Виктор КАЛАШНИКОВ
П Р О Щ А Й, С И Л А Н О В К А
ностальгическое повествование
В среду, когда Семён Бовтюг получил письмо из Силановки, он задержался на сверхурочной работе, поэтому в общежитие вернулся позднее, чем обычно. В ящик для писем заглянул скорее по привычке нежели в нетерпеливом ожидании письма. Единственный лежавший там конверт был подписан знакомыми каракулями отца...
Конверт он распечатал уже в комнате, но положил на прикроватную тумбочку, чтобы отдохнуть малость и тогда уж прочесть. Лёг на нерасправленную постель и незаметно для себя уснул...
Прочёл он письмо отца утром в вахтовом автобусе по дороге на работу. Бовтюгу-старшему в своё время довелось проучиться лишь четыре класса, поэтому у него был не только трудный для понимания почерк, вообще сильно хромала грамота. «С приветом из Силановки Семен сообщаю дома все постарому Погода неважная Идет дож раньше небыло Сейчас пошол Хрясь Сообщаю вчера я приехал с кавказа Гостил там неделю у двоюродного брата Сообщаю в станице недалеко от родины я купил хату Сад хороший огород Горы там похожи на здешние только круче Есть речка рыбу ловить Так что сейчас дома начинаем продавать все лишнее и будем переезжать Прошу тебя чтобы ты приехал и помох нам собратца Все деньги за хату уже оплачены Документы сделаны Сейчас будем выписыватца отсюда и готовитца к выезду Общим приезжай помочь нам ато я на свое здоровье не надеюсь Сам знаешь какое оно у меня Ешо мать просит купить тюлю метров 15 ато приедем нечего будет повесить в окнах от мух Общим сам понимаешь как это трудно сделать переездку Нащёт тюлю обязательно купи Приезжай ждём Остальное всё постарому С приветом от нас Будем шипко ждать»...
Семён знал, что отец собирался съездить на Кавказ, проведать родню, даже ждал письма с рассказом о поездке. Но чтобы отец решился на переезд под старость лет, купил там дом! Этого он никак не ожидал... Хотя вспомнил, что отца всю жизнь тянуло на родину... Как ни неожиданна была новость, он уже в автобусе решил — надо ехать, помочь родителям собраться. У него есть два отгула за работу в выходные дни, ну и придётся попросить три дня отпуска без содержания — не откажут, ведь он безотказен, когда надо начальству... Выехать лучше всего в пятницу вечером, за сутки он доберётся до Силановки и пробудет там неделю — может быть в последний раз.
1.
(Тут надо оговориться, что изначально текст был написан на реалиях середины 70-х годов прошлого столетия. Многое с тех пор так кардинально изменилось, что потребуются пояснения.)
Семён ступил на перрон-насыпь и привычно торопливо зашагал к выходу. На железнодорожной станции всё было как прежде без видимых изменений: потемневший от времени штакетник, ограждающий траву на косогоре, полусгнившая деревянная лестница к зданию вокзала под насыпью, та же рында-сигнал отправления поезда у входной двери. (Увы, теперь поезда на эту станцию больше не приходят, рельсы ржавеют, вокзал закрыт на замок, а окна его заколочены досками. Железнодорожную ветку за ненадобностью упразднили, работников сократили, посёлки возле станций захирели.)
Но спешить Семёну и тогда было некуда — он знал, что автобус на привокзальную площадь прибудет лишь к вечернему поезду, он-то, в нежелании ждать его, привычно приехал на подвернувшемся товарняке. Не было на ней и случайных встречающих на личных машинах, и таксующих частников. Поэтому он, не задерживаясь, направился по грязноватой гравийке к улице на взгорке, а на ней к столовой неподалёку — около нее вернее всего было поймать попутную машину. Заодно хотелось и поесть. Пока он обедал, мимо столовой в нужную ему сторону не проехало ни одной машины. Да, с такой частотой движения он может и не уехать до вечернего автобуса. Выйдя на высокое крыльцо столовой, он внимательно оглядел сидевших и стоявших на ступенях конкурентов. Некоторые лица показались ему знакомыми, но при встрече взглядов никто первым с ним не поздоровался. Как и они, он с надеждой вгляделся на противоположный, пологий склон долины за железнодорожной станцией — там, между штабелями брёвен и досок, разгружались два «Урала» Силановского леспромхоза, а третий, уже разгруженный, карабкался по склону, выбираясь из бревенчатой запруды. (После перестройки леспромхоз обанкротили и сегодня тот склон пуст, зарос высоким борщевиком и мелким кустарником, как, впрочем, и территория самого леспромхоза, где теперь, как это не удивительно, даже не сохранилось видимых следов ни от двухэтажного лесозавода, ни от котельной, ни от утеплённых ремонтных боксов в бывшем гараже...) Прежде Семён знавал почти всех леспромхозовских шоферов, теперь надежда встретить знакомого стала ничтожной, ведь столько лет уже он приезжал сюда лишь раз в год, а то и того реже.
Когда «Урал» вывернул от железнодорожного переезда и стало видно, что рядом с водителем в кабине никого нет, толпа сыпанула с крыльца к дороге. «Урал» с прибитыми к стойкам досками вместо кузова резко затормозил напротив столовой и за мутноватым от пыли стеклом дверцы Семён увидел Лёву Бунакова, школьного своего друга, с которым они и жили-то на одной улице! О такой удаче он не смел и мечтать. И Лёва узнал Семёна издали и с удовольствием. Спрыгнул с высокой подножки и, не обращая внимания на окруживших его первоочерёдников, ринулся к Семёну, крича на всю улицу:
-Бова! Ты-то откуда взялся в это время! До поезда еще далеко!
-На товарняке приехал...
Он всегда почти кричал, такой уж у него был звонкий голос. Они обнялись. Лёва заметно возмужал: грудь расширилась, руки огрубели, появилась «трудовая мозоль» - животик. Что делает с человеком женитьба!
-Вчера только видел твоего отца — ждёт тебя!
-Вот я и еду. Почти сутки уже и никак не доберусь.
-Через пару часиков доставлю! Пассажиров вот только возьму, -Лёва оглянулся на толпу. -Кому ближе райцентра — не садитесь, не остановлюсь. Кому дальше — лезьте на площадку! Да крепче держитесь там! Не дай бог вывалитесь — мне за вас отвечать!
-Можно мне в кабину? -попросилась старушка в плюшевом жакете.
-Кабина занята! Не видишь — брата встретил, два года не виделись. Мне его что, по-твоему, на площадке везти!
Про брата он, конечно, загнул, а вот то, что два года не виделись это, пожалуй, правда. Кивнув на осаждавших площадку, Семён спросил:
-ГАИ не остановит за них? Там, вроде ж, нельзя людей возить?
-Что мне ГАИ! Зря я, что ли, два года после армии у них работал — всех знаю теперь.
Семён сел в просторную кабину, поехали:
-Как это тебе «Урал»-то доверили?
-Думаешь новый — чёрта с два! Недавно две недели на ремонте простоял.
-Дорога как - здорово разбитая?
Лёва смачно покрыл её матом и добавил:
-Но у меня принцип: больше скорость — меньше ям!.. Ты на товарняке по привычке прикатил?
-Какое там. Ночью простояли где-то, приезжаю в Дружинино — наш поезд ушёл, следующий ждать до вечера. Вот и пришлось петеушную молодость вспомнить. Тогда денег не было — поезда хоть нормально ходили, сейчас деньги есть — поезда опаздывают... Вы-то как тут? Сено начали косить?-вспомнил Семён основную заботу силановцев в эти дни.
-Не разрешают, но начали. Вечером поеду, а завтра — с утра.
-Возьми меня — давненько не кашивал, да и попрощаюсь заодно с покосами. Я ведь прощаться приехал! Когда теперь ещё придётся покосить, да и придётся ли.
-Рано вставать придётся.
-Встану — я привычный. Договорились?..
2.
Когда с вершины гигантского увала впереди открылась панорама широкой низины речной долины с едва различимыми избами Силановки и её окрестностей вдали, самый любимый пейзаж Семёна, ему невольно подумалось: как это всё же здорово возвращаться в родительский дом!.. Живя подолгу вдали от родителей, он как-то забывал, что есть на земле место, где ему всегда рады, где можно пожить без забот о питании, ночлеге — отдохнуть душой.
Силановка — село старинное, некогда богатое и настолько самобытное, что сохранило свой диалект, песню «Силановскую» с очень оригинальным мотивом, пляску «Супретка», а так же свои, сохранившиеся из далёкой староверской старины традиции, обычаи, особенно заметные на свадьбах, похоронах... Бовтюги приехали в Силановку вместе с леспромхозом. С севера и востока вплотную к селу подступали бескрайние леса хвойных пород, их-то тогдашняя власть и решила вырубить.
Лёва высадил Семёна перед казённым, на два хозяина, домом, построенным леспромхозом для своих рабочих. Отец с матерью сидели на лавочке у палисадника. Сдержанные слова приветствия, сдержанная радость встречи — в их семье не принято было показное, с объятиями и поцелуями, проявление чувств.
В комнатах громоздились стопы сколоченных ящиков. По их количеству Семён понял — отец собрал всё, что можно было увезти. Дальнейшие сборы, как выяснилось в разговоре, застопорились тем, что надо было продать козу, кроликов и кур — такое хозяйство держали старики без детей. Любимый младший сын жил далеко, на Украине, куда его распределили после окончания института. Он не то, чтобы в гости приехать, писал-то редко, раз в год. Дочь жила на Урале, но была замужем и перешла под влияние местного ухватистого мужа-кугута. Семён был средним. В семье его считали непутёвым: родители — за то, что он долго не остепеняется, брат — за то, что не хочет учиться дальше, сестра — за то, что всё еще не женат: «Как можно в тридцать лет ни жены, ни квартиры не иметь!» -недоумевала она в последнюю их встречу. - Ты хоть в очереди-то стоишь?» «Кто ж меня поставит — у нас до сорока пяти лет холостякам квартиры не дают! Так что есть время подождать, пока совсем очередей не будет. У нас ведь, сама знаешь, те, кто в очереди стоит — все дыркам затычка. И не за себя постоять, и не уволиться.»-отшучивался Семён. «Ты хоть женись! Я видела твою Наташку — хорошая же девка! » «Чтобы по чужим квартирам мыкаться? Она ж тоже в общежитии живёт! Не хочу такого ярма себе и ей на шею...» «Трудностей боишься!? А как родители наши всю жизнь по чужим квартирам — и ничего, троих детей вырастили!» «Родители не по своей воле по баракам да квартирам мыкались — их выслали на Урал! И мы родились, может,потому, что аборты после войны запрещены были. Вспомни, мать рассказывала, какой голод тогда был...»
Сели ужинать и Семён спросил отца о главном:
-Как это ты надумал переезжать-то?
Отец лишь цокнул языком. За него объяснила мать:
-Тут надумаешь — зимусь от печки не отходил. Однажды уснул на стуле — спину сжёг.
-Шипко мёрзнуть стал, -подтвердил отец. -Раньше, сам знаешь, в любой мороз мог машину ремонтировать — хоть бы что. Теперь выйду на улицу — дыхание перехватывает.
-Давно надо было уехать!
-Как уедешь — работали. Пенсию ждали.
-А как с домом-то получилось, что подвинуло купить?
-Я ведь не первый раз на родину ездил. Погощу и уеду, в нашей хате другие люди живут, больно смотреть. А тут с двоюродным братом встретились, мы с ним росли вместе, он теперь в соседней станице живёт. Ну и повёз меня к себе, он тоже уже на пенсии, пчёл держит, рыбак как я. Бросай, говорит, свой Урал — покупай здесь хату. Денег не хватит — я помогу. И повел меня по станице. Местность там курортная, но запущено всё, глушь. Горы, лес, речка есть. Приценились к хатам, одна понравилась и цена подходящая. Саманная, правда, но под шифером, летняя кухня во дворе, сарай имеется курятник, сад большой — яблони, груши, сливы, виноград. Колодец близко. Поторговались — хозяин уступил цену. Ну, и сторговались. Я выплатил задаток — деньги у меня с собой были. Оформили документы и я сюда, за барахлом.
-А ты, мам, как — не против?
-Почему я должна быть против — сколько можно в этой грязи пурхаться! Жалко хозяйство нарушим. Козу не покупают — резать, наверно, придётся. Кур, кроликов — тоже. Огород, что посажено — продадим, уже договорились с теми, кто после нас сюда вселится.
-Картошка уродится нонче — ботва, вижу, хорошая, цвету много. Не жалко продавать? По дешёвке ведь?
-Чёрт с ней, с картошкой — её еще копать надо.
-Дома — не в лесу копать! Помню как на Вохмяковке садили — вот когда действительно было трудно...
Первые после перевода леспромхоза в Силановку годы большинство семей рабочих разместили на квартирах у местных колхозников, которые сами тогда жили трудно, лишь на заработанные в колхозе трудодни, то есть от подсобного домашнего хозяйства и выращенного на приусадебных огородах. В леспромхозе зарплату платили деньгами, но деньги есть не будешь, а семьи надо было чем-то кормить, в местных магазинах тогда почти ничего не продавали съестного. Чтобы хоть как-то облегчить проблему пропитания, и решено было выделить рабочим участки под огороды на лесных полянах, километрах в десяти от села. Но если сажать и копать картошку леспромхоз выделял машины для коллективного вывоза, то окучивать её женщины и дети ходили туда пешком. Это и осталось в памяти Семёна надолго.
...-Помидоров не хочешь? -предложила сыну мать.
-Откуда они у тебя?
-Свои вырастила!
-А Лёшка говорил — холодное нынче лето, ничего кроме картошки не уродилось.
-Пожалуй, у одной меня и есть в улице-то. Некоторые огурцов ныне не едали, а я кадку насолила! Я ноне как восьмого мая высадила рассаду, так и сохранила её — накрывала на ночь. Заморозки случались — у людей помёрзло всё, а у меня нет. Так же и помидоры. Я и листочки у них не отрывала, как советуют, их у меня мороз оторвал, а помидорки сохранились...
В первые после переезда сюда годы мать никак не могла приноровиться к особенностям местной агротехники, поэтому теперь она откровенно радовалась, когда ей удавалось что-то вырастить лучше коренных силановок.
-Смотрю, ящиков у вас много получилось. Барахло-то зачем берёте — сундуки эти! Сколько помню себя, они всегда у нас были. С самого, наверно, Суровска их возите, с высылки!
-Память!- возразил отец. - Их мы там уже нажили. Нам, когда высылали, только то, что унесём в руках разрешали взять.
-Что ты! Хорошие сундуки: крепкие, вместительные,- поддержала его мать.-Сейчас такие, наверно, уже и не делают...
И Семён понял: родители ни за что не расстанутся с ними. Впрочем, такие сундуки на самом деле мало у кого теперь сохранились — старинной работы: бока оббиты железными полосками, углы — цветной жестью. Похожие он видел в Невьянском музее — где-то там, наверное, их и изготовляли.
-Свой дом будет, за чем не кинься — всё надо. - заключил отец.
-А мотоцикл как перевезёте?
-Тоже в контейнере. Мы большой закажем, пятитонный...
Неторопливый разговор долгого вечера сам по себе коснулся и пережитого.
-Все забываю тебя спросить. Как это дед промахнулся, что вас выслали? Вы же небогатые были!
-Расказачивали. Ну, и бедноту с иногородними нами запугивали, чтобы в колхозы шли... Председатель, между прочим, был сослуживцем деда по персидскому походу — частенько к нам заезжал выпить чарку-другую. И перед высылкой ночью заехал — предупредил: продавай, мол, что сможешь и тикай куда-нибудь, вас на высылку определили... А куда убежишь от хозяйства, с семьёй в пять душ, мал мала меньше — я самый старший был, пятнадцати лет... Да и не думал он тогда, что нас в такую беду завезут.
-А что ж вы сразу, когда разрешили уезжать из Суровска, на родину не воротились?
-На какие шиши ехать, да и вас уже трое было.
-Зачем вообще тогда надо было уезжать! Тем более в уральскую глушь.
-Сейчас этого не понять. А тогда нам хотелось бежать оттуда куда глаза глядят, лишь бы подальше. -Отец обиделся на упрёк сына, вздохнул и извлёк из пачки папиросу. Тщательно размял и закурил.
-А я вскоре после высылки побывала на родине, не утерпела,-улыбнувшись, вспомнила мать. -Году в тридцать четвёртом, кажется, мне тогда временный паспорт за хорошую работу дали... Помню, иду по улице — на мне туфли новые, платье крепдешиновое. Навстречу мне идет тот, который нас выселял. «Здравствуйте, говорю, Пётр Ефимович!» Он сделал вид, будто не узнал меня. Стыдно, наверно, стало — он во всём рваном шёл. Как были вы, думаю, голодранцы, так ими и останетесь: наше доносите, своего ничего не наживёте. А мы и на высылке не пропадём!
Но большинство-то пропало, -хмуро возразил отец.-В Танковичах почти всех в первую же зиму в овраг свезли, снегом забросали — некому было даже хоронить. А тех, кто сбежал с лесоповала, когда счёт потеряли, в тридцать седьмом добрали как, возможно, обиженных на советскую власть. Меня в поджоге какого-то склада обвинили — я не подписал, хотя и крепко били. Отчаянный был, молодой! Какая разница, говорю следователю, сейчас убъёте или после приговора расстреляют, если подпишу. Мне пять лет только всего и дали, до войны успел выйти, грамотные люди помогли толковое прошение написать. А дед, видимо, подписал, не выдержал — только после войны и освободили, уже безнадёжно больным, так вскоре и помер.
Помолчали. И Семён вдруг усмехнулся:
-Что-то подумалось — этот дом, что купили, ведь будет первым у нас — не представляю себя в своём доме!
-Ну, у нас-то был когда-то свой дом!
Но Семён настаивал на своём, личном опыте:
-В Суровске, помню, в бараке жили. Здесь на квартирах и в казённых домах. Сегодня как в чужую деревню въезжал — ведь не к кому в гости сходить! Ни родни, ни друзей. Что были — разъехались или поженились. Я и в детстве, помню, завидовал местным ребятам — у каждого почти по пол деревни родственников, а у меня — никого!
-Да,-согласился отец.-Двадцать лет здесь прожили, а кугуты всё на нас косятся — зачем дескать приехали, лес наш вырубили. Как будто это мы леспромхозы выдумали...
3.
Ранним утром, ещё и солнце не поднялось над вершинами сосен. За Семёном заехал Лёва на своём «Урале». Было росисто, прохладно и мать настояла, чтобы Семён надел тёплую кофту, сунула ему увесистую котомку.
-Зачем так много еды, на один день еду! -отмахнулся было он.
-Бунаковых угостишь — всё одно помидоры девать некуда, а у них, поди, нет...
В кабине сидела заспанная жена Лёвы. Семён не был с ней знаком. Видел, наверное, в школе — они училась несколькими классами ниже, но кто из старшеклассников обращал тогда внимание на малолеток! Это младшие запоминают старших. Познакомились — Валентина. Семён отдал ей котомку:
-Положи куда-нибудь.
-Зачем еду взял — у нас всё есть!
-Такого нет, там помидоры...
В позапрошлом году Семён приезжал к родителям, чтобы помочь привезти сено. Тогда они ещё держали корову и бычка до году. «На пробу» поехали за сеном вдвоём с отцом. По гравийке катили ходко: «ЗИЛ» почти новый, мотор тянет. Но обочины покрыты тонким слоем снега, выпавшего на не промёрзшую землю. Их покос состоял из трёх еланок: на верхней и нижней части разделённого перелеском косогора, и за ложбинкой, тоже на косогоре по ту её сторону. Для начала нагрузили стожок с верхней еланки. Когда сдавали задом ко второму стожку — забуксовали. Пришлось надевать цепи — а у застрявшей машины это дело очень не простое. Но надели, выехали и нагрузили-таки второй стожок — задуманная «проба» была выполнена. На гравийке цепи застучали о кузов: могут слететь — пришлось снимать. Дома сено сгружали в огороде. Кое-как с пробуксовкой заехали туда. Сгрузили. С пустым кузовом машина даже не стронулась с места. Опять пришлось надевать грязные цепи... Сделано было немного, а нервы напряглись до предела... На следующий день выехали рано утром по лёгкому морозцу и втроём с матерью, с надеждой до полудня управиться. Перед тем, как съехать с гравийки предусмотрительно надели цепи. Так же для груза нагрузили второй стожок с верхней елани. После чего предстояло переехать через ложбинку к стожку там. В опасном месте машина дёрнулась и... провалилась задними колёсами почти по ось — предусмотрительно набросанные ветки не выдержали её тяжести. Семён предложил сходить на дорогу за подмогой, самим, мол, не выехать. У отца было иное мнение — надо стелить лаги. Стали вались ручной пилой тонкие берёзы, распиливать их на лаги, подкладывать их под колёса. Машина — ни туда, ни сюда. Ещё пилили и подкладывали... А время уже девять и десять. Утренний морозец тем временем ослабевал... Семён всё-таки пошел на дорогу. Это километра полтора среди тишины застывших в измороси деревьев. Прогулка несколько успокоила нервы... В машине, которая появилась на гравийке, ехал за сеном Лёва Бунаков. Предусмотрительно надели и ему цепи. Подъехав к застрявшей машине, долго примеривались, откуда надёжнее всего её дернуть. Зацепили тросом — и с первого же рывка выдернули. Лёва уехал. Набросали на топкое место напиленные лаги. Проехали-таки с разгону. Но это лишь полдела — ведь предстоит ещё и обратно как-то выезжать, более гружёными. Стожок нагрузили довольно скоро. В ложбинке машина опять застряла. Отец поставил на толстую лагу домкрат и поднял застрявшее колесо, чтобы подложить под него еще несколько лаг... Завёл машину, газанул и... выехал, неожиданно для Семёна, уже разуверившегося в собственных способностях. Спустились к нижней еланке, где стоял последний стожок. Отец подсадил Семёна на его макушку и он стал скидывать сено пластами прямо на машину, где их принимала и раскладывала равномерно по краям кузова мать. Вскоре он оказался на одном с ней уровне и опускался ниже и ниже, когда уже надо было не сбрасывать, а накидывать. И это когда уже хотелось есть, и силы уже были не те. Отец насадил на вилы черенки подлиннее и нижние пласты стожка они уже закидывали на воз с земли, выбирая более удобную для этого позицию... Последними, казалось, силами подняли на высокий воз бастриг, берёзовую жердь, чтобы придавить ею воз, стянув верёвкой с фаркопом, чтобы он не развалился в дальней дороге... Дома разгружали машину уже в сумерках...
Лёвин покос тоже далеко от Силановки, даже дальше бывшего их покоса. Но гравийка в лесу такая, что не хуже асфальта — по ней уже много лет лес возят. И «Урал» машина из тех, которые сами чаще обгоняют, чем пропускают вперёд другие. Дорога словно огорожена густыми пихтарниками, березниками, пройти сквозь которые, глядя со стороны, представлялось делом весьма затруднительным. В кабине то и дело витали запахи хвои. Горожане визжали бы от восторга от открывающихся видов. Для силановцев же лес — работа на производстве и для себя. Лишь малая часть этой работы относительно приятная: хождение по малину, грибы, землянику, орехи. В остальном не до праздных восторгов от лесных красот и ароматов.
Люди в это раннее воскресное утро спешили в лес кто на чём: на «Жигулях» с косами и граблями на багажниках, на мотоциклах, на телегах и даже пешком. Казалось, всё село устремилось на покосы.
Кое где по обочинным полянам уже стояли стога. Не все, как видно, ждали официального разрешения косить для себя. И на самом деле — трава высокая, почему не начинать! Но ходили слухи, что из райцентра приедет комиссия и опломбирует стога тех, кто начал косить до разрешения. Как можно опломбировать стог никто не задумывался, однако слухам верили и опасались.
Съехали на заросшую дорогу к Лёвиному покосу. Высокая трава доставала до радиатора. Неприятно было вылезать из тёплой кабины, когда приехали на место: обильная роса, прохладно...
Первый прокос у Семёна получился нечистым. Ему показалось — из-за неудачной косы. Потому что как ни старался он прижимать ее пятку к земле весь размах, валок всё одно получался неровным и не всегда откидывался на скошенное место.
-Лёш, ручка низковато!
-Возьми другую литовку. Семёрку!
Семён взял другую косу, с шершавым держаком и зачем-то набок ручкой. Нет уж, первая, пожалуй, была получше. Он вспомнил, что и раньше-то у него не очень получалось косить чисто, с какой стати должно получиться лучше сейчас, после двухлетнего перерыва. И он перешёл на обкосы окраин еланей. Говорят, по кошенине можно определить характер косаря — Семён с детства отличался небрежностью.
Солнце пригревало, и вокруг косарей зароились пёстрые мухи, овод, мошка больно разя лицо, грудь, спину. Постепенно возникла и ноющая боль в кистях рук и пояснице. Это с непривычки. Струйки пота на лице, груди — тоже с непривычки к тяжёлому физическому труду, да и воды надо меньше пить. К полудню солнце уже парило немилосердно — явно к дождю.
-Пойди пощупай вчерашнее! -велел Лёва жене.
Валентина сходила к подсохшим валкам, взяла охапку:
-Разговаривает!
-Переворачивай! -распорядился Лёва, а обратившись к Семёну, пояснил.-Этот угол добьём и начнём грести — похоже, дождь соберётся.
Семён не то, чтобы согласился — обрадовался в душе такому повороту дела. Руки дрожали от усталости, поясница горела, а отдыхать в одиночестве было неудобно. В первый день всегда трудно косить, легче будет на второй день — мозоли затвердеют, а в окрепшем теле появится поздоровевший дух. Косил бы да косил, если бы не лень-матушка.
Пока «добивали» намеченный угол облака зашевелились не на шутку: тесные, массивные, хотя, вроде, и высокие. Не спешно пообедали, попили чаю из термоса — грести пока было рановато, перевёрнутые валки не просохли. Тем временем разгулялся ветер и вроде бы местами в небе светлело. Начали грести. Это полегче, чем косить. Лёва поглядывал с опаской на надвигавшиеся с запада тёмные облака и начал носить сгребённое к стогу.
Косить в жару, грести в дождь. Начался он как бы из-под тишка: тихо, мелкий, плотный — как из сита. Наспех завершили стожок и спрятались под деревом. Лёва, не стесняясь жены и постороннего, матерился: «Сушит... Гребёт...»
-Может, скоро кончится, - предположил Семён, сам не веря сказанному.
-Нечистый дух с этим дожжом, - по-своему переживала Валентина...
Перебежали в кабину — единственное теперь сухое место и стали ждать прекращения дождя. Он лил, то ослабевая, то усиливаясь. И Лёва решил ехать пока не поздно, а то развезёт — и на «Урале» не выбраться. До гравийки пробивались, как ледокол сквозь льды проводит караван — взяли на буксир одну машину, вторую, третью... Семёну непривычно было видеть за рулём «Жигулей» широкоскулые, как на подбор обветренно-морщинистые лица силановских мужиков.
...Чем ближе подъезжали к Силановке, тем светлее становилось небо, тем меньше луж на дороге. А за последним к широкой речной долине перевалом вообще стало сухо — не было, оказывается, в селе дождя.
Высаживая у дома Семёна, Лёва предупредил:
-Чтоб был вечером! Не придёшь — обижусь.
-Приду. Всё одно делать нечего...
Родители продали за день крола, кролиху, парушку с цыплятами. Всё по дешёвке - «абы отдать», как выразилась мать.
Вечером Семён пошёл, как обещал, к Бунаковым. В ограде ему встретилась Валентина — несла пойло телёнку, который не давал ей прохода, тыча в ведро мордой.
А Лёшка что делает?
-Спит.
-Чего это он?
-Да ну его — буди.
-Может, не надо?
-Чё это «не надо», стол-то накрыт. И я уже отстряпалась...
Семён, чувствуя неловкость, растолкал Лёву. Тот после оправдывался:
-Сморило — не заметил как уснул...
Выпили за встречу... За первый стожок... Повспоминали школьное прошлое... И Семён рассказал, как уже старшеклассником проработал месяц в лесу сучкорубом — дескать, вот была работка, зато хорошо заплатили!
-Это тебе по молодости так показалось, -возразил Лёва. - Не так уж и хорошо, если учесть, что утром на час раньше выезд, вечером на час позже возвращение, зимой снегу до пупа, летом комары, слепни, мошка!
-Я и сейчас в городе на час раньше на работу выезжаю и на час позже возвращаюсь, и комаров у нас на Севере не меньше. А тогда я получил за месяц столько, сколько даже ожидал. Помнится, тех денег хватило на задуманную покупку..
-Теперь тоже хитро сделали. Выполнил план — двести процентов премии, а так — ерунда получается.
-Сто заработал — триста получаешь, здорово!
-Его ещё выполнить надо! Знаешь какой план! А если летом дожди зарядят, а если снега, морозы зимой!
-Однако, «Жигулей» в деревне, вижу, много стало!
-У твоих родителей есть? Нету! А ведь много лет в леспромхозе проработали! В Силановке издавна люди крепко жили — большое хозяйство держали, огороды у всех. Из приезжих только у начальства машины. Недавно главному инженеру предложили место директора какого-то завода в городе, думаешь — пошёл? Чёрта с два! Ему и здесь неплохо: глубинка — что хочу, то и ворочу...
Трезвым Семён, наверное, не пошёл бы в клуб, но от Бунаковых он уходил в довольно-таки приподнятом настроении, поэтому жаждал развлечений, и направился в ближайший, леспромхозовский.
В фойе незнакомые ребята играли в бильярд. Семён понаблюдал за игрой, а когда кино кончилось, прошёл в опустевший зал, где завклубом с энтузиастами сдвигали первые ряды, освобождая площадку для танцев. Молодёжь традиционно сидела по задним рядам: чинно, тихо, терпеливо. Летом в Силановку съезжалось много молодёжи: петеушники, студенты, отпускники. Один из таких, помешанный по-молодости на рокмузыке, предложил танцевать под кассетный магнитофон. Включил его на полный звук и пригласил было ближайшую девчушку, но та застеснялась и не пошла с ним. Тогда парень вышел на середину площадки с подвыпившим дружком, и они начали выкаблучиваться кто во что горазд. Раньше, во времена Семёновой молодости, за такое выводили из клуба, но завклубом лишь усмехался, глядя на них. Да, теперешнюю силановскую молодёжь стало трудно чем-либо удивить, но и танцы под модные где-то ритмы у них не котировались. Имейся в клубе баян и баянист, девчонки с удовольствием закружились бы в вальсе. Станцевал бы вальс и Семён. Не по старой памяти, как это принято говорить — в молодости он любил модные тогда танцы, а созвучное возрасту.
Завклубом вразвалочку поднялся на сцену. Вынес из-за кулис ударную установку и позвал кого-то из сидевших в задних рядах по имени: ну, чего, дескать, тянете! Я за вас должен инструменты выносить!.. И Семён понял, почему девчонки не танцевали, но и не уходили. Оказывается, в клубе имелся свой ансамбль — две электрогитары и ударник. На сцену поднялись незнакомые ему молодые ребята, и вскоре грянули подобием мелодии, а один даже запел про халявные груши в саду у дяди Васи. Засидевшиеся девчонки дружно повскакивали с мест.
Голос певца Семёну понравился — что ни говори, а таланты в Силановке всегда водились. Только вот играли ребята «кто в лес, кто по дрова». Репертуар доморощенной группы состоял из так называемой ресторанной музыки. Организатором, судя по самоуверенному поведению, был паренёк, который пел. Нахватался в городе верхушек, а здесь, в селе, они сошли за основание. Девчонки в большинстве своём молодо-зелено, лет по 15-16, кто в брюках, кто в платьях. Их незнакомые лица казались Семёну не очень привлекательными, зато какие у них были фигурки, какие ножки! И он с грустью отметил, что ему уже за тридцать, значит, он старше их вдвое — разница существенная для совместных прогулок под луной.
Он всё же досидел до конца танцев, чтобы посмотреть, как будут расходиться. С музыкантами пошли самые миловидные девчонки: ребята нахально тискали их — те лишь взвизгивали в ответ...
4.
В понедельник Семён проснулся по будничной привычке рано, когда надо было торопиться на вахтовый автобус к семи часам. Попытался ещё подремать, но не дремалось — невольно прислушался к неторопливому разговору родителей, доносившемуся из кухни.
М а т ь: Эх здесь бы дожжа, а не там, где косят! Совсем иссохла земля.
О т е ц: Это уж как водится — всё наоборот.
М а т ь: Для картошки сейчас большое бы подспорье — дождь.
О т е ц: Нам её не копать, что беспокоишься. Гляди, у тебя с кастрюли побежало!
Глуховатая мать охнула и послышался стук упавшей на пол крышки.
О т е ц (после паузы): Не купят козу — не хотят люди скот держать, пасти негде!
М а т ь: Вот и да-то.
О т е ц: Хоть с собой вези, туды твою мать! Как на притчу.
М а т ь: Последнее хозяйство нарушаем.
О т ец: Новое заведём.
М а т ь: Не в наши годы новое заводить.
О т е ц: Там посмотрим, было бы здоровье...
У печи на полу стоял картонный ящик, в котором жила кошачья семья: кошка и два котёнка — один серенький, другой пёстренький, оба с носиками-копейками..Котята были ещё очень маленькими, но вставали, растопырив лапки и трясясь от слабости, чтобы выглянуть из ящика широко раскрытыми глазами — с любопытством познавая окружающий мир. Обрадованно пищали, завидев появившуюся из-за угла мать. Она протяжно мяукала в ответ, и в голосе её проскальзывала нежность. Легко запрыгнув в ящик, облизывала их, приглаживая и без того гладкую шёрстку, ложилась в удобную для кормления позу — котята тыкались к соскам. Мать накрывала детишек лапкой и будто дремала, приоткрывая глаза при малейшем Семёновом движении... Когда кошка снова ушла на кухню, он вынул котят из ящика и поставил на пол. Первым на борт вскарабкался серенький, кувыркнулся в сено. Полез следом и пёстренький.
За полым, без тюля и занавесок, окном сияло солнце — луч его падал на блестевший краской пол и отражался на потолке, ярко освещая комнату. В небе над кустами акации не было видно ни облачка, и Семён решил сходить сегодня на речку — посмотреть и искупаться, если, конечно, вода тёплая.
Часа через полтора он на самом деле пошёл на реку, взяв с собой транзисторный приёмник и книгу. Шёл, не разбирая тропинок, - напрямик по «болоту», пойменной низине, возможно, когда-то и бывшей болотом, но теперь высохшей и с одного боку уже застроенной домами. К реке он вышел напротив бывшего омута, где в детстве утонул его друг. Река с тех пор так обмелела, что теперь выше и ниже бывшего омута её можно было перейти вброд. Семён часто вспоминал того пацана и сейчас невольно посожалел, что в то время река не была столь мелкой. А обмелела она потому, что в её верховьях вырубили лес и потому, что теперь она нигде не перегорожена. Когда-то в Силановке была колхозная гидроэлектростанция и большой, глубокий пруд, в котором водилось много рыбы. Со временем село подключили к государственной электросети, пруд спустили, а деревянная плотина и здание электростанции сгнили от сырости и времени. До колхозного пруда реку выше и ниже села перегораживали запруды двух мельниц, останки их сгнивших брёвен на берегу рыбачившему Семёну доводилось видеть в детстве.
В бывшем омуте плескалась ребятня — в самом глубоком месте их едва скрывало. Некоторые лица пацанят показались ему знакомыми, но где он мог их видеть? Ведь два-три года назад они, как говорится, под стол пешком ходили, и он понял, что это скорее всего в памяти его сохранились похожие лица их родителей...
К полудню усилился прохладный северный ветер, и Семён захлопнул книгу: читать надоело, а искупаться, видимо, сегодня не придётся. Он взглянул последний раз на омут, где продолжала плескаться ребятня, и пошёл домой, на этот раз по новой улице, состоявшей из двух-трёх квартирных типовых домов работников леспромхоза.
...Слоняться по пустым комнатам без дела было скучновато и Семён спросил у матери:
-Как полагаешь, есть нынче грибы?
-Не слыхала, чтобы носили. Но, вообще-то, самое время им быть!
-Схожу-ка я в лес...
Взял кошёлку, отстегнул с цепи Собаку (в их семье животных, кроме коровы, называли нарицательными именами) и направился прямиком через огород к лесу, темневшему сосновой стеной на взгорье. Земля в лесу усыпана толстым слоем игл, сквозь который и должны пробиваться грибы, но с краю характерных бугорков не было видно. Семён углубился в сосновую чащу, с удовольствием вдыхая настоенный на хвое воздух. Надо было найти «маленький лесок» - так называли место, где в детстве они набирали по многу синявок и груздей. Странно, «маленького леска» почему-то не оказалось там, где он по всем приметам должен был быть. Сохранились даже едва заметные борозды давней посадки, но сосны стояли высокие... Семён не сразу сообразил, что маленький лесок за минувшие годы вырос и маленьким остался лишь в его памяти. Но и грибы в бывшем «маленьком леске» почему-то перестали расти. Тогда он решил спуститься в долину Сухого Ногуша, пересыхавшего летом ручья. Чем дальше уходил он от культурных сосновых посадок, тем смешаннее и гуще становился дикий лес: пихты, берёзы, вперемешку с высоким кустарником. В вершинах шумел порывами ветер и высокие стволы жутковато поскрипывали — отвык он от леса. А чего, собственно, опасаться-то? Кругом столько жизни: на разные голоса щебечут птицы, куют кузнечики. Собака снуёт туда-сюда — сразу бы залаяла, почуяв зверя. Он наткнулся на очень заросшую, узкую, наверно, ещё тележную дорогу с останками глубокой колеи, видной лишь местами. Пошёл по ней к логу на дне и склонах которого тоже были сосновые посадки и где тоже бывало изобилие грибов. В густой траве между бороздами посадок под ногой у него что-то мягко хрустнуло, Семён наклонился и увидел рыжики, да много! Большие, маленькие, семействами, по одному — в кошёлку их, в кошёлку! Рыжики для грибника хороши тем, что почти не бывают червивыми.
Насобирав без малого полную кошёлку, специально оставил место — вдруг попадутся грузди, он логом же вышел к Сухому Ногушу. Продолговатые поляны вдоль обозначенной ольховником речушки, на которых он когда-то пас коров, были распаханы и теперь вместо сочной травы тут колыхалась рожь. Экономными хозяевами стали колхозники — распахали и эти, затерянные среди леса поляны, лишив таким образом частников последних луговых пастбищ. Семён оглядел с невысокого берега русло речушки — там кое-где лужицами стояла вода. Собака спрыгнула к ней и жадно лакала. Ему тоже хотелось пить, но не из лужиц же, и он вспомнил, что выше по пойме долины когда-то был родник с вкусной, как казалось тогда, водой... Он отыскал-таки памятный родник. Источник и сгнивший остов сруба затоптаны копытами и копытцами, однако напиться из ямок следов было можно — если, конечно, не брезговать, впрочем, вода из ключика била прозрачная...
Поднявшись по пожарной просеке на крутой гребень водораздела, Семён оглянулся на узкую долину Сухого Ногуша с продолжением просеки на противоположном её склоне — увидит ли он это ещё когда-нибудь? Хотелось бы. Говорят, родина не там, где родился, а там, где рос и влюбился. По силановской земле он бегал босиком, здесь же впервые влюбился. Именно поэтому Силановка вспоминалась ему, как родная, в армии. Служить ему довелось в Средней Азии, там он принял для себя вывод, что русский человек должен жить в России, а себе внушил необходимость жить на своей родине, то есть в Суровске, где родился и прожил первые пять лет. С тех пор миновало четыре года — Суровск так и не стал ему родным, Силановка казалась ближе. Понятное дело отец — он прожил на своей родине первые пятнадцать лет, с нею у него связаны детские и юношеские впечатления, там родились, жили и похоронены его предки, остались близкие и дальние родственники — поэтому он всю жизнь вспоминал родовую станицу, мечтал вернуться и теперь возвращается туда под старость лет. «А не переехать ли и мне к ним? -подумал Семён. -Ведь там родина моего деда, на которого, говорят, я похож и внешне и характером. Может, родина моих предков заменит мне мою родину и я, наконец-то, найду своё место в жизни и дело по душе?»...
В низинной дали виднелись тополя и крыши Силановки. Кроме того, с этого гребня водораздела хорошо просматривались и её окрестные просторы. Поселяясь здесь, первопроходцы облюбовали это место не случайно. С севера долину реки прикрывали леса-буреломы, от восточных ветров защищала Красная гора, её обращенную к селу сторону люди давно распахали под поля, а противоположная, более крутая сторона белела весёлым березником. Выше по течению реки виднелись поросшие лесом высокие горы. С юга над селом возвышалась широкая Карабатовская гора, тоже с полого края распаханная под поля. Ниже по течению реки, на западе, плавную линию горизонта резко ломал правильный конус миллионы лет назад потухшего вулкана, точно в кратер которого садилось летнее солнце. Улицы села длинные, потому что избы широко отстояли друг от друга из-за больших подворий и обычно тянулись вдоль речушек. Вёснами в палисадниках здесь мало что цвело: черёмуха да сирень, не считая, конечно, цветов. Суровая природа, казалось, наложила свой отпечаток и на лица людей. Здесь нет приторно писаных красавиц, здесь, в основном, скуластые лица без удивительных сочетаний — простые, хотя, конечно, и не без изюминки. В одно такое лицо он и влюбился старшеклассником...
С приближением солнца в горизонту от удлинившихся теней поднималась свежесть, вместе с которой в воздухе усиливалось и благоухание спелых трав. Вокруг лица густо роился гнус — Семёну пришлось ускорить шаг, чтобы рой отставал.
Мать, увидев грибы, обрадовалась: «Вот что значит молодой! Это меня ноги не носят — захочется грибков, а сходить по них нету сил...» И с удовольствием принялась чистить, мыть, жарить грибы. За делом рассказала дневные новости: козу не покупают, поэтому отец решил её завтра резать — уже договорился, что мясо примут в леспромхозовской столовой.
-Жалко.
-Как не жалко. А куда девать?! С собой не повезёшь в такую даль.
-Не будите меня утром, когда резать будете, -Семён никак не мог смириться с жестокой необходимостью резать домашних животных — столь привычным делом сельских жителей.
5.
Семён проснулся-таки от жалобного блеяния козы. Включил погромче транзисторный приёмник, чтобы не слышать близкую смерть. А чтобы отвлечься, взял со стола фотоальбом. Но и старые, любительские фотографии нагнали лишь тоску — очевидна была убогость его прошлого в сравнении с сегодняшними представлениями: и его происхождение, и детство, и отрочество, первые самостоятельные поступки, увлечения, ход мыслей, привычки... И ведь это была е г о жизнь, то, что дано один раз!.. Нет, не те, какие хотелось бы, мысли навеяли ему старые фотографии — даже то, что он когда-то давал себе слово никогда не сожалеть о содеянном, не утешало.
...Когда он вышел во двор, козу уже разделали. Родителям помогал друг семьи Черняев. Обычно говорливый он был молчалив, чувствовалось, и ему не по душе такое занятие. Семён взял за рога козью голову и отнёс за огород, чтобы закопать там. Глаза козы остались открытыми и он заглянул в них — ничего, кроме мёртвого глянца...
Днём он решил проехаться по селу на мотоцикле — попрощаться с памятными местами. Выкатил из гаража «ИЖ-Юпитер», завёл с полоборота и поехал в сторону центра. Не снижая скорости, проехал мимо сельсовета и поднялся в гору, к школе. Здание школы для него теперь было как храм для верующего. Остановился перед воротами, заглушил мотор. Вошёл в пустой, тихий двор — двери входа в здание были на замке, а так хотелось войти в классы. Закрыт был и интернат. Вон за тем окном спала первая его любовь, на той вон завалинке стоял он часами, уговаривая её выйти хоть не надолго. Любопытства ради он заглянул в полое окно — кровати были вынесены, лишь блестел покрашеный пол.
От школы он поехал к «казённому мосту», близ которого они жили на квартире первые по переезду в Силановку годы. Не заглушая мотора, постоял у старинной постройки пятистенной избы с массивными воротами для въезда на телеге и калиткой — в таких домах до коллективизации жили крепкие крестьяне-середняки, впрочем, и теперь в них живут не менее крепкие хозяева.
...Руки сами повернули мотоцикл на улицу Брагинскую, памятную тем, что на ней когда-то жила первая е г о женщина. Её дом соседствовал с колхозной бригадой с длинными скирдами сена и соломы во дворе. Эти-то скирды и стали местом запретного в их возрасте проявления любви. Семён медленно проехал мимо маленького дома первой своей женщины, с любопытством поглядев на занавешенные окна, на ограду за невысоким забором — нигде никого не видно. И двор колхозной бригады заметно изменился: лошадей не было видно, значит, и корма для них не заготавливали впрок — торчала лишь малая часть потемневшей от непогоды, видимо, прошлогодней скирды...
Перед тем как воротиться домой, Семён выехал на километровую дамбу, насыпанную в тридцатых годах колхозниками ради появления в Силановке электричества. Теперь памятник трудовому энтузиазму зарос бурьяном, пруд давно спустили. Едва заметная дорожка на гребне дамбы привела его к новой улице с построенными леспромхозом типовыми домами на два-три хозяина, а потому называемую, почему-то, Посёлком. Там он догнал женщину, в которой, вроде бы, узнал подружку первой своей любви. Притормозил и для верности оглянулся — да, это была она. Подождал, пока женщина поравнялась с ним, и спросил:
-Привет. Не узнаёшь?
На женщине была рабочая одежда и, вероятно, поэтому она смущённо отряхнула зачем-то подол, лишь после этого сказала:
-Узнала как не узнать.
-Ты разве здесь живёшь? Ведь уезжала куда-то!
-Как видишь здесь. На работу вот иду — во вторую смену.
-Садись — подвезу.
Она села на заднее сидение, прижавшись к нему грудью, а он стал вспоминать, как же её зовут, но так и не смог вспомнить.
-Куда тебе?
-На лесозавод.
Когда подъехали к проходной, он сказал:
-Ты ж раньше не на Поселке жила!
-А теперь вот на Посёлке, во втором доме с краю, с левой стороны.
-Мне-то к чему знать эти подробности. Всё равно в гости не пригласишь!
-Приходи.
-А муж?
-Мужа нет, давно уже — будто не знаешь?
-Откуда мне знать, я тебя сто лет не видел..
-С дочкой теперь живу, она у мамы сейчас.
-Ты ж во вторую — как придёшь!
-Могу отпроситься.
-Во сколько?
-Ну, часиков в десять.
-Тогда приду...
По дороге к дому заехал в сельмаг — не идти же в гости к женщине порожним!..
Дома его в нетерпении поджидал отец и огорошил новостью:
-Утром поедешь в Нязепетровск — контейнер закажешь. А то, говорят, его может не быть...
Через Силановку автобус до райцентра проходил в седьмом часу утра, поэтому следовало бы лечь спать пораньше, чтобы чувствовать себя бодро в поездке. Так Семён и сделал, позабыв про обещание прийти в гости — настолько неожиданным оказалось поручение отца.
6.
Автобус, бывало, шёл переполненным и проезжал Силановку без остановки, поэтому прохладным утром Семён поджидал его с опасением: вдруг не остановится, лови тогда попутку! А в десять часов надо было быть в райцентре — в это время оттуда отходил Нязепетровский автобус... Ему, можно сказать, повезло — кто-то выходил и автобус остановился, хотя и был переполненным. Семён, вспомнив петеушное прошлое, врезался между спин и оказался в салоне: «Поехали!» До райцентра с час езды, который придётся стоять в давке, но его теперь больше беспокоила предстоящая проблема — сможет ли он сесть на автобус до Нязепетровска, на том маршруте ему не доводилось ездить и неизвестность пугала... Чтобы заполнить время пути хоть чем-то, разглядывал пассажиров. Два-три простеньких девчоночьих личика, остальные старики — не сидится им дома! Вслушивался в разговоры — странная закономерность: русские ехали молча, погрузившись в свои мысли, башкиры возбуждённо тараторили всю дорогу... Наконец-то, под колесами простучали брёвна моста при въезде в райцентр.
Кассу на остановке не предусмотрели и предварительно билетов не продавали. «Обилетят в автобусе, -понял Семён, -тех, кто влезет.»... Людей к десяти часам собралось намного больше, чем мог вместить большой автобус, а подъехал «ПАЗ» Толпа ринулась к дверцам. Штурмовали в основном старики, женщины, дети, в итоге Семён не только благополучно влез, а даже сел, хотя и на заднее сиденье. Как он понял из разговоров окружающих, маршрут пролегал через башкирские деревушки где ему не доводилось раньше бывать. Перспектива увидеть новое воодушевляла.
Однако, это новое мало чем отличалось от Силановки и её окрестностей. Такие же холмы по сторонам: пологие склоны распаханы под поля, крутые поросли березниками. Та же пыль на улицах, убогие и получше дома, жердяные изгороди...
В последней перед границей областей деревушке вышли почти все пассажиры, и в гору через пограничный водораздел автобус поднимался налегке. В Нязепетровск въезжали при весёлом дождике из небольшой тучки. Площадка перед железнодорожным вокзалом, где вышел Семён, сияла отблесками солнечных лучей от многочисленных лужиц. Он без труда отыскал Товарный двор, а в нем начальника. Тот сказал, что пятитонные контейнеры бывают редко и за ними долгая очередь. «Сколько?» -прямо спросил Семён. Тот развал сумму. Она показалась Семёну приемлемой, деньги у него с собой были, он заплатил и дал, сколько запросили, сверху. Начальник тут же оформил официальный заказ — дело было сделано неожиданно быстро, оставалось еще время погулять по городу, где он не раз бывал петеушником, вспомнить, так сказать, молодость еще раз...
«Пазик» опять штурмовали: с криками, руганью, в поту... Семён и тут не оплошал, даже занял «своё» место на заднем сиденьи. К его удивлению, и из города почти все пассажиры ехали только до первой башкирской деревушки за водоразделом. «Какие мобильные люди живут здесь!» - не удержался поделиться он впечатлением с водителем, тот лишь улыбнулся в ответ...
От райцентра он решил ловит попутную машину — рейсовый автобус будет лишь вечером. Для верности вышел на окраину, чтобы перехватить всё, что будет ехать в нужную ему сторону. Ждать пришлось долго, машин не было. На дороге появился парень в форменном пиджаке воспитанника ПТУ. Пьяно покачиваясь, он подошёл к Семёну:
-Давно ловишь?
-С час, нет машин.
Парень вынул из внутреннего кармана початую бутылку, протянул Семёну:
-На пей!
Семён взглянул на красноватую наклейку - «Вермут»:
-Не пью.
-Брезгуешь?!
-Сказал - не пью.
Парень оскорбился:
-Угощаю, значит, пей! Знаешь, кто тебя угощает!..
Семён не знал, но понял — какой-то местный баклан, к тому же пьяный — может быть драка, а драться с пьяным ни с того, ни с сего не хотелось. И он спросил, чтобы отвлечь парня:
-В каком учишься?
-Это тебе зачем?
-Просто — я тоже учился когда-то в ПТУ.
-В каком?
-В двадцать восьмом.
-И я в нём! -парень вмиг подобрел, заулыбался.
-В какой группе?
-В седьмой, на спайщика. А ты в какой был?
-В двадцать первой.
-Когда выпустился?
-Давно, лет десять назад...
Из-за поворота с объездной дороги вывернула машина и Семён «голоснул». Кузовной «Газик» остановился. Попутчики, не спрашивая, куда едет водитель, дружно полезли через высокие борта в кузов. По дороге Семён, коротая время, расспрашивал парня о переменах в училище, а тот время от времени потягивал из горлышка вино, после чего каждый раз предлагал отпить и Семёну. Когда в бутылке осталось почти на донышке, он согласился выпить из любопытства, давно не пробовал такого. Пригубил и поперхнулся — какая гадость! Неужели и он пил когда-то такое!.. Парень приехал раньше Семёна, расстались они почти друзьями: парень все пытался обнять его, приглашая:
-Оставайся — погуляем.
-Не могу — спешу.
-Прыгнет кто, скажешь, что друг Раузила — не тронут.
-Ладно, скажу, - пообещал он, грустно усмехнувшись: неужели и он был когда-то таким же?..
Дома его возвращения ждали с нетерпеливым ожиданием. Особенно, почему-то отец:
-Ну, что — заказал?
-Заказал — на послезавтра.
-Съезжу-ка я на рыбалку, на Ай, -неожиданно заключил отец, ему, видимо, хотелось успеть к вечернему клёву, а путь туда был не близкий, километров двадцать, это если напрямую по полевой дороге.
-На Ай бы и я съездил, -сказал Семён, ему захотелось собрать как можно полный комплект впечатлений.
-Тогда обедай быстрей и собирайся...
Леспромхоз по профсоюзной линии выделял, бывало, для заядлых рыбаков машину, вёл которую обычно отец. На Ай ездили с ночёвкой. Вечерами на берегу жгли автомобильные покрышки и ужинали вокруг них табором. Мужики пили водку и рассказывали анекдоты, пацанята лежали на соломе в кузове, накрытом брезентом, как тентом, и выглядывали на огонь, прислушиваясь к тому, что им ещё рано было слышать. Перед рассветом табор просыпался и тихо расходился по обильной росе к заводям. В последние годы отец ездил туда уже на своём мотоцикле, в Аю водилась крупная рыба, не то что в их речке. Не раз ездил с ним, бывало, и Семен.
По дороге остановились у фермы, чтобы накопать навозных червей для рыбалки. Переехали по деревянному шаткому мосточку через ручей, невидный в густой чаще ольховника, и попылили по узкой грунтовке между полями высокой ржи. Мимо стана с рядами комбайнов, сеялок, культиваторов, ожидающих своего часа. Выехали на гравийку. Семён знал, что она — граница районов. Проехав по гравийке с километр, свернули налево и въехали тем самым в соседний район. Просёлочная дорога вела вдоль старого березника все круче вниз, в долину Ая. В дождь этот спуск был опасен тем, что могло снести к обрыву над излучиной реки.
Сразу под крутым спуском башкирская деревушка. В центре её отец остановился, чтобы поговорить с толпившимися перед магазином мужичками. Он часто бывал здесь на рыбалке и был знаком с некоторыми из местных рыбаков. Семён же, тем временем, с любопытством оглядел ближайшие постройки: новый кирпичный клуб, такой же магазин — хорошо живут башкиры, даже в захолустье. Сказал об этом отцу, когда поехали дальше.
-Хозяева! -отозвался отец. -Они в клуб, как в мечеть заходят — галоши на крыльце оставляют...
Первые ямы, лужицы, пробуксовки в них, но пока обходилось без подталкиваний. Застряли в низине среди ольховника. Семён подтолкнул — выехали. Переехали через ручей и на противоположном его берегу сели основательно — по ось. Выталкивали мотоцикл вдвоём — до испарины на лбу.
-Как ты один здесь проезжаешь? -удивился Семён.
-Когда один, я в другое место езжу. Чем хуже проезд, тем меньше рыбаков! Последнее время пакостить стали — недавно у меня удочки тяпнули...
Выехали на невысокий берег. Остановились под старым тополем с густыми широкими ветками. Размотали удилища и разошлись по сторонам: отец — выше по течению, Семён — ниже, недалеко от мотоцикла. В детстве ему обычно отводилась роль сторожа, а так хотелось уйти подальше, почему-то казалось, что чем дальше уйдёшь от стоянки, тем лучше будет клевать рыба. Сегодня он приехал попрощаться с Аем, и ему было всё одно, где рыбачить. Пощупал воду — тёплая. Разделся и поплыл: жутковато купаться в незнакомом месте, к тому же мешало сильное течение.
-Ты что, купаться сюда приехал! -прикрикнул на него отец.
-Пот смыл, -оправдывался Семён...
Насадил на крючок червяка и забросил. Течение плавно сносило поплавок, как вдруг он утонул. Семён дёрнул и... не выдернул, крючок зацепился. Вот те раз! Дёрнул сильнее — крючок оторвался вместе с грузилом. Пришлось обращаться к отцу:
-Пап, ты где?
-Чего тебе?
-Крючок оторвался.
Поворчав, отец привязал ему новое грузило и крючок...
Мало-помалу началась поклёвка. Первой рыбкой, которую поймал Семён, оказался подлещик. Удача! Поделился ею с отцом:
-Пап, я подлещика поймал! Крупненького!
-Тише — остальных распугаешь...
Клевало часто, ловилось гораздо реже — то ли он спешил дёргать, то ли опаздывал. Попадались ерши, пескари, ещё подлещик, крупнее первого. На этом увлекательная поклёвка кончилась, интерес в рыбалке тоже. Семён походил туда-сюда по берегу, он помнил, что когда-то где-то здесь росли кусты малины, но нашёл лишь несколько спелых ягодок костяники. С удовольствием съел их — давно не едал костяники... Надвинулись тучи и заморосил дождик: без грома и молний, мелкий, как осенний. Он смотал удочку и пошел к мотоциклу, чтобы накрыть коляску, а то намокнет сиденье. «Откуда его принесло?» - ворчал он на дождь, отчасти радуясь ему в потаённой глубине души: «может, сегодня же домой вернёмся». Но отец пришёл к стоянке не скоро. Рыбак он был опытный, так что поймал побольше, чем сын: трёх крупных лещей, трёх поменьше и другую мелочь вроде семёновых подлещиков. Тоже не густо, обычно больше за вечер лавливали.
-Может, домой поедем, пока на крутом подъёма дорогу не развезло? - предложил Семён, кивнув на тучу.
-Небольшая — много не намочит. К утру просохнет. Давай костёр разводить, пока сушняк влагой не пропитался.
И Семён побрёл за сушняком...
Развели костёр. Спекли в его золе картошки, вскипятили чай. Поужинали, сидя за самодельным столиком под тополем — его листва почти не пропускала дождевые капли. Темнело. Отец нарубил веток, уложил толстым слоем под тополем, поверх расстелил плащ-палатку. Надели всё тёплое, что было в коляске. Накрылись вторым брезентом. Стало тепло и Семён уснул... Ночью он несколько раз просыпался, отлежав бока на твёрдых ветках, и от холода. Дождь кончился — тишина вокруг стояла гробовая. Переворачивался на другой бок, накрывался с головой, и опять засыпал...
Наутро клевало еще хуже. К тому же снова заморосил дождик.
-Не клюёт, пап!
-Да, неудачно...
Семён снова предложил возвращаться домой, а то, мол, дотянем, что на крутой подъём не выехать будет. Довод прозвучал убедительно.
Отец водитель опытный и по грязи ездить умел: перед особенно топкими местами разгонялся или переключал на пониженную передачу — в зависимости от предполагаемой глубины ям и хлипкости дороги. Низкие ветки близ стоявших деревьев наклонились от влаги ещё ниже и хлестали по рукам, голове и даже спине...
В центре деревушки, несмотря на моросящий дождь, продавали с автолавки валенки, вернее, меняли на шерсть или яйца. Отец было загорелся купить пару — продавец оказался его знакомым и продал бы за деньги, если подогреть его рыбой.
-На юг уезжаете — зачем они там! -возразил Семён. -Без них барахла — не знаете, куда девать!
-В магазинах-то их нет, дефицит!
-Дожились силановцы — валенок в магазинах не стало!
-Силановцы тут не причём, -и отец так же вдруг передумал покупать валенки...
Благополучно поднялись по скользкой крутизне близ обрыва над речной излучиной, а по просёлочной дороге гнали как соревновании: Семён наваливался на коляску, чтобы не перекинуло, и восхищённо оглядывался на далеко отлетавшие комья грязи из-под колёс...
Когда въехали на силановскую гравийку, отец заметно расслабился — закурил и, кивнув на дождь, сказал:
-Гребёт людям сено!..
У леспромхозовской конторы остановились — отец пошёл к директору, просить для отъезда машину. Он считался ветераном, больше двадцати лет в нём проработал, и надеялся, что ему не откажут в машине. Воротившись к мотоциклу через время, похвастался:
-«Урал» обещал дать! После работы подъедет — загрузимся с вечера, чтобы утром пораньше выехать...
Меньше суток осталось Бовтюгам жить в Силановке...
Дома, пока мать разделывала рыбу и варила уху, отец с сыном подготовили для перевозке в контейнере мотоцикл: сняли бензобак, промыли его горячей водой...
Позавтракав ухой, Семён лёг, чтобы попытаться вздремнуть — не выспался прошлой ночью. Заснуть однако не мог — непривычно было спать днём. Понаблюдал за кошачьей семьёй. Котята заметно окрепли — как только кошка входила в комнату, они, весело пища, переваливались через борт и катились пушистыми комочками ей навстречу. Прежде, бывало, он подзывал её к себе, приглашая на кровать постукиванием ладонью по одеялу. Она запрыгивала и ложилась на указанное место. Он гладил её, она в ответ благодарно мурлыкала. «Кс-с-с», -позвал он, как бывало. Кошка мягко подошла к кровати. Котята обиженно запищали. Она оглянулась на писк и мяукнула успокаивающе — котята запищали ещё громче. Как ни хотелось ей понежиться на мягкой постели с хозяином, материнское чувство вернуло её к детям.
Семён вспомнил о неисполненном позавчера обещании прийти в гости к подружке своей первой любви — нехорошо получилось, если она в самом деле отпрашивалась с работы. До начала второй смены было далеко, и он, сунув во внутренний карман пиджака купленную бутылку, вышел из дому. Свернул в ближайший проулок и пошел к Посёлку. Там, не таясь от возможных глаз сплетниц, сходу вошел в нужные ворота и постучал в нужные двери.
Хозяйка была дома и несколько растерялась от его неожиданного уже прихода:
-Я уже и не чаяла увидеть тебя.
-Почему? -осторожно спросил Семён.
-Думала, обиделся за позавчерашнее. Извини — не отпустили с работы.
-Бывает — работа, причина уважительная, -он, разумеется, не стал признаваться, что не приходил, пусть чувствует себя виноватой.
Прошёл к столу и выставил бутылку. Хозяйка засуетилась, собирая закуску.
В убранстве комнаты странным образом соседствовали традиционные лавки вдоль стен, домотканные половики, чуть не в половину комнаты большая русская печь и полированные шифоньер, секретер, трюмо, ковёр на стене над кроватью.
Говорили в основном о прошлом, и Семён узнал как вышла замуж и куда уехала первая его любовь, что сталось с другими общими знакомыми. Интересные воспоминания здабривали вином, а когда оно неожиданно быстро кончилось, хозяйка предложила:
-Бражку будешь?
-Давненько её не пивал, -усмехнулся Семён. -А есть? Давай!
Хозяйка спустилась в подпол (голбец по здешнему) и подняла трёхлитровую банку браги белого по местному рецепту цвета. Выпив стакан, Семён оценил:
-Хороша!
-Сама делала!
Значит, старинный рецепт достойно подхвачен и новым поколением силановских домохозяек.
Они разгулялись так, что у Семёна, не без влияния выпитого, конечно, шевельнулось в мыслях желание обнять её. Он уже хотел было как-то начать, как вдруг подумал, что этим, пожалуй, опошлит память о чистоте своей первой любви, ведь они же с ней были подружками. Он взглянул на часы — почти пять: не пришла ли машина? И он напомнил ей:
-Тебе ж на работу во вторую!
-А, ну её!
-Иди! Мне тоже надо идти — машину грузить, завтра уезжаем.
-Всё, значит?
-Значит, всё.
Она как-то сразу сникла, поблекла. Убирая со стола посуду, разбила тарелку. Тогда он, сам не зная зачем, предложил:
-Хочешь — состыкуемся, часиков в десять.
На том и простились с прощальным поцелуем...
В воротах действительно уже стоял кабиной наружу «Урал», и отец с Черняевым закрепляли наклоном к высоковатому кузову доски, чтобы заходить по ним с вещами. С приходом Семёна стали выносить из дому и устанавливать на машину тяжёлые сундуки, большие и маленькие ящики, узлы...
Собрались бабы-соседки, чтобы проследить за подробностями и после судачить. Подъехал Лёва Бунаков. Хотел помочь, но Семён, зная, что он и без того устаёт на покосе, настоял, чтобы он не терял с ними время: дескать, загрузим и без тебя — тут всего-ничего уже осталось, а тебе ещё машину в гараж отгонять. Суетливо простились, не подумав о том, что, наверное, навсегда.
...Последним закатили мотоцикл. Большой кузов наполнился с верхом, что Семён забеспокоился:
-Не войдёт в контейнер!
-Войдёт, -уверенно определил отец.
Накрыли воз брезентом, чтобы не намочило вещи дождём, и перешли в кухню, где мать накрыла стол — родители прощались со своим силановским другом, заменявшим им здесь родню. Семён откровенно скучал, слушая их разговоры, и вскоре ушёл в горницу. Развернул матрац и лёг — последнюю ночь в Силановке предстояло спать на полу.
Об оконное стекло щёлкнул камешек. Ещё раз. Семён сразу догадался кто это кидает — наверное, увидела его через незавешенный проём. Почему-то взяло зло. Он тотчас же вышел. Она была заметно пьяна — видимо, добавила ещё бражки, и теперь ей было море по колено.
-Ты почему не на работе?
-Ушла — ну её. Ждала, ждала тебя — не выдержала вот сама пришла.
-Время девять, а договаривались на десять. Раньше не могу, у нас гости. И не кидай больше — стекло разобьёшь или родители услышат.
Ей не хотелось уходить, но он грубо настоял:
-Иди, не порть настроение!..
Впрочем, досадовал он больше на себя, потому что так и не вспомнил как её зовут. Она вяло подчинилась. А он вернулся в избу, выключил в горнице свет и лёг спать. Даже не услышал, когда легли родители.
7.
Встали в пятом часу — на рассвете. Наскоро позавтракали всухомятку. Перенесли в кузов постели.
Опять пришёл Черняев, собрались бабы-соседки. Бабы обнимали мать, прощаясь с ней, некоторые плакали: «Хорошо жили в суседях...» И мать не сдержалась — пустила слезу. Плакал и Черняев: «Только из этого дома меня никогда не гнали.» Отец раздавал соседям то, что невозможно было взять с собой. Черняев взял Собаку. Она была лучшей из всех, бывших у родителей до неё: тело и голова шакала, хвост лайки, уши торчком, злая, не прожорливая, умная — в последние дни почти не ела, наверное,чувствовала, что хозяева покидают её.
В опустевших комнатах остался лишь ящик с кошачьей семьёй — кошка спала в обнимку с котятами, не обращая внимания на то, что из дому вынесли последние вещи, да по двору ходил красавец-петух и недоумённо кукарекал, не находя куриц — его попросил будущий хозяин квартиры.
Родители сели в кабину, Семён — в кузов на специально оставленное место в углу со стороны водителя. Взревел мотор — поехали Бовтюги из Силановки! Черняев, бабы-соседки махали на прощанье руками. Помахал им и Семён. На правой стороне улицы мелькнул и исчез навсегда проулок, по которому он ходил вчера на «посёлок» и где спала сейчас такая же как он, неприкаянная и одинокая, несостоявшаяся подружка его. И ему вдруг до щемящей боли к груди стало жаль её: ну, почему мы так бестолково живём!..
На окраине села, почти в самом конце длинной улицы, отец остановился и посигналил жившему тут водителю машины. Им оказался молодой, нескладный с виду парень: высокий и худощавый. Вслед за ним из ворот вышла, провожая мужа, а вернее из любопытства, его жена, с заспанно-мятым лицом. Было прохладно и она зябко ёжилась в легком своём одеянии, однако не ушла пока машина не отъехала.
На гору из долины реки поднимались в лучах взошедшего в безоблачном небе солнце — наконец-то, устанавливалась так нужная сейчас силановцам сухая погода...
В Товарный двор они въехали, как и хотелось, первыми. Семён напомнил начальнику о своём позавчерашнем заказе и тот показал им где стоит порожний пятитонный контейнер, предупредив, что вещи нужно укладывать как положено по инструкции. «Рабочие у вас есть?» -спросил его Семён. «Есть, в курилке сидят.» Найти курилку не составило труда и он сговорился там с двумя грузчиками. Часа не прошло как с погрузкой было покончено. Начальник, узнав, что вещи укладывали его люди, поставил пломбу, даже не заглянув в контейнер. Отец пошёл с ним в конторку оформлять документы, Семён попрощался с водителем:
-Быстро управились — рано приедешь, в рейс пошлют.
-Чего это я в гараж поеду, если меня на покосе ждут...
С отъездом машины оборвалась последняя видимая связь Бовтюгов с Силановкой.
Отец воротился из конторки довольным:
-Обещал сегодня же отправить!
-Неужели без мороки обошлось? -не верилось матери.
-Всё же было договорено, -Семён намекал, что в этом его заслуга. -Да и грузчики опытные подвернулись...
Бовтюги ещё долго сидели на траве в привокзальном скверике, ожидая прихода поезда.
-Так и не собрались ко мне в гости, -сказал с сожалением сын. -А ведь столько лет прожили в Суровске! Неужели не хочется посмотреть, какой он теперь стал?
-Провались он пропадом — смотреть на него!
Сын улыбнулся и сказал:
-В сентябре возьму отпуск и приеду к вам — посмотрю на родину наших предков.
-Чем ещё новое место порадует, -вздохнула мать.
-Хуже, чем здесь, всё одно не будет, -заметил отец.
-Дай-то бог!..
Пассажирские поезда, на которых предстояло им ехать, встречались в Нязепетровске. Бовтюги попрощались в надежде, что не надолго и разошлись по стоявшим напротив вагонам. Там выбрали ближние к окнам места и смотрели друг на друга: родители и сын. Вагоны почти одновременно дёрнулись и разъехались: сына повезли на север, родителей — на юг.