В 1959 году новые дома по улице 40 лет ВЛКСМ небольшого приморского города заселяли по справедливости. Тридцать шесть квартир дома № 15 получили рабочие и служащие судоремонтного завода, одну квартиру – инвалид войны, две квартиры – уволенные в запас офицеры, в том числе и отец первоклассницы Тани, и одну квартиру – начальник цеха Дальзавода.
Вообще количество рабочих со своими семьями преобладало над количеством служащих, а с высшим образованием, кроме начальника цеха, была только его жена, окончившая местный университет, преподавательница физики в старших классах. Жильцы, естественно, очень быстро перезнакомились, и уже в течение одного года каждый знал, кто чем дышит и как живет.
На первом этаже в квартире № 19 поселился дядя Ваня с женой, двумя дочками и престарелой матерью. Инвалид Отечественной войны имел тяжелую контузию и ранение, от которого осталось только четыре пальца на двух руках. Счастливые обладатели нового жилья со всеми удобствами, то есть с горячей, холодной водой и паровым отоплением, никогда не имевшие ничего подобного с самого рождения, зажили счастливо в надежде на светлое будущее всего человечества.
Старшая дочь дяди Вани, красавица Наденька, с длинной косой, лучистыми глазами и весёлым характером, попала с Таней в одну начальную школу по месту жительства и, хотя она училась уже в третьем классе, а Таня – еще в первом, в школу они ходили вместе. Впрочем, в школу шёл целый табун детей, так как на каждом этаже в каждой квартире проживало как минимум двое детишек, а то и больше. Вторая дочь дяди Вани, Оля, в школу еще не ходила.
Время текло незаметно. Не успели оглянуться, а начальная школа миновала, и детей распределили по другим школам: кто попал на улицу Сахалинскую, в школу № 25, кто – на Героев Хасана в школу № 30, и детские пути разошлись, чтобы обрести новые дороги и новых друзей детства.
Дядя Ваня выпивал. Сначала по праздникам, как все, а потом всё больше и больше, к нему присоединилась жена, тётя Маруся, и следующие дети родились уже в пьяном угаре: дочка Вера и сын Андрейка. Часто распоясывавшийся дядя Ваня нещадно лупил жену и гонял её по двору, растопыривая исковерканные руки. Весь дом защищал бедную пьяную орущую Марусю и её визжащих детей. Повзрослевшая Надя ушла в ремесленное училище после восьмого класса и переехала в общежитие.
Старая дяди Ванина мать, бабушка Поля, скрюченная полиартритом в три погибели, с шишковатыми руками, о которых она говорила, что они болят и пухнут от того, что она всю жизнь работала прачкой, ничего не могла поделать с пьющими сыном и снохой. Вскоре квартира превратилась в забегаловку, где собирались все выпивохи округи. Пьянки, драки, неприятный запах стали распространяться за пределы квартиры и соседи только и успевали, что вызывать участкового.
Бабушка Тани, Арина Павловна, жалела бабушку Полю и частенько ей приносила то миску супа, то хлеба, то молока и пирожков, когда пекла к праздникам, и вообще – что Бог пошлет к обеду семье. Однажды Арина Павловна приболела, велела Татьяне налить борща в миску, отрезать хлеба и отнести бабе Поле поесть.
Давненько Татьяна не переступала порога дяди Ваниного дома. Полуоткрытую дверь она задела плечом и вошла. Не стоит и говорить, что ещё на подходе к квартире запах давал о себе знать, а в тёмном коридоре уже и дышать было нечем. Татьяна прошла мимо вешалки с засаленной одеждой, на каждом шагу её ноги прилипали к грязному, давно не мытому полу. Затаив дыхание, она вошла в комнату и, потрясённая увиденным, остолбенела: на куче рваного тряпья лежал голый малыш и слабо попискивал, дрыгая красными, покрытыми воспаленной кожей и желтой коростой ногами и руками. В ушной раковине ребенка стояла лужица гнойных выделений, полузасохшая, зеленовато-кровавого цвета. Вокруг царил хаос, грязь, всё это сопровождалось невыносимой вонью. Из кухни вышла средняя дочь Оля, а так как по столу сновали полчища тараканов, она принялась кулаком их крушить, отчего особенно крупные тараканы лопались с характерным треском, но их было так много, что вскоре она бросила это занятие. Младшая, Вера, принесла грязную бутылочку с месивом и рваной соской и, накрывая брата мокрой пеленкой, принялась его кормить, добавляя в больное ухо каши из бутылки.
– Таня, ты к бабушке? – спросила Оля серыми, бесцветными губами. – Она там, в тёмной комнате… – Она провела Таню в кладовую, где в невыносимой духоте лежала сгорбленная маленькая старушка, не евшая два дня.
Таня прибежала домой в ужасе, продышалась на кухне и, чуть не плача, убежала в школу.
Спустя неделю бабушка Поля умерла в своей кладовке, никто этого и не заметил. Спит она уже три дня и не просыпается, дети укрыли её потеплей, сказав нетрезвому отцу, что бабушка кашлять перестала.
Прошло три года. Таня поступила в институт в другом городе и приезжала домой редко, только на каникулы. Зимнюю сессию сдала успешно и по студенческому билету за полцены прилетела на самолёте домой. Морозец небольшой, но ветер, как и во всех портовых городах, свистал так, что если, так говорила мама, «у тебя бараний вес, то унесёт за три версты…». Таня прилетела рано, но, пока добиралась из аэропорта, наступил полдень. В полутемном подъезде топтались двое детей. Таня сразу узнала того самого малыша Андрейку, у которого гноилось ухо, и его сестру Веру, уже подросшие, но тощие, какие-то зелёные, астеничные, пахнущие немытым телом. Андрейке чуть больше трёх лет, Вере соответственно на год больше.
– Вы куда? – с ужасом спросила Таня. – Там жуть как холодно и ветер, такой сильный, что не до прогулок…
– Ничего, ничего, – проскрипела кашляющим голосом Вера, – погуляем чуток с Андрюхой. Давай, суй обе руки!!! – строго приказала Вера.
Таня увидела двух заброшенный детей в нищей одежде с чужого плеча, в огромных ботинках разного вида и размера и одной варежкой на двоих. Вера плотно заматывала куцую тряпку на шее брата и пыталась запихнуть обе его руки в единственную варежку, чтобы он не замерз. Её забота была такой естественной и такой жертвенной, что, казалось, ей никакой мороз не страшен. Этот мальчик защищен ею, как родной мамой, от всех невзгод. Его доверие и послушание к этой маленькой девочке безгранично. Крайне неудобная поза – две руки в одной варежке – никак не отразилась на их движении вперед. Несмотря на ужас происходящего, жизнь не выработала в этих детях обостренного инстинкта самосохранения или эгоизма, наоборот – наделила их добротой и самоотдачей сверх всякой меры. В тёмном подъезде среди обшарпанных стен, обитых лестниц, со страшной, всегда распахнутой в подвал, дверью, эти две серые фигурки как будто светились небесным сиянием. Комсомолка Таня, к своему ужасу, подумала: «Господи, спаси и сохрани их!»