную миссию. Много оставалось еще невыполненных задумок. Но главное он сделал - воспоминания "Люди, годы, жизнь" увидели свет и нашли своего читателя.