Вы не знаете Руфочку? Быть такого не может! Руфочку знают все. Уж видели вы ее точно. Это такая маленькая, щупленькая старушечка, вся седая, личико в морщинках, и каждая морщинка словно улыбается, отчего впечатление Руфочка производит очень доброе. Она будто вся светиться. Руфочка всегда аккуратно причесана, все на ней чистенькое, отглаженное, на голове непременная шляпка, в руках саквояжик, ходит она мелкими шажками, но очень быстро. И, несмотря на свои 85, очень бодра. Летом она уезжает за город собирать травы, а затем делает вкуснейшие настойки, и в воскресение, к пирогам (особенно ей удается яблочный) она непременно нальет вам заветные 20 грамм. Так вы еще не были у нее в гостях? Обязательно загляните. Руфочка гостям всегда рада. Она непременно достанет голубую скатерть, на которой еще ее дед гостей потчевал, поставит сервиз «с вензелями» (Руфочка утверждает, что сам император с императрицей, правда непонятно какие, из этих тарелок кушать изволили), выложит на стол все содержание холодильника и угостит Вас порцией замечательных историй по большей частью ею же выдуманных, но, поверьте, удивительно захватывающих. На Новый Год Руфочка обожает делать всем подарки, и не просто сунет Вам в руки какую-нибудь чашку или игрушку, а все обернет красивой бумагой, бантик пришпилит, еловую веточку вставит, так что если с утра настроение у Вас было неважное, то к вечеру обязательно поднимется. Вот только про Руфочку отчего-то все забывают, и она часто остается без подарков. Но она не обижается. Честное слово, не обижается. Она всегда говорит, что ей самой лично делать подарки нравится значительно больше, чем получать. У Руфочки несметное количество знакомых, тут тебе и композитор, автор страшно известных шлягеров, и художник, он все время выставляется на Крымском Валу, и мастерица по бисероплетению, ее вечно приглашают на телевидение, но у нее нет времени, и какой-то журналист, и чудный ортопэд, и … В общем, кого только нет. Да, дел у Руфочки невпроворот. Так что напрасно злые языки клевещут, будто делать ей нечего, семьи нет, детей нет, живи и радуйся, пей по воскресеньям настойки, ходи в кино, сиди в библиотеках, приглашай гостей. А тут дети, как говорится семеро по лавкам, внуки, семья, работа… Нет, это не так. Дело в том, что Руфочка все делает для других. У нее есть мечта, чтобы все люди друг с другом дружили, друг друга любили и ценили. А она, Руфочка, будет в этом деле посредником.
Я никогда не могла понять, почему тетя Рая, а именно так и звали Руфочку, называла себя этим дурацким именем. В моем представлении Руфочка должна быть непременно толстой, черноволосой, с красными вульгарными губами, а тетя Рая легкая, как перышко, седенькая, почти прозрачная, а если и подводит губы, то только бледно-розовой помадой. Но сама Руфочка называть себя по-другому категорически запрещала, даже не позволяла прибавить к имени «тетя», или «баба», Руфочка и все тут. Это она все молодиться, злобно язвила Полина, соседка Руфочки по коммуналке. Тетя Рая была лучшей подругой моей бабушки. Они были знакомы с юности, вместе жили в Казахстане, вместе в эвакуации были в Сибири, затем вместе переехали в Москву. Была у них и третья закадычная подруга, Клавдия Ивановна, но она жила в Ленинграде, нынешнем Санкт-Петербурге, и потому виделись они крайне редко, хотя связь не обрывали. Бабушка всегда жалела Руфочку, и говорила, что все это ее дурацкое поведение, а именно так она и выражалась, надуманное, а на самом деле она совсем другая. При этом бабушка вздыхала и уходила на кухню. Когда бабушка умерла, Руфочка «досталась мне по наследству». Надо сказать, наследство это меня несколько утомляло, я была молодая и глупая, но с возрастом чувство жалости к одинокой Руфочке все же перевесило, и постепенно я стала бывать у нее все чаще и чаще. К тому же отвязаться от Руфочки было очень сложно. Она как конек-горбунок возникала перед глазами именно в тот момент, когда я намеривалась тихонько прошмыгнуть мимо ее двери и убежать. Руфочка радостно распахивала дверь и всплескивала руками: «Оленька, детка, как же ты выросла!» Не знаю, что она имела в виду, поскольку расти к тому времени я уже давно перестала, но Руфочка имела на этот счет собственное мнение. «Ты совсем забыла старуху, - продолжала она, сокрушенно качая головой, а затем хитро добавляла: - Сегодня я открыла мятную». И как-то так вышло, что время от времени забегать к Руфочке вошло в привычный график моей жизни. Я даже стала получать от этого удовольствие. Мне нравилась ее голубая скатерть, сервиз с вензелями, который они вместе с моей бабушкой когда-то купили в местном универмаге, нравились ее рассказы, нравилось то чувство удовлетворения и покоя, которое она вносила в мою жизнь. К тому же она знала историю моей семьи, была последним источником, из которого я могла узнать о жизни моей покойной бабушки. У Руфочки был какой-то загадочный племянник, которого никто никогда не видел, даже вездесущая Полина. Но он существовал это точно. О его появлении мы узнавали по коробкам конфет, о которых Руфочка как-то устало говорила «Племянник дал», именно дал, а не принес, не подарил. Где? Когда? При каких обстоятельствах? Об этом Руфочка не упоминала, просто дал и все. Надо сказать, что этот самый таинственный космический племянник имел вполне земные намерения: он был единственным Руфочкиным наследником и претендовал на ее площадь. Правда, с площадью не все было просто, дело в том, что наш дом (я жила этажом выше) представлял из себя жуткую рухлядь и подлежал выселению. Выселяли нас не одно десятилетие, хотя тысячи комиссий, обследовавших каждый сантиметр наших аварийных квартир, давно признали их не годными для жилья. Но мы продолжали сидеть на чемоданах, в то время как приватизировать жилплощадь нам не позволяли, как и прописывать кого-либо. Таким образом, племянник получить Руфочкину квартиру не мог, но он претендовал на ту квартиру, которую Руфочка получит взамен старой. Все мы, как люди выросшие в Центре, разумеется, уезжать никуда не хотели, но прав у нас не было никаких, и потому выбирали лучшее среди худшего. Для Руфочки выезд из Центра был смерти подобен, но, в конце концов, и она махнула рукой, доверив мистическому племяннику выбирать за нее. «Я все равно там долго не проживу», - вздыхала она. А племяннику, как выяснилось, было совсем не все равно, где он будет проживать, и потому он страшно капризничал, привередничал и выбирал, выбирал, выбирал, отметая Бутово, Марьино, Митино и прочее. На что надеялся, непонятно. Но Руфочке это было только на руку, поскольку она продолжала сидеть в Центре. «Умереть спокойно не дают», - сокрушалась она. «Да ладно, - язвительно вставляла Полина, - ты еще простудишься на наших похоронах».
Вообще, Полина была бабой бесцеремонной и наглой. Язык у нее был поганый во всех отношениях. И под предлогом правды-матки она резала в глаза такие гадости, что любой другой человек непременно бы обиделся, но только не Руфочка. Иногда мне казалось, что она просто жалела Полину. А Полина ругала всех и все, она была вечно недовольна, вечно в дурном настроении, всегда кричала и сквернословила по поводу и без такового. «Конечно, - говорила она Руфочке, - у тебя мужа, нахлебника, нет, детей ты, как умная, не завела. А тут сидят на моей шее, все, поглядите на них». И она хватала за ухо первого попавшегося внучка, которых у нее было шестеро. «Тебе что, живи в свое удовольствие, а тут жрать нечего, дочь без работы третий месяц, сын, тунеядец, все диссертации пишет, видите ли, ученый! А у тебя все баночки-скляночки, настоечки. Бантики, подарочки! Тьфу. Бездомным кошечкам сосиски покупает! А мне кто купит?» При этом она упирала в жирные бока мощные кулаки и сверлила Руфочку ядовитым взглядом. «Ну что ты, Полиночка, мне тоже не просто, я же одинокая старуха», - тихонько возражала Руфочка. «Конечно, одинокая, ты просто слишком умная. А мы дуры», - выкрикивала она последнюю фразу. «Успокойся, Поля», - вяло говорил Аркадий Иванович, ее муж. «А ты молчи!», - кричала она, и скандал перемещался в их комнату. А Руфочка вздыхала и уходила в свою комнату. И тогда другая соседка, Наташа, к которой Руфочка особенно благоволила, заглядывала к ней в комнату, чтобы успокоить оскорбленную Руфочку, но непременно заставала ту напевающую какой-нибудь мотивчик, словно бы ничего и не случилось. Наташе было 30 лет. Она была недурна собой, но принадлежала к тем типам женщин, которым отчего-то не везет с замужеством. Все ее мужчины рано или поздно отчаливали к другим, а она все продолжала ждать своего, не принца, нет, обычного мужика, который бы разделил с ней жизнь. А такового все не предвиделось. На что Полина неизменно говорила: «Ничего, квартиру дадут, тут же какой-нибудь претендентик сыщется"» И Руфочка шла успокаивать Наташу. Вот так изо дня в день они и жили.
Если Вы познакомились с Руфочкой недавно, она вполне может показаться Вам сумасшедшей. Вот представьте себе такую ситуацию: отлавливая Вас по разным углам, Руфочка настоятельно предлагает заглянуть к ней на пироги и мятную настоечку. Исчерпав все разумные доводы, а именно: отсутствие времени, огромное количество работы, свидания, встречи, гости, дети в детском саду, родительское собрание в школе, театр, кино, цирк и прочее, Вы, наконец, тяжело вздохнув, соглашаетесь, и сообщаете, что завтра в семь будете у нее. Ах, умиляется Руфочка и мчится в магазин, готовиться к Вашему визиту. Опоздав минут на десять, Вы стоите у ее двери, раздражаясь этой навязанной и как всегда не ко времени встрече, звоните положенные 2 звонка… Звоните, звоните, звоните. А дверь-то Вам никто не открывает. Тут Вы слышите, как разъяренная Полина что есть силы вопит: «Руфочка, черт возьми, ты что, оглохла на старости лет?» Последняя надежда на то, что Руфочки нет дома, и Вы можете спокойно уйти с чувством выполненного долга, покидает Вас, и в это самое мгновение дверь открывается и перед Вами предстает растерянная Руфочка. Она небрежно машет рукой, мол, проходите, и семенит мелкими старушачьеми шажками к себе в комнату. А Вы, совершенно растерянный, идете следом, киваете соседям, «Здрассьте», и ощущаете себя полным идиотом, потому как выясняется, что Вас особенно-то и не ждали. А Руфочка тем временем перманентно вздыхает и разговаривает сама с собой: «Нет, Вы подумайте, какая идиотка! Это же просто невозможно! Уничтожить целый противень пирогов! Совершенно ничего нельзя ей доверить!» «Она же старенькая, это нельзя снимать со щитов», - говорит она же, но уже совершенно другим голосом. «Так она даже кофе не в состоянии сварить, - вновь восклицает 1-я Руфочка, - кофе-то, убежал!» «Подумаешь, кофе, - вновь возражает Руфочка № 2, - с кем не бывает». «Что значит, с кем не бывает! Не умеешь, не берись. Вот что теперь делать?». Этот странный раздвоенный монолог продолжается вплоть до той минуты, когда Вы проходите к ней в комнату, садитесь на краешек стула и ставите на стол торт. Вот тут она Вас как бы замечает. «Как я рада Вас видеть, - восклицает она, и тут же добавляет чуть не плача: - Я, старая дура, сожгла пироги, так что и угостить мне Вас нечем. И кофе, кофе убежал!» Кажется, что большего несчастья просто и не может произойти. Вы ее тут же успокаиваете, говорите, что принесли торт, так что все в порядке. И Руфочка, радостная, бежит на кухню варить новую порцию кофе, затем достает голубую скатерть, сервиз с вензелями и все, все, все, что только можно поставить на стол. Вы уходите от Руфочки в сметенных чувствах. С одной стороны, Вы страшно рады, что наконец-то от нее отвязались, а с другой, Вам немного стыдно, за то, что Вы так долго избегали эту милую и очень одинокую старушку. Но, в конце концов, радость побеждает, и Вы думаете только о том, как бы не попасться ей на глаза в следующий раз. Хотя, поверьте, это совершенно не выполнимо.
А еще бывает так. Приходите Вы к Руфочке в положенное время, а она уже одетая, хватает Вас за руку и куда-то тащит. Вы, конечно, упираетесь, не понимаете, чего от Вас хотят, но все же поддаетесь и идете за Руфочкой, пытаясь выяснить, а куда же все-таки она Вас ведет. «О!, - восклицает она, - я познакомлю Вас с изумительной женщиной, Ниной Ивановной. Тонкая женщина! Врач! Необыкновенный человек!» «А она нас ждет?» – неуверенно спрашиваете Вы, подозревая, что ничего хорошего из этого не выйдет. Руфочка бросает на Вас уничтожающий взгляд, как бы говорящий, что Ваш вопрос неуместен. И хотя все это Вам страшно не нравится, Вы все равно идете вместе с Руфочкой. Дверь открывает сама женщина-врач. Увидев Руфочку, она тяжело вздыхает, и тут Вы понимаете, в какую идиотскую ситуацию Вас втянули. Но ничего не остается делать, и Вы проходите в квартиру. «Раздевайтесь», - говорит женщина-врач и исчезает на кухне. Вскоре Вас, как сироту, сажают на табуретку за крохотный кухонный столик и наливают жидкий чай. Руфочка вся сияет. Она без умолку что-то щебечет, а женщина-врач привычным движением достает прибор для измерения давления, так же привычно нацепляет его на Руфочкину руку, затем, ничего не сказав, снимает. И вот тут воцаряется гнетущая тишина. Затем женщина-врач вскакивает, начинает что-то делать, постоянно убегая из кухни, давая всем своим видом понять, как же Вы некстати. Но Руфочка этого не замечает. И тогда женщина-врач идет на таран, она обращается к Вам, а не к Руфочке: «У Руфочки детей нет, - говорит она и зачем-то пожимает плечами. - Ей наших проблем не понять. Вы знаете, сколько дети требуют времени?!» «Да, да, да», - кивает головой Руфочка. «А Вы-то откуда знаете?, - раздражается женщина-врач. - У Вас времени навалом. А тут чайку выпить некогда. О! – вдруг восклицает она и делает вид, что совершенно случайно взглянула на часы. - Как раз сейчас дочь с внуком вернуться!» Вы понимаете, что это тонкий намек, раскланиваетесь, извиняетесь, и выскальзываете из квартиры юрким ужом, облегченно вдыхая свежий воздух. Чувствуете Вы себя прескверно, и Вам хочется изо всей силы потрясти Руфочку и спросить, неужели она не понимает, что этот визит был просто отвратительным, что женщина-врач совершенно не была рада нашему приходу, и что, честное слово, надо бы и честь знать. Вы мечете на Руфочку уничтожающие взгляды, так и осыпая ее иголками, но она ничего не замечает. Опершись на Вашу руку, Руфочка семенит и приговаривает: «Какая женщина! Какая женщина! Просто чудо!» И в этот момент Вы ненавидите Руфочку, женщину-врача, которая уж точно не при чем, а больше всех себя, потому что позволили Руфочке втянуть Вас в эту дурацкую затею.
А дом наш тем временем расселяли, видимо нашелся инвестор, готовый его сломать, а на этом месте построить новый, коммерческий, с огромными балконами и дорогущими квартирами. В один прекрасный день Наташа вдруг согласилась уехать в Марьино. И уехала. Как же суетилась Руфочка! Она металась по квартире, как сумасшедшая. Что-то складывала, связывала, проверяла, в общем, всячески путалась под ногами, обостряя и без того нервозную атмосферу. Конечно, на Руфочку все кричали, Полина кидалась, как цепная собака, Аркадий Иванович пытался Руфочку усмирить, но не смог, Наташа умоляла не мешаться. В конце концов, вещи были собраны, и, получив на прощание массу ненужных указаний, Наташа отбыла в Марьино. «А мы решили в Митино, - говорит Полина. - Дочь сказала, что там неплохо. Конечно, не Центр. Так что, Руфочка, скоро одна останешься, будешь жить, как в отдельной квартире». «Да, - машет рукой Руфочка, - что мне еще остается. Племяннику ничего не нравится. Говорит, ждет. Чего ждет? Выбирает». Руфочка разводит руками, и уходит в свою комнату.
Эх, довыбирался! Не досталась племяннику квартира, ой, не досталась. Зря потратился, конфеты давал, давал, а толку – ноль, фигулька с загагуленкой. А так ему и надо. Померла Руфочка. Да так неожиданно. Еще с вечера была бодра и весела, а ночью умерла, тихо, мирно, без боли, без страданий, уснула и не проснулась. Видимо, заслужила. А накануне мы с ней в парке гуляли. И погода была такая хорошая. Солнышко снега подтопило, в ручейках зазвенело, понеслась весна по улице, зашелестела теплым ветром, покатилась с крыш бриллиантовой капелью, солнечным зайчиком запрыгала по комнате. Мы с Руфочкой в сквере гуляли. Она, как обычно, без умолку щебетала. Точь-в-точь, как птички, что кругом летали, делилась впечатлениями о Наташином отъезде. Вот, говорит, скоро Полина уедет, и я скоро. Вчера племянник звонил, сказал, что вариант подобрал, ордер взял, осталось какие-то бумаги подписать, завтра утром приедет. Так что разлетимся по разным концам Москвы. А ты будешь ко мне по воскресеньям приезжать. Правда, ведь будешь. Я пирогов испеку, настоечкой угощу. Идет Руфочка, мечтает о том, как будет в новой квартире гостей встречать, куда стол поставит, куда комод, а холодильник новый купит, племянник обещал. Слава Богу, сподобился. А потом вдруг остановилась, посмотрела на меня и говорит: «А ведь кроме тебя никто ко мне не приедет. А ты-то хоть приедешь? Приезжай, пожалуйста». «Ну что ты, - утешаю я Руфочку, - все к тебе обязательно приедут. И я, и мама, и Наташа, и Полина. Только успевай гостей встречать!» Ой, не верит Руфочка, и я не верю. Но я к тебе обязательно приеду, честное слово, клянусь. И впервые в жизни я вижу, как в Руфочкиных глазах появляются слезы.
А приехать нам и правда не пришлось. Утром пришел племянник документы подписывать, а уже некому. Грустно. Смерть свою она, безусловно, почуяла заранее. Как-то за неделю передала мне коробку, а там старые фотографии, кое-какие украшения, книги и сервиз с вензелями. Я отказалась, а Руфочка ни в какую, бери и все, а то обидишь. Все-таки впихнула. Так и раздала Руфочка все более или менее ценные вещи. Племянник кинулся, а ничего уже нет, и спросить не с кого, да и чего спрашивать, он же у нее не был, вещей не видел, чего искать не знает. Рвет племянник на голове жиденькие седые волосенки, зря опись не составил, опростоволосился, Ваньку свалял, вот и обдурили. Все пропало, все. И похоронные деньги пропали, они у Руфочки в верхнем ящике комода лежали. Об этом все знали. Открыли ящик, а денег нет. Наташа пристально смотрит на Полину. Я знаю, о чем она думает. Я думаю о том же. Но доказательств у нас нет, а на нет, как говорится, и суда нет. А Полина и глаза не отводит, мол, смотрите, сколько хотите, плевала я на вас, на всех. Так и пришлось скидываться. Мы с Наташей больше всех дали. Племянник ничего не дал, и так напрасно потратился. И на похороны не пришел. Жалкий он какой-то. Уже не молодой человек, и… Впрочем, мое ли это дело. Зато приехала Клавдия Ивановна со старшей дочерью. Вошли две старушки рука об руку, одна старенькая, другая совсем старенькая. Клавдия Ивановна ко мне подсела. «Ты, - говорит, - очень на Машеньку похожа. Просто удивительно» И смотрит на меня светлыми голубыми глазами. То, что я похожа на бабушку, я знаю, но только странно слышать «Машенька». Бабушку при жизни все Манькой звали, а тут «Машенька». Даже как-то неправдоподобно. А Руфочку Клавдия Ивановна называет Раечкой. «Теперь и мне пора», - говорит она и улыбается. «Мама», - возмущается дочь, но Клавдия Ивановна только рукой машет.
Остановились старушки у нас, и вечером Клавдия Ивановна достала из старенького чемодана коробку фотографий и передала мне. «Все как-то случая не было, - сказала она, -но, слава Богу, представился». Весь вечер мы их смотрели, а Клавдия Ивановна все рассказывала, рассказывала, рассказывала: вот твоя бабушка, это в Казахстане, а это в Москве, сразу после войны, а это в Ленинграде, мы здесь все вместе, втроем, 62 год. А это кто? Господи, Руфочка, с какими-то детишками? Клавдия Ивановна вздыхает. Не с какими-то, это ее дети. Да-да, не удивляйся. Она никому не разрешала об этом рассказывать, запретила. Теперь уж чего. Двое у нее было. Девочка, 8 лет, Наташенька, и мальчик, 3 годика, Сашенька, такой хороший, такой живой мальчик. Все бегал, тетя Клав, тетя Клав, пойдем прятаться. Очень любил в прятки играть. Мы тогда в эвакуацию, в Сибирь ехали. Раечка как раз неделю назад похоронку получила, муж на войне погиб. Не помню, на какой станции, кажется… нет, не помню. В общем, Раечка за хлебом пошла, а тут бомбежка, как раз в этот вагон… Страшно. Клавдия Ивановна отворачивается, достает платок и вытирает слезы. Она не помнит, как называется станция, но она хорошо помнит Раечкины глаза, помнит, как кричит Раечка, как бросается в огонь, как ее хватают, почти уносят. А она все кричит: пустите, там мои деточки. Врете, врете, живы они, живы. Я же слышу, как они плачут, слышу, не трогайте, уйдите, дайте мне их вытащить, они же там, в огне.
Она потом долго молчала, продолжает Клавдия Ивановна, а в глазах – ничего, понимаешь, ничего. Это невозможно передать, это надо видеть. Сядет у окна. Руки стиснет, аж до белизны, и сидит, не ест, не пьет, все смотрит, смотрит, а потом вдруг запоет, тихо так, словно Сашеньку спать укладывает. И по комнате ходит, ходит. С нами не разговаривала. Ни с кем не разговаривала. Мне кажется, она умереть хотела. Да Бог не дал. Клавдия Ивановна снова плачет. А потом как-то утром ворвалась в комнату, вся сияет и говорит: «Руфочка есть хочет. Дайте пирожок». Мы думали она сошла с ума. Может так и было. Но только после этого она прозвала себя Руфочкой, нам о детках своих говорить запретила категорически, говорит, нет деток, нет Раи, а есть Руфочка. Какое ей дело до чужих детей. И долго так ничего о них не говорила. Году, наверное, так в 70-м только и заговорила. Как-то сказала мне, что Наташенька ей часто снится, а Сашенька ни разу не приснился. А Наташенька все плачет во сне, говорит, мамочка, жарко мне, полей водички. Наверное, плохо ей там, а Сашенька в Раю. Она за Наташеньку по две свечки всегда ставила. В Церковь? Конечно, ходила, а ты не знала. Вот видишь, ничего ты о ней не знала.
Это правда, оказывается, я действительно ничего о ней не знала. Но теперь перед моими глазами стоит совсем другая Руфочка, не та, которую знали все, а та, которой она была на самом деле. Человек, тихо и незаметно пронесший через всю жизнь огромное горе, не позволив себе и капли уронить на нас. Теперь я понимаю, какими мелочными казались ей оскорбления Полины, какими бессмысленными. Мне безумно стыдно за то, что я была так слепа и не увидела в ее глазах той боли, которая лежала на поверхности; мне безумно жаль, что я уже ничего не смогу исправить и даже не смогу вымолить у нее прощение, мне безумно больно от того, что слишком много не успела ей сказать, и слишком много не успела спросить. Но я благодарна судьбе, за то, что встретила ее на своем жизненном пути, и она так долго шла со мною рядом, укрывая теплом своей души. Спасибо тебе, Руфочка, за то, что ты была в моей жизни.