На плантациях жил великан Шура. Был он высокий, но с годами стал толстеть, сделался медленным и со стороны напоминал массивный пузырь. Вокруг же стелились поля, стелились, казалось бы, до самого горизонта, хотя на самом деле, на пути к горизонту было еще много чего интересного, и там в населенных пунктах, различных по размеру, жили другие великаны. Струились в воздухе волны эфира, солнце – естественная печь – наполняла поля теплом, светя из своего единственного глаза.
К лету солнце стало как будто круглее. Шура выходил на веранду, подставлял пузо светилу, сидел, поглаживая самого себя – его посещало безмыслие особого рода – это когда ты нежишься, словно кот, и ничего тебе, по сути, не надо – режим созерцания в голове словно бы немного сплюснут с правой стороны.
Людей же он разводил в трех загородках, а помогать ему приходила его мама, Евдотья Гуковна. Как придет она, так сразу порядок наводит – а у Шуры свои дела были, он вообще жил в мыслях параллельных, мыслях отодвинутых. Но нельзя ж сказать, что это была философия, потому что философия – это все же наука, она требует порядка, большого количества пунктов, в которых есть в подпункты, а в тех – еще подпункты, и так далее.
Касаемо варки пива, был Шура специалист, и так и говорили – Шура вообще, он шарит (сюда можно было прибавить – знает дело, некисло сечёт). Вот вам пиво светлое, пузырьки частые, пузырьки – словно буквы в пивном алфавите. Сколько там букв? А если вы хотите, чтобы все ж песня была, тут простыми движениями не обойтись. Касаемо ингредиентов для ерша, то их делал великан Мирон, коего жена была Внаташа, а сына также звали Витька, и был он уже большой, рост 7.15. Внаташа одно время ругала Мирона, но потом подумала – лучше так, чем всякие бесконтрольные порожняки. Вон, у Риты Двухсиницыной муж влюбился в дерево – дерево-то он дерево, но пришлось подавать на развод, как такое потерпишь. Так, что зажигал Мирон спичку, открывал ручку желтого газа, и загорался синий цветок. Ставил он на плиту флягу, и вскоре начинала сочиться большая белая капля.
Ехал Мирон на велосипеде по полю, мимо плантаций, заехал у Шуре, а тот бутылки моет, чтобы пиво разливать.
- Вот и думаю я с грустью, - произнес Шура, - где Иван? Хотел я крикнуть, Иван! Иван! А нету Ивана. Нету и Пети. Нету Лёши. А?
- Куда ж они делись? – спросил Мирон.
- Съели.
- А-а-а. То дело хорошее. Кушать не запретишь.
- Я только Петю хорошо запомнил. Вкусный получился. Помнишь, чем мы в прошлый раз закусывали? Это Петя и был. Мужик хороший был, понимающий. Иной раз спросишь – Петя, как дела? Как бапцы? Окучиваешь бапцов? А бапцы – всего его были. Потому что Лёша, что уж говорить, был настоящим животным, хотя поначалу подавал надежды. Но потом он соббеъянился. Знаешь, ведь есть же душа. Я иной раз наблюдаю за молодыми людьми и думаю – все они до кучи одинаковые, но взять какое-нибудь одно поколение – а ведь парочка голов то будет умных, и есть их жалко. Но знаешь, что мешает? Когда они в отдельном загоне, то умные себя проявляют, а как их вместе посадишь – они теряют личностные качества и становятся как все. А Леша, он поначалу, еще в юности, подпрыгивал – я кого помню, никто не подпрыгивал, кроме Леши, хотя, если тут начинать вспоминать – это ж сколько лет уже в курсе дела? Когда я был маленький, мы сами-то людей не выводили, а брали сразу подрощенных, мама тогда работала на Челозаводе. А я мечтал все время – вот бы самим завести. Как это будет, если они сами себя будут воспроизводить. Так слышь, Леша еще мелкий был, иду я с пирожком, хотел присесть – тут кто-то подпрыгивает и кусок пирожка вырывает. Я и подумал – какой ты хотя и наглый, то человечный – не боишься. Обычные же боятся – как зайдешь в базок, они все разбегаются, а двое бегут к тебе – Лёша и Ивван. Ивван еще уверенней был, так я их и прикармливал со стола.
- Ты какой-то гуманист, Шура, - сказал великан Мирон, - может, тебе надо было в ученые идти. Пойди, а?
- Так поздно уже. Ты знаешь, а старым я себя не ощущаю. Годы идут, но в голове они иначе идут. Хотя, если взять вот брата Агафоника, он себя как раз и считает ученым, хотя это все для виду, для пыли. А на деле же все наоборот – ты ему не докажешь, что не ученый, хотя он и правда не ученый. Ну ты сам посуди – если разобрать по частям его идею и даже ему сказать, то он обидется, хотя ты же ему его собственную мысль разобрал. А? Вот как ты понимаешь суть жизни? А никак. Вот еда, вот быт. Ну, может, чего материального хочу. А Агафоник вывел суть из кошек. Это модель мироздания у него такая – он смотрит на кошек и благодаря этому видит, как появилась жизнь на земле. Умно ли? А ты как, варил водку?
- Пока не варил. А ты варил пиво?
- Варил, конечно. Давай по кружечке.
- А давай.
И говорит Шура:
- Вот слушай, Мирон, какое дело – в основе всего мышления Агафоника лежит наблюдение того факта, что один кот рано или поздно подвигает другого кота, что верно. С другой стороны, он же не хочет принять, что над котом всегда стоит Великан, и если залезет такой кот в загородку, людьми полакомиться, то, если я его поймаю, то я могу его и убить, но могу и пожалеть. Вот мой кот – как я дал ему имя Драный, так он Драный и есть. Но Драный никогда не трогал людей – ни взрослых, ни молодняк. А все остальные коты учились у него, но, как становились они взрослыми, то учились друг у друга. А самые новые, так они уже удерживаются в поле знания, и их даже не надо учить и наказывать. Пришел ко мне чужой кот, огромный, как сволочь, и все растет и растет – я думал, каким же он вырастет. Так он, когда видел людей, то пытался сразу за голову хватать, но не жрал, опасался. А теперь он умный и даже сидит и следит, чтобы не летали грачи – хотя они редко на кого-то нападают.
- Так что, Лёша?
- Ну, что. Надо было делать заготовку, он потом еще долго в морозилке лежал, он и Ивван. Рядом лежали. Да я не помню. Мама потом делала холодец.
- Лёша. А у меня мало. Так. Жена попросила – заведи людишек. Сейчас особо ж и не держат. Мы так, для красоты. Это ж только ты имена даешь, а у кого они есть?
Сели они в проходе, по одну сторону был загон, и по другую, а в стороне – третий, но некоторые люди ходили и без загона, заглядывали в глаза, полагая, что им принесли чего-нибудь вкусного. Было у них по кружечке пива и по рыбке – так вот, Мирон как начал рыбку чистить, так один из людей подпрыгнул выхватил хвост.
- Валёк наглый, - прокомментировал Шура.
- Валёк, Валёк, - засмеялся Мирон.
- Валёк – это такая порода. И это Валёк, и то – Валёк, они все очень шустрые. Но сначала я купил их на завод, а сейчас они расплодились. Со временем они уже не такие наглые, новое поколение, но они кругом лезут. Все яблоки съели – я закрывал сеткой, они все равно перелезли через сетку, и снова все сидят на дереве. Как прогонишь, не успеешь оглянуться, они снова на яблоки лезут. Такое ощущение, что они вездесущие.
- А не убегают?
- Им тут хорошо. Я кормлю их раз в день, каши много даю.
- А это – тоже Валёк?
- Да.
- А то – Валёк?
- Да. Это все – Валёк. А в загородке уже не Валёк. Вон, видишь, рожа красная – он ищет переспевшие плоды и бухает. Это Игорь. Но он осеменитель, качественный. Он видишь, постепенно вроде бы должен начать скукоживаться – но пока не скукоживается, он наоборот высыхает. А вроде бы алкоголь, а польза есть – он как природного винишка засадит, сразу бежит бапцов ловить. А так – наоборот. Если трезвый, он гонит гусей. Потому, вино и людям нужно.
- Тогда ты его не ешь.
- А, как старый станет, как я его буду есть? Только на холодец.
- О, холодец. Надо бы Внаташе своей сказать, пусть холодца сделает. С горчичкой. С хреном.
Пошли они тогда в дом, потому что там было прохладно – потому что лето уже разогналось, лето разогрелось, во второй половине дня крыши домов напоминали, ну, пусть, и не сковородки, ну, например, приборы для сушки овощей и фруктов. Ветра никакого не было, и мухи в теплом атмосферном бульоне шныряли безнаказанно – даже птицы их не клевали, потому что им лень было. Повсеместные муравьи барражировали, словно живые электроприборы, и вот, стайка рыжих, найдя на кухне сахарок, обступила его со всех сторон, трудилась. Одни высасывали из сахарка все соки, другие бежали, чтобы сообщить товарищам. Так и представить себе можно было, прибегает рыжий муравей в логово свое, крича:
- Братцы! Бинго!
- Чего ты, зелень? – спрашивают у него.
- Сахарок! Сахарок, братцы.
Шура поначалу хотел темного пива не наливать, но потом передумал, наполнил бокалы – и дальше они сидят, и видно, как оно Мирону все по приколу – хотя ж и не совсем удобно. Вроде бы на пиво не навязывался, а тут для тебя ничего не жалеют, да еще и в придачку – рыбец. Жир по рукам течет, хотя это и на любителя – потому что одни любят, чтобы рыба пересушенная, худая, легкоатлетическая. Нормальные любители пива любят именно жирок.
- А слышал, у Аркадия Полугороховича революция была? – спросил Мирон.
- Так это когда?
- В прошлом году. Говорю тебе это при полной серьезности. Пока он пьяным лежал, люди взбунтовались и первым делом снабдили себя веревками и сетью и поймали кота, который на них охотился. Приходит Аркадий Полугорохович, а кот в подвешенном состоянии, мяукает жалобно, а люди поставили баррикаду и вызывают хозяина на переговоры. Сел он на стул, рядом с баррикадой и думает – что делать. А они ему уже петицию принесли – мол, не хотим больше быть кормом, хотим жить самостоятельно. Аркадий Полугорохович позвонил Донатовичу, так как тот ему породу продавал. Говорит, слышь ты, Донатович, у тебя были революции? Тот говорит, да были давно. Так, а что делать, когда революция? Так, говорит, пойди, возьми таблицу рациона. Посчитай килокалории, содержание фосфора. Если фосфора не достает, то начинается война, а если нет кальция, то люди поедают сами себя. А еще, некоторым породам надо ставить телевизор. Просто, пойди, телевизор купи и поставь – и революция закончится.
Пришел на этом месте рассказа Агафоник.
- Есть пиво? Здоров, Мирон.
- Да вроде было. Привет, Агафоник.
- О чем говорите?
- Да о революции.
И вот, дальше рассказывает Шура:
- Ну, телевизор же специальный нужен, пошел Аркадий Полугорохович в сарай, нашел старый, ламповый еще, но цветной. Включил его в сеть – о, работает. Столько лет стоял, и еще и на ходу. Идет он назад, к людям, а те совсем обозлились, стали с баррикад кидать камни, а кота вообще собрались пытать - сделали из заборной сетки пики, затачивают концы. Говорит он – да погодите вы, люди, сейчас, и фосфор же найду, добавлю в еду, и кальций, и телевизор. Пришлось ему накрыть сначала экран тряпкой, а то камни летят. А толпа скандирует:
- Долой хозяина! Да здравствуйте свобода!
Включил он ящик, ну, как и говорил Донатович, стали люди постепенно успокаиваться. Уже через полчаса бросили они свои баррикады, уселись подле ящика, смотрят – а и ничего, что передачи наши, великанские – видимо, в самой сути телевидения есть некий кайф. Но Донатович его предупредил: ты смотри, это теперь дело труба, телевизор больше нельзя выключать. А телик ламповый, он тебе столько накрутит, сейчас есть специальное телевидение для людей – но ставят пока только на некоторых человекозаводов, где люди сортовые. А поставил он или нет новый телевизор, я пока не знаю. Может, и старый стоит.
- Ну, революция - это дело химическое, - заключил Агафоник.
- Телевизор вроде не химия, - возразил Шура.
- Да я тебе говорю. В первом и во втором случае – химия, тут тоже химия, может, не простая, и микрохимия выделений – это когда человек на что-то смотрит, в его организме вырабатываются вещества. Сейчас есть продвинутые породы. А мама не хочет. Я ей говорю – что мы все по старинке, уже десять лет сами выводит, давай купим сортовых. Но у нас тут все такие. Давайте еще пивка, я вам расскажу, что я создал новую теорию. Все дело в котах.
Ну, понеслось. Агафоник в свое время слишком много читал, и многие думали, что он немного прибаливает – так сильно ему хотелось читать, что он даже иногда и не спал. Читает, читает, не может остановиться. Если сравнивать это с алкоголизмом, то и пьяницы не могут пить, пить, не останавливаясь – рано поздно и на этой почве можно клина поймать, а Агафонику все ни по чему было. Со временем читать он стал меньше, зато в его голове появился собственный теоретический отдел. Согласно одной из версий, раз один кот сменял другого, в этом таился ответ на перманентные вопросы.
Пили они пиво, пили, почти все выпили.