К 100-летию драматурга Андрея Кузнецова
10 октября 2018 года исполняется 100 лет со дня рождения моего отца, известного советского драматурга Андрея Ирмовича Кузнецова (1918-1978).
Отец родился и вырос в Харькове, окончил начальную еврейскую и среднюю украинскую школу. Поступил в знаменитый московский ИФЛИ, где учился в одной группе и дружил с Павлом Коганом, Михаилом Кульчицким, Борисом Слуцким. Расспросить о той дружбе поподробнее, увы, не довелось, и довоенные дневники отца не сохранились. Осталась лишь крошечная «Записная книжка на каждый день на 1940 год» с короткими записями:
Суббота, 3 февраля
Вечером – у Бориса Слуцкого в общеж. Юрид. Ин-та. Павел Коган, Дези Кауфман, хорошенький, избалованный, но талантливый мальчишка.
Уцелел ещё пожелтевший, в линеечку, тетрадный листок, на котором беглым почерком, фиолетовыми чернилами, выведены строки:
Авто перепутают нечет и чёт.
Беде улыбнешься: «Что ж!»
Рябое тело улиц сечёт,
Астмой дыша, вытирая пот,
Московский косой дождь.
Улицы, улицы, ветер, тоска.
Куда идти и кого искать?
Утлое солнце выйдет на миг,
Земля задымится, и ты
Найдёшь папиросу, будешь дымить.
Если умеешь еще любить,
Целуй, товарищ, цветы.
Осень Гамлетом спросит: «Быть?»
Выкрикнешь: «Быть, что ж!»
Улицы, ветер, дождь…
Павел Коган
4/IX/1937
Некоторая неотделанность позволяет предположить, что стихотворение написано экспромтом. Смутно припоминаются слова: акростих сочинён был на спор…
Своё исконное имя отец носил (памятуя тогдашнюю атмосферу густеющего антисемитизма, вернее было бы, наверное, сказать — влачил) до 1946 года. Когда, демобилизовавшись, написал «Призвание» и взялся ходить с ним по театрам. Очень скоро ему дали понять, что с таким именем лучше навсегда забыть о постановке. Он сделался Андреем — и вскорости пьеса была поставлена Центральным театром Советской Армии, пошла по стране. К новому имени близкие родные и друзья, хоть с трудом, но привыкли; с дальними дело обстояло похуже. Помню, в середине 1950-х меня, четырёхлетнего, привезли на родину отца, и харьковские родичи, потрепав мои кудри, все, как один, восклицали совершенно непонятное: «Вилитый Абраша!»
Всего Андрей Кузнецов написал более 30 драм и комедий, для взрослых и для детей: «Поднятые паруса», «Тридцатилетние», «Дача Дроздовых», «Гельголанд зовёт», «Долгий путь домой», «Признание в любви», «Московские каникулы», «Разбитое окно», «Попытка не пытка», «Великий конспиратор», «Ночь перед дуэлью», «Близкие люди», «Прыжок в три оборота», «Друзья остаются друзьями», «Слепое счастье», «Женатый жених» и другие (последние три, как и «Призвание», — в соавторстве с Георгием Штайном). Многие его пьесы широко шли по Союзу, ставились в Москве (в ЦТСА, Театре сатиры, Центральном детском театре), Ленинграде (в БДТ) и за рубежом, легли в основу телеспектаклей, были опубликованы отдельными изданиями и в авторских сборниках. Журнал «Театр» публиковал тогда списки наиболее часто исполняемых пьес, – так отцовские нередко входили в первую десятку. В спектаклях по его пьесам играли Андрей Попов, Татьяна Пельтцер, Евгений Весник, Валентина Токарская, Олег Ефремов, Федор Чеханков, Ирина Муравьева.
Как и другие советские писатели, Кузнецов многое ухитрялся сказать в обход цензуры. Одна из наиболее смелых его пьес, «Разбитое окно», так и не увидела сцены, - зато вышла отдельной книжкой с большим послесловием Анатолия Эфроса. Который, заинтересовавшись пьесой, собрался было ставить её в ЦДТ (этого не случилось из-за его ухода из театра), - поэтому послесловие, «Размышления режиссёра», по сути, представляет собой план постановки. Заканчивается оно так: «В этой истории многие успешно учатся и принципиальности, и смелости, учатся быть все вместе и быть бойцами, когда кто-то начинает посягать на самые прекрасные вещи — на демократичность общественной и рабочей жизни, на дружественность между людьми, на правдивость и честность. И пускай это происходит в рамках одной школы — от этого важность всех поднятых вопросов не уменьшается».
Зарплаты никакой у драматургов не было, получали четыре процента от сборов, - поэтому жилось нам когда густо, когда пусто. Несколько лет, в конце 1950-х, пьесы шли особенно туго, жили в долг. Потом отец нашёл прибыльное дельце, которое называл «переводить с казахского на личный счёт». Владея украинским, идиш и немецким, по-казахски он не разумел. Переводил с подстрочника. Принесут, положим, историческую драму о геройской борьбе казахского народа: четыре акта, три десятка действующих лиц, множество декораций, не слишком вразумительные сюжетные линии. Уложиться отец старался в месяц, больше времени изводить было жалко, и получал за перевод 800 рублей — хорошие деньги! На выходе благодарного акына ждала пьеса того же названия, посвящённая тем же событиям, только двухактная, с восемью персонажами, одной декорацией и связным действием. Потом это произведение переводилось обратно на казахский и шло на обоих языках. Таким же макаром «переводил» отец и с других «братских» наречий, но особо крепкая «дружба» связывала его с казахскими классиками. Частенько те сами наезжали в Москву со своими шедеврами, но, бывало, приглашали отца к себе и принимали, как почётного гостя. Помню рассказ об огромном, дымящемся блюде с бишбармаком, который поглощали, сидя на ковре и орудуя невооруженной пятернёй. После этого отцу, и без того уже наевшемуся до отвала, персонально поднесли эксклюзивное лакомство — бараньи глаза — от которых он тщетно пытался отвертеться.
Первые годы родители, с малолетним мной, ютились в 12-метровой комнатушке, оставленной маме после ареста деда, профессора И. В. Ребельского (в конфискованные комнаты подселили сына полковника КГБ). Наконец, в 57-м, мы перебрались в долгожданный кооператив, ЖСК «Московский писатель», близ метро «Аэропорт». В доме обитали такие титаны, как К. Симонов, А. Галич, В. Войнович, А. Бек, В. Шкловский, А. Арбузов, В. Розов, А. Тарковский, Б. Ахмадулина, Е. Габрилович, Ю. Нагибин. Наш 5-й подъезд особенно богат был драматургами: на 7-м, на одной с нами площадке, жили Арбузовы и Штейны, несколькими этажами ниже — Алёшины и Розовы. Вскоре поблизости выросло ещё несколько писательских домов. Андрей Кузнецов дружил с окрестными мастерами пера: Яковом Волчеком, Виктором Розовым, Яковом Ялунером, Яковом Костюковским. Принимал активное участие в бурной общественной жизни кооператива. К примеру, был одним из членов Правления, вставших на защиту Владимира Войновича в битве его с грозным гэбистом Иванько. Отцовское имя, однако, в «Иванькиаде» не фигурирует: чтоб не засветить друзей и сторонников, Войнович поимённо назвал только отрицательных героев.
Даже среди профессиональных острословов-соседей отец слыл остряком. Живой ум его проблёскивал часто – и по неожиданным поводам. Вот один лишь эпизод. Летом 66-го отдыхали мы в доме творчества ВТО Щелыково, примостившемся поодаль от столиц, за Волгой, в бывшей усадьбе А.Н. Островского. Игнорируя июльский зной, отец каждое утро исправно усаживался за пишущую машинку. Сын его, восьмиклассник, напротив, собрался было побездельничать, – да не фарт! Две крупные, суровые старухи, внучки классика, твёрдой рукой загоняли молодёжь на лекции и экскурсии, посвящённые их великому деду. Мероприятия, может, и познавательные, - только больше хотелось шататься по глухим Щелыковским лесам, плавать, ловить бабочек и одиночных пчёл.
- Пап, как бы от старушенций отбояриться? Замучили своим активизмом! И ведь не пошлёшь…
- А ты попробуй, спроси: в этом ли доме была написана «Как закалялась сталь»?
Бедные внучки! Нужно было видеть ту гримасу презрения, отвращения и поруганной невинности, которая исказила их надменные лица! Поджав губы, молча развернулись потомицы и до конца срока более уж к невежде не приближались.
Ещё был отец мастером розыгрыша, особенно телефонного. Заранее продумав сюжет, набирал номер очередной жертвы и, изменив голос и «поставив акцент», входил в образ: местечкового еврея, грузина с Ленинградского рынка, щирого украинца. Как-то раз звонит, скажем, маминой знакомой, отличавшейся пышными формами, представляется ассистентом скульптора Матвея Манизера.
- Маэстро видел вас из окна своей «Победы» и пришёл в полный восторг! Велел шофёру немедля притормозить, чтоб вдосталь налюбоваться всеми деталями. Он будет вас ваять!
Дама (не узнавая отца – никто не узнавал) начинает отнекиваться, но слышит:
- Мы лишаем вас выбора: гениальный мозг простаивать не может! Как говорится: сковородка шипит, а жарить нечего! Ждём завтра к 11 часам по адресу…
В пересказе, может, не так уж и смешно, - только мы с мамой по полу катались от хохота…
Любил отец классическую музыку и детективы. В те годы достать переводную Агату Кристи или Рекса Стаута было непросто, даже в Книжной Лавке Писателей, – так он настропалился читать по-польски. Болел за ЦСКА, сражался с собратьями-писателями в преферанс (каждая пулька оборачивалась спектаклем). Кормил воробьёв и голубей: стоило ему выйти из подъезда, птицы узнавали, слетались, садились на руки. Привечал собак с кошками…
Его старшего внука, проживающего в городе Роквилл, штат Мэриленд, зовут Andrew Abraham.
2018