Ездил на пару дней в Берлин по делам — и заодно прогуляться по моим любимым местам, постоять у подъезда, где снимал квартиру в 2006-м, позвонить в колокольчик, спинного холоду испытать — вот эта вся достоевщина, в общем. Был шторм, лежали серые небеса, ползли, иногда разворачиваясь светлой изнанкой, большие смурные оборванные тучи. Мимо чекпойнта Чарли тянулись, держа острый угол по отношению к ветру, треплющиеся брюками и вьющиеся шарфами местные жители и похожие друг на друга группы ошеломленно-вопрошающих интернациональных туристов. Жилища светились оранжевым и желтым, мотались из стороны в сторону шмотки на вешалках горластых уличных торгашей, хлопали флаги ООН, Соединенных Штатов, Великобритании, Франции и идеологически стерильное красное драпо СССР, на последнем этаже угловатого и словно утомленного от непрекращающегося хайпа вокруг себя «Дома у чекпойнта Чарли» торчал силуэт то ли жильца, то ли сотрудника музея.
Мне нужно было в полицию, снять отпечатки пальцев — одна из скучных рутинных операций иммигрантской жизни, для которой во всей бюрократической машине Саксонии не нашлось соответствующей шестеренки и ответственного чиновника, так что мне пришлось ехать в столицу, где для меня — так уж и быть — сделали исключение.
Большое и прохладное государственное здание, куда я шмыгнул с ветреной улицы, отчаянно дуя на замерзшие руки, отвечало гулким эхом на мои шаги и шуршание куртки, в прозрачных комнатах за высокими деревянными дверями со стеклами варилось ожидание, висели шеи и лежали ладошки на штанинах, двигались зрачки, менялись строчки, ползли ньюсфиды. Было монотонно, сумрачно, тихо и безопасно. Мой визит был практически бессобытийным, я смыл чернила с подушечек пальцев в туалете, немного постоял у окна на лестнице, впитывая драгоценную безвременность и тишину, после чего устремился вниз по ступенькам и проломился обратно на турбулентную Фридрихштрассе, наполненную летящими бумажками, наклоненными прохожими и уносящимися вдаль окликами. Миссия была выполнена, можно было возвращаться в отель.
Глядя на принимающий грозные шейпы облачный горизонт, я созвал мысленное совещание председателей большой семерки зон моего мозга и вынес на голосование вопрос о прогулке по родным местам альтштадта. «Принимая во внимание экстремальные погодные условия и оранжевый уровень угрозы, — с расстановкой объявлял я, — предлагаю отменить посещение так называемой “Memory Lane” и сократить ресурсоемкое и спорное с точки зрения фактора времени (не говоря уже о экономической целесообразности) стояние на станции Schwarzkopfstra;e с треком Яна Тьерсена “Comptine d’un autre ;t;” в наушниках, проигрываемым в четвертый раз подряд — кхм! — до простого вдыхания запаха U-Bahn на одной из станций направления U3, что, по мнению наших научных экспертов, будет иметь практически эквивалентный эффект при существенно — кхм! — более низких эмо-, экзистенцио- и чисто миофасциальных вложениях».
Министры и председатели важно кивали, получая перевод в наушники и делая заметки в блокнотах. «Aujourd’hui j’ai plus d’;nergie / J’veux construire le jour qu’arrive / Mais j’ai plus d’app;tit», — писала глава слуховой зоны, высокая дама в черном бадлоне, с пышной светлой шевелюрой и как бы слегка изможденным / немного бледным лицом. «If I had a gun, I’d shoot a hole into the sun», — корябал председатель зрительной коры, подперев голову рукой и устало поглядывая на часы. «Ich hab keine Lust, nein, ich hab keine Lust», — быстро писал в столбик поджарый президент мышечно-скелетного комитета, делая несколько нервных глотков из бутылки минеральной воды. «Peanut butter / peanut butter / peanut butter / peanut but—», — строчил скользкий тип из министерства вкусовых рецепторов, беспокойно ерзая на стуле и всем своим существом показывая желание поскорее покончить со скучными формальностями.
Решение было принято единогласно: стоя под щелкающим флагом США, между ноющих дверей бутика «Swarowski» и монотонно подвывающих черных безымянных подворотен, я решил забить на посещение своих тинейджерских локаций, тупо вернуться в отель и одиноко вырубиться на двуспальной кровати, предварительно сожрав банку арахисовой пасты из круглосуточного супермаркета. Classic.
Зашел в метро, прокомпостировал билет, и тут началось. Подполз желтый состав, я шагнул внутрь, достал полуразряженный киндл, прислонился головой к окошку, услышал: «N;chste Station: Zoologischer Garten», услышал китайскую речь, учуял развернутый кем-то ароматный донер, поймал любопытно-отсутствующий взгляд с противоположного конца вагона, почувствовал приятное покачивание пола, увидел поползшую за окошком темноту с проводами, и в моей голове словно переключилась скорость.
Словно кто-то держал для меня зарезервированное место в мире мегаполиса с его меланхолическими ритуалами, транспортным одиночеством, потерянным временем и вынужденным ничегонеделанием. Словно вместе с номером в бюджетном отеле в Шенеберге я получил пароль к сети загадочного оператора связи с уверенным покрытием на всем пространстве от Mitte до глубоких северных окраин, от утренней резкости до вечерней густоты, от искренней неприязни до добродушного безразличия. Словно кто-то большой и мохнатый, одетый в шкуру из штормовых облаков и штаны из вьющегося мусора на мостовой, протянул мне магнитную карту, которую можно приложить к любому месту в поезде метро, к зеленой кнопке открывания дверей, к изграффиченной стене на станции Wittenbergplatz, к собственному расплющенному отражению в черном стекле, и тотчас оказаться в заветном состоянии урбанистического транса, ревущего спокойствия, грохочущей гармонии, обклеенной рекламными объявлениями чистейшей подземной нирваны. Опустить рюкзак на пол, прислониться к двери с надписью «Bitte nicht an die T;r lehnen!», войти в резонанс с вибрацией вагона и загудеть в унисон с ним или на квинту выше, зная, что никто из пассажиров все равно не услышит.
Двенадцать часов спустя я вышел из поезда на вокзале в Лейпциге, разминая ноги после часа сидения и щурясь на яркое, бесстыже весеннее в середине февраля, солнце, бьющее сквозь сетку железных перекрытий под высокой крышей. Рюкзакоспины покидали вагоны и двигались по скамейкоплитке в контрастно освещенное пространство, где гулкий голос диктора, запах горячего кофе и жареных сосисок, длинные косые солнечные лучи и шум сотен рукавов и подошв смешивались в один питательный медиум, немедленно возвращающий истощенного пассажира к жизни.
Девчонки фоткали солнце для инсты. Турист проливал горячий кофе из бумажного стаканчика на ботинок. Дети носились вокруг билетного автомата. С рекламных щитов смотрели гладкокожие девчонки и парни, не постаревшие ни на минуту с нашей последней встречи. Снаружи сдержанно шумел городской трафик. Я сбежал по ступенькам вниз, толкнул тяжелую историческую дверь, задержал дыхание, пробегая мимо бомжей, завернул за угол и отыскал на стоянке мой велик. Он лежал на боку, как и многие его соседи, сваленный вчерашним штормом. Я поднял его, запрыгнул в седло — как безобидный потомок средневековых европейских экспатов, адаптировавшийся к эпохе и сменивший затратного в обслуживании коня на дешевый механический аналог, — надавил на педали и погнал домой.
Под куполом расчищающегося неба, мимо привычных угрюмо-дружелюбных восточногерманских лиц, мимо отчаянных уличных зазывал, через переходики с аутентичными Ampelm;nnchen, мимо сверкающего своими бетонно-зеркальными гранями здания университета, наперегонки с остаточными тучка-тучками, вверх по Georgiring, пересекая Augustusplatz, — и опять, переключая перед светофором скорость, поймал себя на мысли, что ровно то же самое делаю в голове. Спешиваясь на центральной Petersstra;e, чтобы зайти в REWE (министерство вкусовых рецепторов начинало посылать недвусмысленные сигналы о нехватке углеводородов), я бросил взгляд на свое отражение в витрине королевства H&M: тонконогий обросший дрищ в черном бомбере, бледная патрицианка со сложной прической, поджарый марафонец с нервными руками, вечно голодный carb addict — все они были здесь, собранные в одной точке, под одной шапкой, одной молнией, одними изящно протертыми на жопе скинни джинсами и одной парой артистично убитых умру-не-расшнурую кед.
Когда кассирша беспристрастно пробила мою сиротливую кучку снеков и объявила мне финальную сумму, я полез в карман за кредиткой, как обычно затерявшейся где-то между ключами, наушниками и ID, вытащил все содержимое кармана для инспекции и, роясь в приватном хламе под умеренно жгучими взглядами очереди, вдруг обнаружил ее — сжатую до размеров никчемной обертки от жвачки, свернувшуюся в комочек и перешедшую в режим экономии энергии, но моментально узнаваемую и готовую к новому использованию карту Постоянного Резидента Большой Городской Тоски (ПРБГТ), выпущенную 6 мая 2006 года и действительную ; l’infini.