08 1 Тарханы Лермонтов

Поскольку биография Лермонтова известна со школы, то буду рассказывать о его творчестве параллельно с историей жизни. Сначала из Википедии:
Род Лермонтовых происходил из Шотландии и восходил к полумифическому барду-пророку Томасу Лермонту. В 1613 году один из представителей этого рода, поручик польской армии Георг (Джордж) Лермонт (около 1596—1633 или 1634 года), был взят в плен войсками князя Дмитрия Пожарского при капитуляции польско-литовского гарнизона крепости Белая и в числе прочих так называемых «бельских немцев» поступил на службу к царю Михаилу Фёдоровичу. Лермонт перешёл в православие и стал, под именем Юрия Андреевича, родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых. В чине ротмистра русского рейтарского строя он погиб при осаде Смоленска. Британская компания Oxford Ancestors, составляющая генеалогические древа, провела работу по проверке данной версии происхождения Лермонтова при помощи анализа ДНК. Однако обнаружить родство между современными британскими Лермонтами и потомками Михаила Лермонтова не удалось. В то же время основатель Oxford Ancestors Брайана Сайкс подчеркнул, что общие характеристики Y-хромосы русского потомка М. Ю Лермонтова вполне согласуются с шотландским происхождением.
Своим предполагаемым шотландским корням Лермонтов посвятил стихотворение «Желание» (1831).
 Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить?
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.
На древней стене их наследственный щит
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом,
И смахнул бы я пыль с них крылом;
И арфы шотландской струну бы задел,
И по сводам бы звук полетел;
Внимаем одним, и одним пробужден,
Как раздался, так смолкнул бы он.
Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.
Последний потомок отважных бойцов
Увядает средь чуждых снегов;
Я здесь был рожден, но нездешний душой.
О! зачем я не ворон степной?..
(Это, конечно, от души, но как-то коряво. Проба пера.)

В юности Лермонтов ассоциировал свою фамилию с испанским государственным деятелем начала XVII века Франсиско Лермой. Эти фантазии отразились в написанном поэтом воображаемом портрете Лермы, а также в драме «Испанцы» (1830) (Юношеская фантазия. Довольно затянуто. Конец трагический. Мне все казалось, что главная героиня, которую, якобы, убил ее возлюбленный, на самом деле воскреснет. Но не воскресла. Правда, рукопись обрывается… Интересная цитата. Разбойники, которых по ходу драмы нанимает один гадкий тип, говорят: «Мы делаем злодейства, чтобы жить, А он живет -- чтобы злодейства делать!.»)
Прадед поэта Юрий Петрович Лермонтов закончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус, с 1767 года — секунд-майор. Род Лермонтовых являлся состоятельным; но впоследствии пришёл в упадок. Отец поэта, также Юрий Петрович Лермонтов (1787—1831), перед женитьбой на Марии Михайловне Арсеньевой вышел в отставку в чине пехотного капитана. По воспоминаниям, собранным чембарским краеведом П. К. Шугаевым (1855—1917), он «был среднего роста, редкий красавец и прекрасно сложён; в общем, его можно назвать в полном смысле слова изящным мужчиной; он был добр, но ужасно вспыльчив». У Юрия Петровича были сёстры, родные тётки поэта, проживавшие в Москве.
Дед поэта по материнской линии Михаил Васильевич Арсеньев (08.11.1768 — 02.01.1810), отставной гвардии поручик, женился в конце 1794 или начале 1795 года в Москве на Елизавете Алексеевне Столыпиной (1773—1845), после чего купил «почти за бесценок» у И. А. Нарышкина в Чембарском уезде Пензенской губернии село Тарханы, где прошли детские годы М. Ю. Лермонтова.
Село Тарханы было основано в XVIII веке И. А. Нарышкиным, переселившим туда крепостных из числа фанатичных раскольников, а также «воров и головорезов» из своих московских и владимирских вотчин. Во время пугачёвского восстания в село заходили отряды мятежников. Предусмотрительный староста села заранее сумел ублаготворить всех недовольных, раздав крестьянам почти весь барский хлеб, поэтому не был повешен. М. В. Арсеньев «был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; он происходил из хорошей старинной дворянской фамилии». Любил устраивать разные развлечения и отличался некоторой эксцентричностью: выписал себе в имение из Москвы карлика. Е. А. Арсеньева была женщиной деспотичного, непреклонного характера, привыкшая повелевать; она отличалась замечательной красотой, происходила из старинного дворянского рода и представляла собой типичную личность помещицы старого закала, любившей при том высказать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую. Обладала недюжинным умом, силой воли и деловой хваткой. Происходила из знаменитого рода Столыпиных. Её отец Алексей Емельянович Столыпин несколько лет избирался Пензенским губернским предводителем дворянства. В его семье было 11 детей; Елизавета Алексеевна была первым ребёнком. Один из её родных братьев, Александр, служил адъютантом Суворова, двое других — Николай и Дмитрий — вышли в генералы; один стал сенатором и дружил со Сперанским, двое избирались предводителями губернского дворянства в Саратове и Пензе. Одна из её сестёр была замужем за московским вице-губернатором, другая — за генералом. (Кстати, премьер-министр при Николае 2 Петр Аркадьевич Столыпин был троюродным братом Лермонтова.)
После рождения 17 (28) марта 1795 года единственной дочери Марии, Елизавета Алексеевна заболела женской болезнью. Вследствие этого Михаил Васильевич сошёлся с соседкой по имению, помещицей Мансырёвой, муж которой длительное время находился за границей в действующей армии. 2 (14) января 1810 года, узнав во время рождественской ёлки, устроенной им для дочери, о возвращении мужа Мансырёвой домой, Михаил Васильевич принял яд. Елизавета Алексеевна, заявив: «собаке собачья смерть», вместе с дочерью на время похорон уехала в Пензу. Михаил Васильевич был похоронен в семейном склепе в Тарханах.
Елизавета Алексеевна стала сама управлять своим имением. Крепостных, которых у неё было около 600 душ, держала в строгости — хотя, в отличие от других помещиков, никогда не применяла к ним телесных наказаний. Самым строгим наказанием у неё было выбрить половину головы у провинившегося мужика, или отрезать косу у крепостной.
Поместье Юрия Петровича Лермонтова — Кропотовка, Ефремовского уезда Тульской губернии (в настоящее время село Кропотово-Лермонтово Становлянского района Липецкой области) — находилось по соседству с селом Васильевским, принадлежавшим роду Арсеньевых. Замуж за Юрия Петровича Марья Михайловна вышла, когда ей не было ещё и 17 лет, — как тогда говорили, «выскочила по горячке». Но для Юрия Петровича это была блестящая партия. После свадьбы Лермонтовы поселились в Тарханах. Однако рожать свою, не отличавшуюся крепким здоровьем, молодую жену Юрий Петрович повёз в Москву, где можно было рассчитывать на помощь опытных врачей. Там, в ночь со 2 (14) октября на 3 (15) октября 1814 года, в доме напротив Красных ворот (сейчас на этом месте находится высотное здание с памятной доской М. Ю. Лермонтову), на свет появился будущий великий русский поэт. 11 (23) октября в церкви Трёх Святителей у Красных ворот крестили новорождённого Михаила Лермонтова. Крёстной матерью стала бабушка Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она, недолюбливавшая зятя, настояла на том, чтобы мальчика назвали не Петром (как хотел отец), а Михаилом — в честь деда Михаила Васильевича Арсеньева. (Тоже непонятно, ведь она сказала после смерти мужа «собаке собачья смерть» и внука назвала его именем?)
По преданию, после рождения внука бабушка Арсеньева в семи верстах от Тархан основала новое село, которое назвала в его честь — Михайловским (на самом деле хутор Михайловский был основан ещё до рождения внука Арсеньевой). Там находится часовня со склепом, где захоронен поэт. Со временем Михайловское слилось с Тарханами.
Первый биограф Михаила Лермонтова Павел Александрович Висковатый отмечал, что его мать Марья Михайловна была «одарена душою музыкальной». Она часто музицировала на фортепиано, держа маленького сына на коленях, и якобы от неё Михаил Юрьевич унаследовал «необычайную нервность свою». Е. А. Арсеньева всеми силами старалась поссорить молодых. Через третьих лиц, со слов Е. А. Арсеньевой, откровенно ненавидящей своего зятя, распространялись слухи о неверности Ю. П. Лермонтова, о его рукоприкладстве по отношению к жене, о чём написал П. А. Фролов в своей работе «Создание и крушение семьи Лермонтовых». Несмотря на все старания тёщи, супруги не разошлись и продолжали любить друг друга. Но в 1816 году Мария Лермонтова умерла от чахотки. Марья Михайловна была похоронена в том же склепе, что и её отец. Её памятник, установленный в часовне, построенной над склепом, венчает сломанный якорь — символ несчастной семейной жизни. На памятнике надпись: «Под камнем сим лежит тело Марьи Михайловны Лермонтовой, урождённой Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу; житие её было 21 год и 11 месяцев и 7 дней».
Елизавета Алексеевна Арсеньева, пережившая своего мужа, дочь, зятя и внука, также похоронена в этом склепе. Памятника у неё нет. Село Тарханы с деревней Михайловской после смерти Елизаветы Алексеевны Арсеньевой перешло, по духовному завещанию, к её брату Афанасию Алексеевичу Столыпину, а затем к сыну последнего — Алексею Афанасьевичу.
1 декабря 1974 года рядом с часовней Арсеньевых, благодаря стараниям известного советского лермонтоведа Ираклия Андроникова и 2-го секретаря Пензенского обкома КПСС Георга Мясникова, был перезахоронен и отец поэта Юрий Петрович Лермонтов (его прах перенесли из села Шипово Липецкой области).
Бабушка поэта Елизавета Алексеевна Арсеньева страстно любила внука, который в детстве не отличался крепким здоровьем. Энергичная и настойчивая, она прилагала все усилия, чтобы дать ему всё, на что только может претендовать продолжатель рода Лермонтовых. О чувствах и интересах отца ребёнка она не заботилась.
Лермонтов в юношеских произведениях весьма полно и точно воспроизводит события и действующих лиц своей личной жизни. В драме с немецким заглавием «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти») показан раздор между его отцом и бабушкой.
 (Ужасная, тоскливая пьеса. Читал с большим напрягом. Еле-еле дочитал. Склоки, разборки, интриги и другие пакости. Гадость. И это пишет 16-летний юноша!) Лермонтов-отец не имел средств воспитывать сына так, как того хотелось аристократической родне, и Арсеньева, имея возможность тратить на внука «по четыре тысячи в год на обучение разным языкам», взяла внука к себе с уговором воспитывать до 16 лет, сделать своим единственным наследником и во всём советоваться с отцом. Но последнее условие не выполнялось — даже свидания отца с сыном встречали непреодолимые препятствия со стороны Арсеньевой. Ребёнок с самого начала должен был осознавать противоестественность этого положения. Его детство протекало в поместье бабушки — в селе Тарханы Пензенской губернии. Мальчика окружали любовью и заботами — но светлых впечатлений детства, свойственных возрасту, у него не было.
В неоконченной юношеской «Повести» Лермонтов описывает детство Саши Арбенина, двойника самого автора. Саша с шестилетнего возраста обнаруживает склонность к мечтательности, страстное влечение ко всему героическому, величавому и бурному. Лермонтов родился болезненным и все детские годы страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребёнке и необычайную нравственную энергию. Болезненное состояние ребёнка требовало так много внимания, что бабушка, ничего не жалевшая для внука, наняла для него доктора Ансельма Левиса (Леви) — еврея из Франции, главной обязанностью которого было лечение и врачебный надзор за Михаилом. В «Повести» признаётся влияние болезни на ум и характер героя: «он выучился думать… Лишённый возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, Саша начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой… В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грёзами души… Вероятно, что раннее умственное развитие немало помешало его выздоровлению…»
Это раннее развитие стало для Лермонтова источником огорчений: никто из окружающих не только не был в состоянии пойти навстречу «грёзам его души», но даже и не замечал их. Здесь коренятся основные мотивы его будущей поэзии «разочарования». В угрюмом ребёнке растёт презрение к повседневной окружающей жизни. Всё чуждое, враждебное ей возбуждало в нём горячее сочувствие: он сам одинок и несчастлив, — всякое одиночество и чужое несчастье, происходящее от людского непонимания, равнодушия или мелкого эгоизма, кажется ему своим. В его сердце живут рядом чувство отчуждённости среди людей и непреодолимая жажда родной души, — такой же одинокой, близкой поэту своими грёзами и, может быть, страданиями. И в результате «В ребячестве моём тоску любови знойной // Уж стал я понимать душою беспокойной».
10-летнего Михаила бабушка повезла на Кавказ, на воды. Здесь он встретил девочку лет девяти — и в первый раз у него проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю жизнь; но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя поэт рассказывает о новом увлечении, посвящая ему стихотворение «К Гению»(1829). (Так это уже не два, а пять лет спустя! И это уже стихи не 10-летнего мальчика. Но, я бы сказал, что это тоже проба пера.) Первая любовь неразрывно слилась с подавляющими впечатлениями от Кавказа. «Горы кавказские для меня священны»,— писал Лермонтов. Они объединили всё дорогое, что жило в душе поэта-ребёнка.
С осени 1825 года начинаются более или менее постоянные учебные занятия Лермонтова, но выбор учителей — француз Capet и бежавший из Турции грек — был неудачен. Грек вскоре совсем бросил педагогические занятия и занялся скорняжным промыслом. Француз, очевидно, не внушил Лермонтову особенного интереса к французскому языку и литературе: в ученических тетрадях поэта французские стихотворения очень рано уступают место русским. Тем не менее, имея в Тарханах прекрасную библиотеку, Лермонтов, пристрастившийся к чтению, занимался под руководством учителей самообразованием и овладел не только европейскими языками (английских, немецких и французских писателей он читал в оригиналах), но и прекрасно изучил европейскую культуру в целом и литературу в частности.
Прервусь с биографией и прочитаю стихи юного Лермонтова (привожу лишь те, которые, на мой взгляд, интересны):
ОСЕНЬ
Листья в поле пожелтели,
И кружатся, и летят;
Лишь в бору поникши ели
Зелень мрачную хранят.
Под нависшею скалою
Уж не любит меж цветов
Пахарь отдыхать порою
От полуденных трудов.
Зверь отважный поневоле
Скрыться где-нибудь спешит.
Ночью месяц тускл и поле
Сквозь туман лишь серебрит.
1828
Для 14 лет весьма неплохо.
ПОЭТ
Когда Рафа;эль вдохновенный
Пречистой девы лик священный
Живою кистью окончал, —
Своим искусством восхищенный,
Он пред картиною упал!
Но скоро сей порыв чудесный
Слабел в груди его младой,
И, утомленный и немой,
Он забывал огонь небесный.

Таков поэт: чуть мысль блеснет,
Как он пером своим прольет
Всю душу; звуком громкой лиры
Чарует свет и в тишине
Поет, забывшись в райском сне,
Вас, вас! души его кумиры!
И вдруг хладеет жар ланит,
Его сердечные волненья
Всё тише, и призра;к бежит!
Но долго, долго ум хранит
Первоначальны впечатленья.
1828
Неплохо передано охлаждение поэта после того, как стихи написаны.
К ДУРНОВУ
Я пробегал страны России,
Как бедный странник меж людей, —
Везде шипят коварства змии;
Я думал: в свете нет друзей!
Нет дружбы нежно-постоянной,
И бескорыстной, и простой;
Но ты явился, гость незваный,
И вновь мне возвратил покой!
С тобою чувствами сливаюсь,
В речах веселых счастье пью;
Но дев коварных не терплю —
И больше им не доверяюсь!..
1829
Он ищет дружбы и иногда находит. И много еще подобных стихов писал в то время Лермонтов. Но много и просто навеянных чтением. Кстати, в 1828 году он написал поэму «Кавказский пленник», в которой он заимствовал сюжет и некоторые строки из пушкинского, написанного в 1821 году. Да и из «Бахчисарайского фонтана», и «Евгения Онегина». Так сказать, сочинение на заданную тему, как в школе. Еще были поэмы «Олег» (на тему русско-турецкой войны 1828-29 годов), «Преступник» и «Корсар» (под влиянием пушкинских «Братьев разбойников»),
Но, правда, были и оригинальные вещи, например, поэма «Джолио» (1830) о душевных страдания человека, который в молодости обманул невинную девушку.
Спустя два года после возвращения с Кавказа бабушка повезла Лермонтова в Москву, где в 1829—1832 годах сняла для проживания небольшой деревянный одноэтажный (с мезонином) особняк на Малой Молчановке. Она стала готовить внука к поступлению в университетский благородный пансион — сразу в 4-й класс. Учителями его были Зиновьев (преподаватель латинского и русского языка в пансионе) и француз Gondrot, бывший полковник наполеоновской гвардии. Последнего сменил в 1829 году англичанин Виндсон, познакомивший Лермонтова с английской литературой. После обучения М. Ю. Лермонтов овладел четырьмя языками, играл на четырёх музыкальных инструментах (семиструнной гитаре, скрипке, виолончели и фортепиано), увлекался живописью и даже владел техникой рукоделия.
К этому времени относятся «Портреты», «Эпиграммы» «Булевар» (1830) - краткие впечатления о московских знакомых.  И грусть.
Светлый призрак дней минувших,
Для чего ты
Пробудил страстей уснувших
И заботы?
Ты питаешь сладострастья
Скоротечность!
Но где взять былое счастье
И беспечность?..
Где вы, дружески обеты
И отвага?
Поглотились бездной Леты
Эти блага!..
Щеки бледностью, хоть молод,
Уж покрылись;
В сердце ненависть и холод
Водворились!
1829
А эта «Жалоба турка» считается иносказательным описанием России:
Ты знал ли дикий край под знойными лучами,
Где рощи и луга поблекшие цветут?
Где хитрость и беспечность злобе дань несут?
Где сердце жителей волнуемо страстями?
И где являются порой
Умы, и хладные и твердые, как камень?
Но мощь их давится безвременной тоской,
И рано гаснет в них добра спокойный пламень.
Там рано жизнь тяжка бывает для людей,
Там за утехами несется укоризна,
Там стонет человек от рабства и цепей!..
Друг! этот край… моя отчизна!
1829

В пансионе Лермонтов оставался около двух лет. Здесь, под руководством Мерзлякова и Зиновьева, прививался вкус к литературе: происходили «заседания по словесности», молодые люди пробовали свои силы в самостоятельном творчестве, существовал даже журнал «Улей», где появлялись первые стихотворения Лермонтова.
Поэт горячо принялся за чтение; сначала он поглощён Шиллером, особенно его юношескими трагедиями; затем он принимается за Шекспира. В письме к родственнице «вступается за честь его», цитирует сцены из «Гамлета».
По-прежнему Лермонтов ищет родную душу, увлекается дружбой то с одним, то с другим товарищем, испытывает разочарования, негодует на легкомыслие и измену друзей. Последнее время его пребывания в пансионе (1829 год) отмечено в произведениях поэта необыкновенно мрачным разочарованием, источником которого была совершенно реальная драма в его личной жизни. (Однако, в стихах эта драма в личной жизни (в 15 лет!) никак не отразилась – как писал он раньше мрачные стихи, так и продолжал писать. Какая-то статья в Википедии о биографии Лермонтова тенденциозная.)
Один среди людского шума
Возрос под сенью чуждой я,
И гордо творческая дума
На сердце зрела у меня.
И вот прошли мои мученья,
Нашлися пылкие друзья,
И я, лишённый вдохновенья,
Скучал судьбою бытия.
И снова муки посетили
Мою воскреснувшую грудь,
Измены душу заразили
И не давали отдохнуть.
Я вспомнил прежние несчастья,
Но не найду в душе моей
Ни честолюбья, ни участья,
Ни слёз, ни пламенных страстей.
Начало 1830

В 1830 году, не закончив 6-го класса, Лермонтов покинул пансион.
Срок воспитания его под руководством бабушки приходил к концу. Отец часто навещал сына в пансионе, а отношения его с тёщей обострились до крайней степени. Борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича и подробно изображена в его юношеских драмах «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти», 1830) и «Странный человек» (1831). Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость и взывая к чувству благодарности внука, отвоевала его у зятя, пригрозив, как и раньше, отписать всё своё движимое и недвижимое имущество в род Столыпиных, если внук по настоянию отца уедет от неё. Юрию Петровичу пришлось отступить, хотя отец и сын были привязаны друг к другу. Отец, по-видимому, как никто другой понимал, насколько одарён его сын: именно об этом свидетельствует его завещание: "...ты одарен способностями ума, - не пренебрегай ими и всего более страшись употребить оные на что-либо вредное и бесполезное: это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчет богу!.. Ты имеешь, любезнейший сын мой, доб¬рое сердце... Благодарю тебя, бесценный друг мой, за любовь твою ко мне и нежное твое во мне вни¬мание..." Отец умер 1 октября 1831 года. В стихотворении «Ужасная судьба отца и сына…» (1831) Лермонтов написал: «Мы не нашли вражды один в другом, // Хоть оба стали жертвою страданья!». О драме «Странный человек»: «Тоже какая-то мрачность и безысходность. О переживаниях молодого человека, которого всякие жизненные передряги довели до сумасшествия и смерти. Юношеская фигня.»
У него появляется склонность к воспоминаниям.
Кавказ
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз.
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.

В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.

Я счастлив был с вами, ущелия гор;
Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..
1830
Вот это уже Лермонтов!
А вот пример зрелого анализа истории:
Сверши с успехом дело злое —
Велик, не удалось — злодей.
А вот уж размышления умудренного жизнью человека:
Страшись любви: она пройдёт,
Она мечтой твой ум встревожит,
Тоска по ней тебя убьёт,
Ничто воскреснуть не поможет.
Краса, любимая тобой,
Тебе отдаст, положим, руку…
Года мелькнут… Летун седой
Укажет вечную разлуку…
И беден, жалок будешь ты,
Глядящий с кресел иль подушки
На безобразные черты
Твоей докучливой старушки,
Коль мысли о былых летах
В твой ум закра;дутся порою,
И вспомнишь, как на сих щеках
Играло жизнью молодою…
Без друга лучше дни влачить
И к смерти радостней клониться,
Чем два удара выносить
И сердцем о двоих крушиться!..

Но юность берет свое. И вот уже он после дождя
И ветерок, по саду пробежав,
Волнует стебли омоченных трав…
Один меж них приметил я цветок, —
Как будто перл, покинувший Восток,
На нем вода блистаючи дрожит.
Главу свою склонивши, он стоит,
Как девушка в печали роковой:
Душа убита, радость над душой;
Хоть слезы льет из пламенных очей,
Но помнит всё о красоте своей.

Он пишет стихи НФИ (Ивановой).
Я, веруя твоим словам,
Глубоко в сердце погрузился,
Однако же нашел я там,
Что ум мой не по пустякам
К чему-то тайному стремился, —
К тому, чего даны в залог
С толпою звезд ночные своды,
К тому, что обещал нам Бог
И что б уразуметь я мог
Через мышления и годы.
Но пылкий, но суровый нрав
Меня грызет от колыбели...
И, в жизни зло лишь испытав,
Умру я, сердцем не познав
Печальных дум печальной цели.

Но это все капли в потоке мрачной лирики, различных исторических легенд, тоже с трагическим исходом. «Мой дух погас и состарился», — говорит он, и только «смутный памятник прошедших милых лет» ему «любезен». Чувство одиночества переходит в беспомощную жалобу — депрессию; юноша готов окончательно порвать с внешним миром, создаёт «в уме своём» «мир иной и образов иных существованье», считает себя «отмеченным судьбой», «жертвой посреди степей», «сыном природы». Ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношей обманов», перед ним призрак преждевременной старости… В этих излияниях, конечно, много юношеской игры в страшные чувства и героические настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с окружающей действительностью. Кстати, одна из статей в середине 19 века называлась «Ученические тетради Лермонтова».

К 1829 году относятся первый очерк «Демона» и стихотворение «Монолог» (1829), предвещающее «Думу». «И нам горька остылой жизни чаша;/ И уж ничто души не веселит». Поэт отказывается от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днём, и рисует «измученную душу» Демона, живущего без веры, с презрением и равнодушием ко «всему на свете».
Весной 1830 года благородный пансион был преобразован в гимназию, и Лермонтов оставил его. Лето он провёл в Середникове, подмосковном поместье брата бабушки, Столыпина. В настоящее время там воздвигнут монумент с надписью на фасадной стороне: «М. Ю. Лермонтовъ. 1914 год. Сей обелискъ поставленъ въ память его пребыванія въ 1830—31 г.г. въ Средникове». Тыльная сторона содержит слова: «Певцу печали и любви….».
Недалеко от Середникова жили другие родственники Лермонтова — Верещагины; Александра Верещагина познакомила его со своей подругой Екатериной Сушковой, также соседкой по имению. Сушкова, впоследствии Хвостова, оставила записки об этом знакомстве. Содержание их — настоящий «роман», распадающийся на две части: в первой — торжествующая и насмешливая героиня, Сушкова, во второй — холодный и даже жестоко мстительный герой, Лермонтов.
Вблизи тебя до этих пор
Я не слыхал в груди огня.
Встречал ли твой прелестный взор —
Не билось сердце у меня.
 И что ж? — разлуки первый звук
Меня заставил трепетать;
Нет, нет, он не предвестник мук;
Я не люблю — зачем скрывать!
Однако же хоть день, хоть час
Ещё желал бы здесь пробыть,
Чтоб блеском этих чудных глаз
Души тревоги усмирить.

Шестнадцатилетний «отрок», склонный к «сентиментальным суждениям», невзрачный, косолапый, с красными глазами, с вздёрнутым носом и язвительной улыбкой, менее всего мог казаться интересным кавалером для юных барышень. В ответ на его чувства ему предлагали «волчок или верёвочку», угощали булочками с начинкой из опилок. Сушкова много лет спустя после события изобразила поэта в недуге безнадёжной страсти и приписала себе даже стихотворение, посвящённое Лермонтовым другой девице — Вареньке Лопухиной, его соседке по московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал до конца жизни самое глубокое чувство, когда-либо вызванное в нём женщиной. Но стихи «К Л», написанные в 1831 году, как показали дальнейшие исследования, не были обращены Лопухиной. (Но это уже что-то стоящее. По крайней мере без психопатии.) 
В то же лето 1830 года внимание Лермонтова сосредоточилось на личности и поэзии Байрона; он впервые сравнивает себя с английским поэтом, сознаёт сходство своего нравственного мира с байроновским.
Как он, ищу забвенья и свободы,
Как он, в ребячестве пылал уж я душой,
Любил закат в горах, пенящиеся воды,
И бурь земных и бурь небесных вой.
Как он, ищу спокойствия напрасно,
Гоним повсюду мыслию одной.
Гляжу назад — прошедшее ужасно;
Гляжу вперёд — там нет души родной!

Летом 1930 года по России прокатилась волна крестьянских восстаний в связи с эпидемией холеры. Лермонтов откликнулся на это знаменитым «Предсказанием»:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
 Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! — твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
 И этим же летом в Середникове
Никто, никто, никто не усладил
В изгнаньи сем тоски мятежной!
Любить? — три раза я любил,
Любил три раза безнадежно.

Нищий
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
Михаил Лермонтов. 16 лет.
И тогда же, в 1830 году началось восстание поляков.
Опять вы, гордые, восстали
;За независимость страны,
;И снова перед вами пали
;Самодержавия сыны,
И снова знамя вольности кровавой
Явилося, победы мрачный знак,
Оно любимо было прежде славой,
Суворов был его сильнейший враг
А еще дошли до России сведения об июльском восстании во Франции, в результате которой был свергнут король Карл 10: «Ты мог быть лучшим королём».
Вообще, в это лето в Середникове он писал по нескольку стихотворений в день. Но это все - «Ученические тетради Лермонтова».

А осенью уже новые мотивы:
Глупой красавице
Амур спросил меня однажды,
Хочу ль испить его вина, —
Я не имел в то время жажды,
Но выпил кубок весь до дна.
Теперь желал бы я напрасно
Смочить горящие уста,
Затем что чаша влаги страстной,
Как голова твоя, — пуста.
Или
Я видел раз ее в веселом вихре бала;
Казалось, мне она понравиться желала;
Очей приветливость, движений быстрота,
Природный блеск ланит и груди полнота —
Все, все наполнило б мне ум очарованьем,
Когда б совсем иным, бессмысленным желаньем
Я не был угнетен; когда бы предо мной
Не пролетала тень с насмешкою пустой,
Когда б я только мог забыть черты другие,
Лицо бесцветное и взоры ледяные!..
А вот, говорят, стихи к НФИ. Правда, похоже, это написано летом 1830 года.
Между лиловых облаков
Однажды вечера светило
За снежной цепию холмов,
Краснея, ярко заходило,
И возле девы молодой,
Последним блеском озаренной,
Стоял я бледный, чуть живой,
И с головы ее бесценной
Моих очей я не сводил.
Как долго это я мгновенье
В туманной памяти хранил.
Ужель всё было сновиденье:
И ложе девы, и окно,
И трепет милых уст, и взгляды,
В которых мне запрещено
Судьбой искать себе отрады?
Нет, только счастье ослепить
Умеет мысли и желанья
И сном никак не может быть
Всё, в чем хоть искра есть страданья!

А вот про любовь, но без трагизма:
Источник страсти есть во мне
      Великий и чудесный:
Песок серебряный на дне,
      Поверхность — лик небесный.
Но беспрестанно быстрый ток
Воротит и крути;т песок,
      И небо над водами
      Одето облаками.
Родится с жизнью этот ключ
      И с жизнью исчезает;
В ином он слаб, в другом могуч,
      Но всех он увлекает.
И первый счастлив, но такой
Я праздный отдал бы покой
      За несколько мгновений
      Блаженства иль мучений.

И к НФИ тоже много стихов.
14.01.20.
Вообще, мне кажется, что мрачность постепенно уходит и стихов к 1831 году. И уходит потихоньку симпатия НФИ к Лермонтову.
Во зло употребила ты права,
Приобретенные над мною,
И, мне польстив любовию сперва,
Ты изменила — бог с тобою!

И, наконец, самые известные стихи к НФИ:
Я недостоин, может быть,
Твоей любви: не мне судить;
Но ты обманом наградила
Мои надежды и мечты,
И я всегда скажу, что ты
Несправедливо поступила.
Ты не коварна, как змея,
Лишь часто новым впечатленьям
Душа вверяется твоя.
Она увлечена мгновеньем;
Ей милы многие, вполне
Ещё никто, но это мне
Служить не может утешеньем.
В те дни, когда, любим тобой,
Я мог доволен быть судьбой,
Прощальный поцелуй однажды
Я со;рвал с нежных уст твоих, —
Но в зной, среди степей сухих,
Не утоляет капля жажды.
Дай бог, чтоб ты нашла опять,
Что не боялась потерять;
Но... женщина забыть не может
Того, кто так любил, как я,
И в час блаженнейший тебя
Воспоминание встревожит!
Тебя раскаянье кольнёт,
Когда с насмешкой проклянёт
Ничтожный мир моё названье!
И побоишься защитить,
Чтобы в преступном состраданье
Вновь обвиняемой не быть!
В 1959 году появился телефильм «Загадка Н.Ф.И.». Ираклий Андронников увлекательно рассказывал, как он разгадал, кому Лермонтов посвятил почти 30 стихотворений. В конце он задается вопросом, как могла эта Наталья Федоровна Иванова отвергнуть Лермонтова и выйти замуж за какого-то лишенного прав дворянства (за мелкое хищение) Обрескова? Конечно, нам в то время это было тоже удивительно: великий русский поэт и какой-то Обресков? Но, как уже говорилось выше, 16-17-летний Лермонтов в то время был весьма невзрачным (169 см, косолапый, курносый и с красными глазами). К тому же он был на год младше Натальи. Да и великим русским поэтом он еще не был. После прочтения полутора сотен его юношеских стихов я это могу подтвердить. Повторю мысль Пушкина по поводу того, почему Грибоедов не был почитаем современниками: «Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою.» Так что в 1830-32 годах у Лермонтова не было шансов на ответную любовь тогдашних барышень. Кстати, Наталья Федоровна вышла замуж только в 1835 году, когда ей было уже 22 года, и Обресков, возможно, был единственным вариантом. Впрочем, они прожили долгую жизнь и имели четырех детей.
Но вернемся к биографии поэта.
С сентября 1830 года Лермонтов числится студентом Московского университета сначала на «нравственно-политическом отделении», потом на «словесном». Серьёзная умственная жизнь развивалась за стенами университета, в студенческих кружках, но Лермонтов не сходится ни с одним из них. У него, несомненно, больше наклонности к светскому обществу, чем к отвлечённым товарищеским беседам: он по природе наблюдатель действительной жизни. Исчезло чувство юной, ничем не омрачённой доверчивости, охладела способность отзываться на чувство дружбы, на малейшие проблески симпатии. Его нравственный мир был другого склада, чем у его товарищей, восторженных гегельянцев и эстетиков.
1 октября 1831 года умер отец Лермонтова.
Метель шумит, и снег валит,
Но сквозь шум ветра дальний звон,
Порой прорвавшися, гудит, —
То отголосок похорон.
И еще:
Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть,
 жребий чуждого изгнанника иметь
На родине с названьем гражданина!
Но ты свершил свой подвиг, мой отец,
Постигнут ты желанною кончиной;
Дай бог, чтобы как твой, спокоен был конец
Того, кто был всех мук твоих причиной!
Но ты простишь мне! я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный творцом?
Однако ж тщетны были их желанья:
Мы не нашли вражды один в другом,
Хоть оба стали жертвою страданья!

Он пишет много разной ерунды в альбомы. Это неизбежно. Но уже чувствуется, чувствуется переход от ученичества к поэтическому мастерству. Интересной мне показалась фантазия на тему прощания воина-лезгина, стремящегося отомстить кому-то и женщины, у которой он остановился на пару дней:
Не уезжай, лезгинец молодой;
Зачем спешить на родину свою?
Твой конь устал, в горах туман сырой;
А здесь тебе и кровля и покой,
;И я тебя люблю!..
Поверь, отчизна там, где любят нас;
Тебя не встретит средь родных долин,
Ты сам сказал, улыбка милых глаз:
Побудь еще со мной хоть день, хоть час.
;Послушай! час один!
— Нет у меня отчизны и друзей,
Кроме булатной шашки и коня;
Я счастлив был любовию твоей,
Но все-таки слезам твоих очей
;Не удержать меня.
Кровавой клятвой душу я свою
Отяготив, блуждаю много лет:
Покуда кровь врага я не пролью,
Уста не скажут никому: люблю.
;Прости: вот мой ответ.

И еще интересно признание грешной женщины:
Хотя тебе случится, может быть,
Меня в своих объятьях задушить,
Блаженством смерть мне будет от тебя.
Мой друг! Чего не вынесешь любя!

Но еще пишутся в альбом НФИ стихи:
Что может краткое свиданье
Мне в утешенье принести?
Час неизбежный расставанья
Настал, и я сказал: прости.
И стих безумный, стих прощальный
В альбом твой бросил для тебя,
Как след единственный, печальный,
Который здесь оставлю я.

В 1831 году Лермонтов написал поэму «Измаил-Бей» про кавказскую войну начала 19-го века. Оказывается, что уже тогда казаки выселяли кавказцев с их земель в горы. Некоторые черкесы взялись за оружие. Но русские войска упорно их теснили. Потрясающе, что в 1831 году 17-летний Лермонтов написал такие строки:
Какие степи, горы и моря
Оружию славян сопротивлялись?
И где веленью русского царя
Измена и вражда не покорялись?
Смирись, черкес! и запад и восток,
Быть может, скоро твой разделит рок.
Настанет час — и скажешь сам надменно:
Пускай я раб, но раб царя вселенной!
Потрясающе это потому, что последние слова – это прямо соответствует мнению нынешних кавказских руководителей о принадлежности к Российской Федерации.
Под руководством князя Росламбека начались набеги, грабежи и убийство казаков. Главный герой поэмы, Измаил-Бей, брат Росламбека не был согласен с такой тактикой. Он считал, что надо воевать открыто, но умело. И воевал. Но в итоге он погиб, сраженный пулей наемника брата.

Лермонтов не пробыл в университете и двух лет; выданное ему свидетельство говорит об увольнении «по прошению» — но прошение, по преданию, было вынуждено студенческой историей с одним из наименее почтенных профессоров Маловым. С 18 июня 1832 года Лермонтов более не числился студентом. Комментарии к «Воспоминаниям» П. Ф. Вистенгофа уточняют, что Лермонтов оставил Московский университет (подал заявление?) весной 1832 года. При этом из четырёх семестров его пребывания первый не состоялся из-за карантина по случаю эпидемии холеры, во втором семестре занятия не наладились отчасти из-за «маловской истории», и затем Лермонтов перевёлся на словесное отделение. Там, на репетициях экзаменов по риторике (П. В. Победоносцев), а также геральдике и нумизматике (М. С. Гастев) Лермонтов, обнаружив начитанность сверх программы и одновременно незнание лекционного материала, вступил в пререкания с экзаменаторами; после объяснения с администрацией возле его фамилии в списке студентов появилась помета: лат. consilium abeundi («посоветовано уйти»).
Нет я не Байрон я другой,
Ещё неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я — или Бог — или никто!
Это из школьной программы.
Он уехал в Санкт-Петербург с намерением снова поступить в университет, но ему отказались засчитать два года, проведённых в Московском университете, предложив поступить снова на 1-й курс. Лермонтова такое долгое студенчество не устраивало.
Видимо, еще до отъезда он написал поэму-повесть «Литвинка», где он выстроил еще один сюжет о безумной любви воина, который вывез из Литвы красавицу. Из своего дома он выгнал жену и сына. Однако, литвинка его ненавидела. И сбежала обратно. А этот воин пошел мстить в Литву, многих положил, но ему навстречу вышла сама литвинка, он сдался и был убит. Здесь нет никакой мрачности. Неплохо.
К 20-летию Отечественной войны было написано стихотворение
Два великана
В шапке золота литого
Старый русский великан
Поджидал к себе другого
Из далеких чуждых стран.

За горами, за долами
Уж гремел об нем рассказ,
И померяться главами
Захотелось им хоть раз.

И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец —
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец.

Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал;
Посмотрел — тряхнул главою...
Ахнул дерзкий — и упал!

Но упал он в дальнем море
На неведомый гранит,
Там, где буря на просторе
Над пучиною шумит.

А вот уже классика:
Парус
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы! он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

И в продолжение темы одиночества, тоже в 1832 году «Он был рожден для счастья»:
Он меж людьми ни раб, ни властелин,
И всё, что чувствует, он чувствует один!

Под влиянием петербургских родственников, прежде всего Монго-Столыпина, наперекор собственным планам, Лермонтов поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Эта перемена карьеры отвечала и желаниям бабушки. Лермонтов оставался в школе два «злополучных года», как он сам выражается. Об умственном развитии учеников никто не думал; им «не позволялось читать книг чисто-литературного содержания». В школе издавался журнал, но характер его вполне очевиден из поэм Лермонтова, вошедших в этот орган: «Уланша», «Петергофский праздник»…

В лермонтоведении существует мнение о том, что за два юнкерских года ничего существенного Лермонтов не создал. Действительно, в томике стихотворений за эти годы мы найдём только несколько «Юнкерских молитв».
Царю небесный!
Спаси меня
От куртки тесной,
Как от огня.
От маршировки
Меня избавь,
В парадировки
Меня не ставь.

Но не нужно забывать о том, что Лермонтов так мало внимания уделяет поэзии не потому, что полностью погрузился в юнкерский разгул, а потому, что он работает в другом жанре: Лермонтов пишет исторический роман на тему пугачёвщины, который останется незаконченным и войдёт в историю литературы как роман «Вадим». И незаконченную поэму про Вадима – тоже в это время.
1832-34. «Вадим» Это незаконченный юношеский роман Лермонтова о времени пугачевского восстания. Он говорил, что сюжет основан на реальных событиях, рассказанных ему бабушкой. Главным героем, горбуном Вадимом,  владеет идея мести одному помещику за разорение и смерть его отца. К этому примешивается любовь его сестры и сына этого помещика. И недописан этот роман совсем немного. Возможно, он бросил писать, поскольку узнал, что Пушкин работает примерно это же время над повестью о Пугачеве. Но это мое предположение. Что касается сюжета, то с ним все в порядке. Не в порядке с манерой описания характеров и диалогов. Как-то все напыщенно, страсти бьют из героев, как фонтан. Лермонтов, явно начитался французских романов. Это прямо как в либретто для оперы типа «Вампука, принцесса африканская». И действительно, по этому произведению были написаны в 20-м веке две оперы. Так что если бы у Лермонтова когда-то дошли руки до завершения романа, то он, наверняка, капитально его переделал. Цитаты: Русский  народ,  этот  сторукий  исполин, скорее перенесет жестокость и надменность  своего повелителя, чем слабость его; он желает быть наказываем,  но  справедливо,  он  согласен  служить - но хочет гордиться своим рабством, хочет  поднимать  голову, чтоб смотреть на своего господина, и простит в нем  скорее  излишество  пороков,  чем  недостаток  добродетелей!» Еще: «если человек  сам  стал  хуже, то всё ему хуже кажется.»
Кроме этого, он пишет несколько поэм и всё больше интересуется драмой. Жизнь, которую он ведёт, и которая вызывает искреннее опасение у его московских друзей, даёт ему возможность изучить жизнь в её полноте. И это знание жизни, блестящее знание психологии людей, которым он овладевает в пору своего юнкерства, отразится в его лучших произведениях.
«Аул Бастунджи». Еще одна романтическая поэма из кавказского фольклора о конфликте между отцом и сыном из-за прекрасной черкешенки. В итоге ее зарезали, сакля сгорела. Написано, в основном, складно, но сюжет мелковат. На три с плюсом.
«Хаджи Абрек». И еще одна кровавая поэма про Кавказ. О похищении дочерей. Этот Хаджи взялся найти последнюю дочь старика, нашел, она счастлива с похитителем. И он отрубает ей голову и везет отцу. Тот, конечно, отдает концы. А Хаджи уезжает и убивает похитителя. В общем, жуть.

Юнкерский разгул и забиячество доставили ему теперь самую удобную среду для развития каких угодно «несовершенств». Лермонтов ни в чём не отставал от товарищей, являлся первым участником во всех похождениях — но и здесь избранная натура сказывалась немедленно после самого, по-видимому, безотчётного веселья. Как в московском обществе, так и в юнкерских пирушках Лермонтов умел сберечь свою «лучшую часть», свои творческие силы; в его письмах слышится иногда горькое сожаление о былых мечтаниях, жестокое самобичевание за потребность «чувственного наслаждения». Всем, кто верил в дарование поэта, становилось страшно за его будущее. Верещагина, неизменный друг Лермонтова, во имя его таланта заклинала его «твёрдо держаться своей дороги». Лермонтов описывал забавы юнкеров («На серебряные шпоры...», «В рядах стояли безмолвной толпой...»), в том числе эротические, в своих стихах («Петергофский праздник»). Эти юношеские стихи, содержавшие и нецензурные слова, снискали Лермонтову первую поэтическую славу. Вот так-то! До этого написал много хороших стихов, а прославился матерными. Правда, видимо, среди офицерства.
В 1832 году в манеже Школы гвардейских подпрапорщиков лошадь ударила Лермонтова в правую ногу, расшибив её до кости. Лермонтов лежал в лазарете, его лечил известный врач Н. Ф. Арендт. Позже поэт был выписан из лазарета, но врач навещал его в петербургском доме бабушки поэта Е. А. Арсеньевой.
Выйдя из школы (22 ноября 1834 г.) корнетом в Лейб-гвардии Гусарский полк, Лермонтов по-прежнему живёт среди увлечений и упрёков своей совести; среди страстных порывов и сомнений, граничащих с отчаянием. О них он пишет своему другу Марии Лопухиной; но напрягает все силы, чтобы его товарищи и «свет» не заподозрили его «гамлетовских» настроений.
Люди, близко знающие его, вроде Верещагиной, были уверены в его «добром характере» и «любящем сердце»; но Лермонтов считал для себя унизительным явиться добрым и любящим перед «надменным шутом» — «светом». Напротив, он хочет показаться беспощадным на словах, жестоким в поступках, во что бы то ни стало прослыть неумолимым тираном женских сердец. Тогда-то пришло время расплаты для Сушковой. Лермонтову-гусару, наследнику крупного состояния, ничего не стоило заполонить сердце когда-то насмешливой красавицы, расстроить её брак с Лопухиным. Потом началось отступление: Лермонтов принял такую форму обращения к Сушковой, что она немедленно была скомпрометирована в глазах «света», попав в положение смешной героини неудавшегося романа. Лермонтову оставалось окончательно порвать с Сушковой — и он написал на её имя анонимное письмо с предупреждением против себя самого, направил письмо в руки родственников несчастной девицы и, по его словам, произвёл «гром и молнию». Потом, при встрече с жертвой, он разыграл роль изумлённого, огорчённого рыцаря, а в последнем объяснении прямо заявил, что он её не любит и, кажется, никогда не любил. Всё это, кроме сцены разлуки, рассказано самим Лермонтовым в письме к Верещагиной, причём он видит лишь «весёлую сторону истории». Единственный раз Лермонтов позволит себе не сочинить роман, а «прожить его» в реальной жизни, разыграв историю по нотам, как это будет в недалёком будущем делать его Печорин.
Моё грядущее в тумане,
Былое полно мук и зла...
Зачем не позже иль не ране
Меня природа создала?

К чему творец меня готовил,
Зачем так грозно прекословил
Надеждам юности моей?..
Добра и зла он дал мне чашу,
Сказав: «Я жизнь твою украшу,
Ты будешь славен меж людей!..»

И я словам его поверил,
И, полный волею страстей,
Я будущность свою измерил
Обширностью души своей.

С святыней зло во мне боролось —
Я удушил святыни голос,
Из сердца слезы выжал я.
Как юный плод, лишенный сока,
Оно увяло в бурях рока
Под знойным солнцем бытия.

Тогда, для поприща готовый,
Я дерзко вник в сердца людей
Сквозь непонятные покровы
Приличий светских и страстей.

Если творчество Пушкина я условно разделил на «до» и «после» ссылки в Михайловское, то Лермонтов мне представляется юношей до 1836 года и зрелым поэтом после.
1835-36. «Маскарад». Это в школе не проходили, но фильм Герасимова 1941 года смотрел неоднократно. С Мордвиновым и Макаровой. И все реплики на слуху. Конечно, это лучшая драма Лермонтова. А может быть, и лучшая русская стихотворная драма. По крайней мере, на мой взгляд. Я вспомнил, что даже смотрел «Маскарад» в театре Моссовета со знаменитым вальсом Хачатуряна, где значительную роль «играл» дирижер оркестра. Интересно, что при поиске текста в Инете, я обнаружил три варианта. Оказалось, что сначала у Лермонтова действие заканчивалось в третьем акте смертью Нины. Потом по требованию цензуры он переработал и добавил четвертый акт с появлением Неизвестного, раскрывающего Арбенину глаза на невиновность жены, и сумасшествием главного героя. Эту версию и экранизировали, естественно с некоторыми сокращениями. Но цензура и ее не пропустила. И Лермонтов сделал еще одну, практически новое произведение под названием «Арбенин». Но при жизни поэта так ничего и не поставили. Я не сказал бы, что третий вариант хорош. Как-то все невнятно. А может быть, я просто не принимаю что-то, отличное от классического варианта?
1835-36. Поэма «Боярин Орша». Мрачная поэма о том, как любовь раба и дочери боярина-хохла была разорвана. Раба схватили и хотели казнить, но он сбежал. А боярин запер дочь, и она умерла от голода. А раб пришел с войной, и боярин был убит. А когда этот юноша пришел в дом боярина, то он нашел истлевший скелет. Мрак и жуть. На троечку.
Чтобы уж закончить с первым периодом.
1834-36. Драма «Два брата». Любовная драма о соперничестве двух братьев за любовь замужней женщины. Ничего особенного. Но есть цитата, которую Лермонтов взял потом в «Героя нашего времени», где Печорин говорит о своей судьбе: «все читали на  моем  лице  какие-то  признаки  дурных свойств, которых не было... но их предполагали  - и они родились. Я был скромен, меня бранили за лукавство – я стал  скрытен.  -  Я глубоко чувствовал добро и зло - никто меня не ласкал - все  оскорбляли  - я стал злопамятен. Я был угрюм, - брат весел и открытен - я  чувствовал  себя выше его - меня ставили ниже - я сделался завистлив. – Я был   готов  любить  весь  мир  -  меня  никто  не  любил  -  и  я  выучился ненавидеть...» Это тоже все учили в школе.
Смерть Пушкина явила Лермонтова русской публике во всей силе поэтического таланта. Лермонтов был болен, когда совершилось страшное событие. До него доходили разноречивые толки; «многие», рассказывает он, «особенно дамы, оправдывали противника Пушкина», потому что Пушкин был дурён собой и ревнив и не имел права требовать любви от своей жены. В конце января тот же врач Н. Ф. Арендт, побывав у заболевшего Лермонтова, рассказал ему подробности дуэли и смерти Пушкина. Об особенном отношении врача к происходившим событиям рассказывал другой литератор — П. А. Вяземский.
Эпиграф
Отмщенья, государь, отмщенья!
;Паду к ногам твоим:
;Будь справедлив и накажи убийцу,
;Чтоб казнь его в позднейшие века
;Твой правый суд потомству возвестила,
;Чтоб видели злодеи в ней пример.
(Интересно, что эпиграф вызвал особое негодование шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа. «Вступление к этому сочинению ‹т. е. эпиграф›, — писал он в докладной записке Николаю I от 19 или 20 февр. 1837 г., — дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем преступное»)

Погиб поэт! — невольник чести, —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? Веселитесь... он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

;И он убит — и взят могилой,
;Как тот певец, неведомый, но милый,
;Добыча ревности глухой,
;Воспетый им с такою чудной силой,
Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
;Он, с юных лет постигнувший людей?..

И, прежний сняв венок, — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него,
;Но иглы тайные сурово
;Язвили славное чело.
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шепотом насмешливых невежд,
;И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
;Замолкли звуки чудных песен,
;Не раздаваться им опять:
;Приют певца угрюм и тесен,
;И на устах его печать.

;А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
;Таитесь вы под сению закона,
;Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
;Есть грозный суд: он ждет;
;Он недоступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью —
;Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
;Поэта праведную кровь!
Невольное негодование охватило Лермонтова, и он «излил горечь сердечную на бумагу». Стихотворение «Смерть Поэта» (1837 г.) оканчивалось сначала словами «И на устах его печать». Оно быстро распространилось «в списках», вызвало бурю в высшем обществе и новые похвалы Дантесу. Наконец, один из родственников Лермонтова, Н. Столыпин, стал в глаза порицать его горячность по отношению к такому «джентльмену», как Дантес. Лермонтов вышел из себя, приказал гостю выйти вон и в порыве страстного гнева набросал заключительные 16 строк — «А вы, надменные потомки…».
Последовал арест и судебное разбирательство, за которым наблюдал сам Император; за Лермонтова вступились пушкинские друзья, прежде всего Жуковский, близкий Императорской семье, кроме этого бабушка, имевшая светские связи, сделала всё, чтобы смягчить участь единственного внука. Некоторое время спустя корнет Лермонтов был переведён «тем же чином», то есть прапорщиком, в Нижегородский драгунский полк, действовавший на Кавказе. Поэт отправлялся в изгнание, сопровождаемый общим вниманием: здесь были и страстное сочувствие, и затаённая вражда.
Но еще до отправки на Кавказ (и до смерти Пушкина) Лермонтов написал знаменитое стихотворение «Бородино» (к 25-летию битвы).
"Скажи-ка, дядя, ведь не даром
    Москва, спаленная пожаром,
       Французу отдана?
    Ведь были ж схватки боевые?
  Да, говорят, еще какие!
    Не даром помнит вся Россия
       Про день Бородина!"

    - Да, были люди в наше время,
    Не то, что нынешнее племя:
    Богатыри - не вы!
    Плохая им досталась доля:
    Не многие вернулись с поля...
    Не будь на то господня воля,
       Не отдали б Москвы!
…
    Забил заряд я в пушку туго
 И думал: угощу я друга!
       Постой-ка, брат, мусью!
…
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражен булатом,
       Он спит в земле сырой.
    И молвил он, сверкнув очами:
    "Ребята! не Москва ль за нами?
       Умремте ж под Москвой,
 60 Как наши братья умирали!"
    - И умереть мы обещали,
    И клятву верности сдержали
       Мы в бородинский бой.
…
Рука бойцов колоть устала,
    И ядрам пролетать мешала
       Гора кровавых тел.
…
Смешались в кучу кони, люди,
    И залпы тысячи орудий
       Слились в протяжный вой...
Вот затрещали барабаны -
    И отступили басурманы.
 90 Тогда считать мы стали раны,
       Товарищей считать.
Это все заучено со школы. И это запомнилось на всю жизнь. И сейчас читается со слезами…
1837. «ПЕСНЯ ПРО ЦАРЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА, МОЛОДОГО ОПРИЧНИКА И УДАЛОГО КУПЦА КАЛАШНИКОВА» Это из школьной программы. О возмездии купца Калашникова опричнику Кирибеевичу за то, что тот опозорил его жену. Убил Калашников Кирибеевича в честном кулачном бою, а за это царь повелел отрубить ему голову. Такие вот ужасы царизма. Поэтому и было в школьной программе. А интересно, осталось ли это сейчас? Ведь нынче такая линия, что при царизме было все отлично. Эта поэма косвенно перекликается со смертью Пушкина, который защищал не столько свою честь, сколько честь своей жены.
А будучи под арестом, Лермонтов написал несколько стихотворений «Ветка Палестины», «Сосед», «Узник», «Когда волнуется желтеющая нива…». А уже после отъезда на Кавказ:
Расстались мы, но твой портрет
Я на груди моей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.

И, новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог:
Так храм оставленный — всё храм,
Кумир поверженный — всё бог! 

Первое пребывание Лермонтова на Кавказе длилось всего несколько месяцев. Благодаря хлопотам бабушки он был сначала переведён с возвращённым чином корнета в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии, а потом — в апреле 1838 года — переведён в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. С полком Лермонтов проехал также по территории Азербайджана (Шуша (Нуха), Куба, Шемахы). Несмотря на кратковременность службы на Кавказе, Лермонтов успел сильно измениться в нравственном отношении. Впечатления от природы Кавказа, жизни горцев, кавказский фольклор легли в основу многих произведений Лермонтова. Природа приковала всё его внимание; он готов «целую жизнь» сидеть и любоваться её красотой; общество будто утратило для него привлекательность, юношеская весёлость исчезла и даже светские дамы замечали «чёрную меланхолию» на его лице. Инстинкт поэта-психолога влёк его, однако, в среду людей. Его здесь мало ценили, ещё меньше понимали, но горечь и злость закипали в нём, и на бумагу ложились новые пламенные речи, в воображении складывались бессмертные образы.
1837-38. «Тамбовская казначейша» Это ироническая поэма, написанная «онегинской» строфой, о романе заезжего улана и жены старого губернского казначея. Улан встал на колени перед этой женщиной, а тут вошел муж. Улан думал, что будет дуэль, но казначей пригласил его на вечер, где была игра. Казначей все проиграл и последней его ставкой была его жена. Улан выиграл, а жена бросила казначею в лицо обручальное кольцо, и ее унес улан. Такая вот безделица, к тому же недоработанная.
1835-37. «Княгиня Лиговская». Это проба пера перед «Героем нашего времени». Печорин здесь вращается в петербургском свете. Княгиня – это его давнишняя любовь, которая вышла замуж, пока он участвовал в подавлении польского восстания. Все разговоры и светские интриги довольно нудные. И такое впечатление, что Лермонтову и самому все это надоело, и он оборвал повествование на середине.
В середине мая М. Ю. Лермонтов прибыл в Гусарский полк, расквартирован¬ный в Софии под Царским Селом. Он опять погружается в светскую жизнь. Очередное увлечение – Прасковья Бахметьева. Ей он посвящает несколько стихотворений. Но ничего яркого я в них не нашел.
Но вращение в свет удручает Лермонтова. Сравнивая поэта с заржавевшим кинжалом, он пишет:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!
; Иль никогда, на голос мщенья,
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
; Покрытый ржавчиной презренья?..

И уже совершенно ясно он высказывается в «Думе» (тоже из школьной программы):
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
     В бездействии состарится оно.
     Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
         Как пир на празднике чужом.
     К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию — презренные рабы.

8 июня он пишет С. А. Раевскому, что роман «Княгиня Ли¬товская» «затянулся и вряд ли кончится». 4 июля знаменитый декабрист Н. А. Бестужев из Петровского завода написал брату Павлу в Петербурге: «Недавно прочли мы в приложении к Инвалиду «Сказку о купеческом сыне Калашнико¬ве». Это превосходная маленькая поэма. Вот как должно подра¬жать Вальтер Скотту, вот так должно передавать народность и её историю! Если тебе знаком этот ...въ, объяви нам эту литератур¬ную тайну. Ещё просим тебя сказать: кто и какой Лермонтов на¬писал «Бородинский бой».  В конце августа М. Ю. Лермонтов знакомится с семейством Карамзиных.
22 сентября его по приказанию великого князя Михаила Пав¬ловича за очередную гусарскую шалость (появление на параде со слишком короткой саблей) посадили под арест. Находясь на га¬уптвахте, он написал маслом картину «Вид Кавказа» в подарок А. М. Хюгель (Верещагиной).
В конце октября поэт в узком кругу друзей у Карамзиных чи¬тает «Демона».
10.02.20.
В начале зимы в письме М. А. Лопухиной в Москву он сооб¬щает, что ему трижды отказали в отпуске, рассказывает о своих успехах в «большом свете» и замечает, что нигде нет столько смешного, как там. Тогда же он заканчивает вторую редакцию «Демона».

1838. «Демон». Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землёй,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой;
Эта восточная повесть о том, как Демон (дьявол), пролетая над Кавказом, влюбился в юную Тамару, может быть, и не была бы так известна, если бы Рубинштейн не сочинил музыку, а Врубель не написал бы несколько картин. Но дело, конечно, не в сюжете коварного соблазнения. Стихи Лермонтова великолепны, местами завораживают.
На воздушном океане
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
Час разлуки, час свиданья —
Им ни радость, ни печаль;
Им в грядущем нет желанья
И прошедшего не жаль.
…
К тебе я стану прилетать;
Гостить я буду до денницы,
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать…

И тогда же в 1838 году он пишет замечательную колыбельную, которая сейчас уже считается народной казачьей:
Спи, младенец мой прекрасный,
;Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
;В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
;Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
;Баюшки-баю.

В первой половине марта 1839 года в тех же «Отечественных записках» печатается первая повесть «Героя нашего времени» — «Бэла. Из записок офицера о Кавказе» за подписью самого поэта. В конце марта или начале апреля освобождается из ссылки С. А. Раевский и приезжает из Петрозаводска в Петербург. Через несколько часов после его приезда М. Ю. Лермонтов вбежал в комнату, где его друг беседовал с родственниками, и бросился ему на шею. В мае-июне М. Ю. Лермонтов постоянно печатается и ведёт активную светскую жизнь: посещает балы, обеды и званые ужи¬ны. В августе он пишет «Мцыри».
1839. «Мцыри». Тоже из юности:
Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь.
В этом монастыре был воспитан пленный мальчик, которого вывезли с войны. Пока воспитывался, он лелеял мечту вернуться на родину. И в юношеском возрасте убежал. Вся поэма – это его рассказ о трех днях на свободе:
Я знал одной лишь думы власть,
Одну — но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
И он увидел эту жизнь, волшебную природу Кавказа, прекрасную грузинку и победил барса. А в итоге заблудился и вернулся к монастырю, обессилел, его нашли и там он и умер. Но он БЫЛ НА СВОБОДЕ!
И еще знаменитое:
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый под сенью зеленых листов
От знойных лучей и летучих песков.
…
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!

Но мрачные настроения порой отступают:
В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко...
Глинка написал музыку на это стихотворение, посвященной Щербатовой.
В 1839 году Лермонтов закончил «Героя нашего времени»:
То, что «Героя» проходили в школе, не повлияло на мое нынешнее восприятие этого произведения. Лермонтов-прозаик также великолепен, как Лермонтов-поэт, хотя написал до обидного мало. Несмотря на то, что автор относится к Печорину, вроде бы, отрицательно, но, что в юности, что сейчас он вызывает некоторую симпатию. Он не герой, не дьявол, и уж, конечно, не ангел. Во всяком случае, нельзя сказать, что он кого-то предал, или сильно огорчил. Да, не оправдал надежды. Максима Максимыча, Бэллы, княжны Мэри. Несколько цитат, запомнившихся со школы: «Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка». «Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но  он  русский.  Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец». «- Что до меня касается, то я убежден только в одном... - сказал доктор. - что рано или поздно в одно прекрасное  утро  я умру. - Я богаче вас, сказал я, - у меня, кроме этого, есть еще  убеждение  - именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться». «Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем  лице признаки дурных чувств,  которых  не  было;  но  их  предполагали  -  и  они родились. Я был скромен - меня обвиняли  в  лукавстве:  я  стал  скрытен.  Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал  себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить  весь мир, - меня  никто  не  понял:  и  я  выучился  ненавидеть.  Моя  бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом;  лучшие  мои  чувства,  боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил  правду  - мне не верили: я начал обманывать». «Неужели,  думал  я,  мое единственное  назначение  на  земле  - разрушать чужие надежды? С тех пор как я  живу  и  действую,  судьба  как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был  необходимое  лицо  пятого  акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя». «Во мне два  человека:  один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Язык, конечно, великолепен. Ну, что говорить? ГЕНИЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ!
Осенью и зимой 1839 года поэт принимает участие в «Кружке шестна-дцати». Это общество составилось из университетской молодёжи и частью из кавказских офицеров. В III Отделении их встречи были удостоены следующего описания: «Каждую ночь, возвра¬щаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у друго¬го. Там после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказы¬вали друг другу о событиях дня, болтали обо всём и всё обсуждали с полнейшей непринуждённостью и свободою, как будто бы III Отделение собственной его императорского величе¬ства канцелярии вовсе не существовало».
6 декабря М. Ю. Лермонтов был произведён в поручики.
Как часто пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
;При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
;Приличьем стянутые маски,
…
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
;Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
;И сад с разрушенной теплицей;
 
И еще:
И скучно и грустно, и некому руку подать
;В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
;А годы проходят — все лучшие годы!

Лермонтов фантазирует на тему о Наполеоне:
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
…
Есть остров на том океане —
Пустынный и мрачный гранит.
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт.
…
Император встает из могилы и плывет на этом корабле во Францию. Скликает усачей-гренадеров и маршалов. Но они все разбежались.
Потом на корабль свой волшебный,
Главу опустивши на грудь,
Идет и, махнувши рукою,
В обратный пускается путь.

В декабре 1839 года через посредников французский посол де Барант выяснял, имел ли в виду М. Ю. Лермонтов в стихотворении «Смерть поэта» всех французом или одного Дантеса. Формально объяснения его удовлетворили, и 1 января 1840 года М. Ю. Лер¬монтов был приглашён на бал, устроенный де Барантом. Но эта история имела продолжение спустя полтора месяца.
16 (28) февраля 1840 года Лермонтов был на балу у графини Лаваль, где поссорился с сыном французского посла Эрнестом Барантом, после чего последний вызвал поэта на дуэль. Она состоялась 18 февраля (1 марта) на Парголовской дороге недалеко от Чёрной речки. Дуэлянты бились на шпагах, однако у Лермонтова при выпаде переломился клинок, и они перешли на пистолеты. Первым стрелял Барант, но промахнулся. Лермонтов в свою очередь разрядил пистолет, выстрелив в сторону, после чего участники разъехались. (Да, такое легкомысленное отношение поэта к дуэлям стоило ему через год жизни.) Однозначной версии причины ссоры нет. Согласно показаниям Лермонтова при аресте, Барант был оскорблён тем, что Лермонтов говорил о нём «невыгодные вещи» в разговоре с «известной особой». Светская молва этой особой считала княгиню Марию Щербатову и приписывала к ней любовный интерес будущих дуэлянтов. Также есть мнение, выраженное ещё современниками, что вина лежит на жене секретаря русского консульства в Гамбурге Терезе Бахерахт. Якобы Барант увлекался как ей, так и Щербатовой, из-за чего Бахерахт, пытаясь отвести внимание Эрнеста от соперницы, случайно поссорила его с Лермонтовым. Предпосылка к ссоре в доме у Лаваль могла крыться также в натянутых русско-французских отношениях из-за политической обстановки тех лет. Стоит учесть и антифранцузское настроение самого Лермонтова из-за убийства Пушкина французом Жоржем Дантесом. Таким образом, основой для ссоры могло послужить всё вкупе: как предвзятое отношение друг к другу Баранта и Лермонтова, так и интриги с участием Щербатовой и Бахерахт.
За «недонесение о дуэли» 11 (23) марта Лермонтов был арестован; дело рассматривал военный суд. Барант же, по воле Николая I, привлечён к суду не был. Узнав о показаниях Лермонтова, Эрнест обиделся и утверждал в свете, что поэт стрелял вовсе не в сторону, а целился в противника, но промахнулся. В ответ на это Лермонтов пригласил Баранта на тайную встречу, которая состоялась 22 марта (3 апреля) на Арсенальной гауптвахте, где на тот момент находился поэт. Согласно показаниям Лермонтова, он среди прочего выразил намерение заново стреляться, если Барант того пожелает. Суд обвинил поэта в попытке устроить дуэль повторно. Шеф жандармов граф А. Х. Бенкендорф лично потребовал от поэта принести письменные извинения Баранту за клеветнические показания в суде. Подобные извинения могли навсегда подорвать репутацию Лермонтова и, в поисках защиты, он обратился к великому князю Михаилу Павловичу, передав ему через А. И. Философова письмо, в котором, помимо прочего, утверждал: «Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести … Могла быть ошибка или недоразумение в словах моих или моего секунданта, личного объяснения у меня при суде с господином Барантом не было, но никогда я не унижался до обмана и лжи». Михаил Павлович, бывший главнокомандующим всеми гвардейскими корпусами и хорошо знавший Лермонтова, передал письмо Николаю I, в результате чего Бенкендорф отозвал свою просьбу.
Но и в тюрьме и по выходе из нее поэт остается поэтом:
Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
 Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно... потому что весело тебе.
Это он адресует Щербатовой.
А это из Гете:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
И еще из альбомов тех дней:
Речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано…
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно…

По решению суда, принятого 13 (25) апреля 1840 года, Лермонтов был переведён обратно на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, фактически на передовую Кавказской войны, куда поэт выехал в первые числа мая.
Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные...
Чужды вам страсти и чужды страдания.
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Такой приговор он получил не столько за дуэль, сколько за свои показания, правдивость которых отрицал Барант. Лермонтовская версия дуэли выставляла сына посла в дурном свете, а слухи о ней дошли до французского посольства в Берлине и до Парижа. Свою роль сыграла и личная неприязнь Николая I к поэту, сохранившаяся ещё после первого суда над Лермонтовым. Фактически суд был вынужден по указу сверху вынести суровое решение: послать Лермонтова в одно из самых опасных мест войны.
Грустное настроение вылилось в стихотворный перевод стихов Гейне (1827):
На севере диком стоит одиноко
;На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
;Одета, как ризой, она.

И снится ей всё, что в пустыне далекой,
;В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна, на утесе горючем
;Прекрасная пальма растет.

В немецком языке сосна – мужского рода. Интересно, что это фактически сюжет русской народной песни «Тонкая рябина». Однако, оказывается, что эта песня вовсе не народная, а принадлежит перу поэта-самоучки Сурикова и написана в 1864 году. Но вряд ли он был знаком с этим переводом Лермонтова. Хотя существуют переводы еще нескольких поэтов. Однако, автор мелодии неизвестен, и потому песня - народная.

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

Этот стишок, написанный под впечатлением недавнего пребывания в царском застенке, иногда приводят в пример непатриотизма Лермонтова. Конечно, он был сильно озлоблен на тогдашние власти. Здесь и не такое напишешь.
И как бы отвечая на эти упреки,
Люблю отчизну я, но странною любовью!
;Не победит ее рассудок мой.
;Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

;Но я люблю — за что, не знаю сам, —
;Ее степей холодное молчанье,
;Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям.
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
;Люблю дымок спаленной жнивы,
;В степи ночующий обоз
;И на холме средь желтой нивы
;Чету белеющих берез.
;С отрадой, многим незнакомой,
;Я вижу полное гумно,
;Избу, покрытую соломой,
;С резными ставнями окно.
;И в праздник, вечером росистым,
;Смотреть до полночи готов
;На пляску с топаньем и свистом
;Под говор пьяных мужичков.

Вторая ссылка на Кавказ кардинальным образом отличалась от того, что ждало его на Кавказе несколькими годами раньше: тогда это была приятная прогулка, позволившая Лермонтову знакомиться с восточными традициями, фольклором, много путешествовать. Теперь же его прибытие сопровождалось личным приказом императора не отпускать поэта с первой линии и задействовать его в военных операциях. Прибыв на Кавказ, Лермонтов окунулся в боевую жизнь и на первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием.
Он пишет теперь стихотворные письма. В одно из них он подробно рассказывает о боевой жизни. А еще одно («Завещание») я знаю наизусть с юности:
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж… Да что? Моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь…
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был,
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.
Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых…
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.
Соседка есть у них одна…
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит… Всё равно
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей, —
Пускай она поплачет…
Ей ничего не значит!
 
Зимой 1840—1841 годов, оказавшись в отпуске в Петербурге, Лермонтов пытался выйти в отставку, мечтая полностью посвятить себя литературе, но не решился сделать это, так как бабушка была против, она надеялась, что её внук сможет сделать себе карьеру и не разделяла его увлечения литературой. (Вот она, роковая бабушка: сначала уморила отца, а в итоге и внука подставила. Правда, до этого она так воспитала Лермонтова, что передала ему зловредность своего характера, приведшую к его гибели.)
Поэтому весной 1841 года он был вынужден возвратиться в свой полк на Кавказ.
12.02.20.
Попутно он пишет и в альбомы (например, Растопчиной):
В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.

А уже на Кавказе
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана,
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя.

Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Или знаменитое
Как-то раз перед толпою
;Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою
;Был великий спор
«Берегись! — сказал Казбеку
;Седовласый Шат. —
Покорился человеку
;Ты недаром, брат!
…
Всё, что здесь доступно оку,
;Спит, покой ценя...
Нет! не дряхлому Востоку
;Покорить меня!»
…
И, томим зловещей думой,
;Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый —
;И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
;Племя гор своих,
Шапку на; брови надвинул —
; И навек затих.

Но красоты Кавказа не изгнали из души поэта тяжелых предчувствий:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я,
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины.
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.

Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Тоже памятно с юности наизусть. И еще легенда о царице Тамаре (это что-то напоминающее «Египетские ночи» Пушкина).
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.

На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евну;х.

На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчу;г убрана,
Ждала она гостя... Шипели
Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там:

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину,
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну.

И с плачем безгласное тело
Спешили они унести.
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

Восточные легенды также занимают воображение Лермонтова. Вот что говорит влюбленный после неудавшегося свидания:
Прочь, прочь, слеза позорная,
;Кипи, душа моя!
Твоя измена черная
;Понятна мне, змея!
Я знаю, чем утешенный
;По звонкой мостовой
Вчера скакал как бешеный
;Татарин молодой.
Недаром он красуется
;Перед твоим окном
И твой отец любуется
;Персидским жеребцом.

Он пишет, пишет, как будто чувствует близкий конец:
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот наконец докатился до Чёрного моря.
…
«На что мне тебя? — отвечает младая чинара. —
Ты пылен и желт — и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал — да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.

И все это падает в душу и сердце.
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь,

Чтоб, всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел

Пророк
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья —
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи.

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная.
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

И, согласно библиографии, последнее стихотворение:
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором,
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых — уста давно немые,
В глазах — огонь угаснувших очей.
Эти стихи, оказывается, положили на музыку чуть ли не 80 композиторов. Но только музыка, созданная в начале 1900-х годов А. В. Шишкиным, настолько «вросла» в стихи Лермонтова, что романс стал восприниматься исключительно в этом варианте.

Все, больше стихов не будет – только история гибели Лермонтова.
Уезжал из Петербурга он с тяжёлыми предчувствиями — сначала в Ставрополь, где стоял Тенгинский полк, потом в Пятигорск. В Пятигорске произошла его ссора с Николаем Мартыновым. Он был представителем богатого рода Мартыновых, владевшего подмосковной усадьбой Мартыново-Знаменское (в дер. Иевлево, ныне Солнечногорского района). Сын статского советника Соломона Михайловича Мартынова (ум. 1839) и его жены Елизаветы Михайловны, урождённой Тарновской. Семья Мартыновых была большой, четыре сына и четыре дочери. Двоюродный брат Мартынова — автор исторических романов М. Н. Загоскин. Николай Мартынов «получил прекрасное образование, был человек весьма начитанный и с ранней молодости писал стихи». Он почти одновременно с Лермонтовым поступил в школу юнкеров, где был обычным партнёром поэта по фехтованию на эспадронах. В 1837 году Лермонтов, переведённый из гвардии в Нижегородский полк за стихи «На смерть поэта», и Мартынов, отправлявшийся добровольцем на Кавказ, две недели провели в Москве, часто завтракая вместе у Яра. Лермонтов посещал московский дом родителей Мартынова. Впоследствии современники считали, что прототипом княжны Мери была Наталья Соломоновна — сестра Мартынова. На Кавказе Мартынов участвовал в экспедиции кавказского отряда за Кубань. Был награждён орденом Св. Анны 3-й степени с бантом. К моменту ссоры с Лермонтовым имел чин майора в отставке. То есть нельзя говорить, что Мартынов был каким-то ничтожным человеком, исполнившим роль убийцы великого русского поэта. То есть Лермонтов в начале 1838 года вернулся в столицу, а Мартынов три года реально воевал.
Стихотворные и прозаические художественные произведения Мартынова немногочисленны: поэма «Герзель-аул», в которой усматривается подражание «Валерику» Лермонтова и вместе с тем полемика с ним, повесть «Гуаша» опять-таки с чертами полемики в адрес Лермонтова и его «Героя нашего времени», ряд стихотворений — оригинальных и переводных. «…Его стихи нашли бы место среди массы посредственных стихов, печатавшихся в то время… Писал он, по-видимому, легко, язык свободный, ритм и рифмы почти всегда безошибочны… Иногда Мартынов склонен и к серьёзным размышлениям», — писал исследователь О. П. Попов. Вместе с тем Мартынову были присущи (и проявляются в его текстах) повышенное самолюбие, нетерпимость к иному мнению, определённая жестокость характера.
Как писал в своих «Записках декабриста» Н. И. Лорер: Мартынов служил в кавалергардах, перешёл на Кавказ, в линейный казачий полк и только что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех. Пока шутки эти были в границах приличия, всё шло хорошо, но вода и камень точит, и, когда Лермонтов позволил себе неуместные шутки в обществе дам…, шутки эти показались обидны самолюбию Мартынова, и он скромно заметил Лермонтову всю неуместность их. Но жёлчный и наскучивший жизнью человек не оставлял своей жертвы, и, когда они однажды сошлись в доме Верзилиных, Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Мартыновым, который, наконец, выведенный из терпения, сказал, что найдёт средство заставить молчать обидчика. Избалованный общим вниманием, Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит. По воспоминаниям, Лермонтов в Пятигорске иронизировал над романтической «прозой» Мартынова и его стихами. Мартынов же с обидой считал себя (неизвестно, насколько обоснованно) прототипом Грушницкого в «Герое нашего времени». Лермонтову приписывается два экспромта 1841 года, высмеивающих Мартынова: «Наш друг Мартыш не Соломон» и «Скинь бешмет свой, друг Мартыш», а Мартынову — подобная же эпиграмма «Mon cher Michel». После этого, по мнению Мартынова, Лермонтов не раз выставлял его шутом и совершенно извёл насмешками.

Из показаний Н. С. Мартынова, данных 17 июля 1841 года на следствии по делу о дуэли:
«С самого приезда своего в Пятигорск, Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счёт одним словом, все чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он как будто не замечал, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом, взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуели, он вызвал меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец. При выходе из этого дома, я удержал его за руку чтобы он шёл рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут, я сказал ему, что я прежде просил его, прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он ещё раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: — что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня, то что он хочет, и в довершение сказал мне: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно ты никого этим не испугаешь». В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего Секунданта, — и возвратился к себе. Раздеваясь, я велел человеку, попросить ко мне Глебова, когда он приедет домой. Через четверть часа вошёл ко мне в комнату Глебов я объяснил ему в чём дело; просил его быть моим Секундантом и по получении от него согласия, сказал ему чтобы он на другой же день с рассветом, отправился к Лермонтову. Глебов, попробовал было меня уговаривать, но я решительно объявил ему, что он из слов самого же Лермонтова увидит, что в сущности, не я вызываю, но меня вызывают, — и что потому, мне не возможно сделать первому, шаг к примирению».
Дуэль произошла 15 июля (27 июля) 1841 года. Лермонтов выстрелил вверх (основная версия), Мартынов — прямо в грудь поэту.
Есть другие свидетельства о ходе дуэли: «…что-то произошло, но первым не выдержал Столыпин и сказал: "Стреляйте, или я развожу дуэль". Лермонтов ответил: "Я в этого дурака стрелять не стану". (Говорить это человеку, который стоит против тебя с заряженным пистолетом, конечно, безумие. Если Бог хочет наказать, то сначала отнимет разум.) Это стоило Лермонтову жизни. Мартынов в злобе, его это всколыхнуло, он поднимает пистолет и стреляет", - рассказывает исследователь жизни и творчества М.Ю. Лермонтова, кандидат исторических наук Владимир Захаров.
Есть, правда, версия, что поэт был сражён не Мартыновым, а, якобы, скрывшимся в кустах стрелком (такая версия заговора бытовала в 1950—1970-е годы), основанная на не вполне обычном угле между входным и выходным отверстиями сквозной раны, но это не подтверждается последующими исследованиями. Если и был какой-то заговор властей против Лермонтова, то это было связано с отказом уволить его из армии и отправкой его на фронт с перспективой гибели его в ходе боев.
Никакого единого общепринятого мнения о гибели Лермонтова сегодня не существует. Исследователи непримиримо отстаивают каждый свою точку зрения. Кажется, если бы дело происходило в XIX веке, глядишь, и у них бы дошло до дуэли.
Говорят, что «в Лермонтове было два человека: один — добродушный, для небольшого кружка ближайших друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение; другой — заносчивый и задорный, для всех прочих знакомых». Он не ездил по современным дорогам на автомобиле и не знал народной мудрости ДДД (дай дорогу дураку).

Так что очень жаль, до слез жаль, что наши великие поэты, Пушкин и Лермонтов, так легкомысленно отнеслись к своей жизни и продолжению своего творчества, оставляя нам только фантазировать, что бы они написали, если бы не погибли на дуэли. Увы!

Если Вас, неизвестный читатель,  заинтересовало это произведение, то, пожалуйста, напишите пару слов atumanov46@mail.ru