Право и личность: иллюзорность непосредственной связи
Сочетание «право и личность» давно уже стало в нашей юридической науке вполне привычным, обыденным, даже расхожим. Оно настолько же естественно воспринимается, как и сочетания типа «право и государство», «право и общество» и пр. Между тем, теоретик, если он задумывается о глубинном, а не только об обиходном смысле понятий, если он знаком с историей развития основных правовых конструкций, вправе ставить вопрос о корректности постановки некоторых теоретических вопросов. При внимательном анализе существа проблемы, становится совершенно ясным, что вопрос «в чем состоит связь права и личности?» вторичен по отношению к вопросу «существует ли связь права и личности?». Современные отечественные исследователи с такой легкостью приступают к разрешению первого вопроса, что создается впечатление, будто второй (а на самом деле – первичный) вопрос им представляется излишним, или же изначально разрешенным в пользу очевидности рассматриваемой связи. Между тем, нам представляется, что этот вопрос еще нуждается в рассмотрении.
Итак, существует ли непосредственная связь между правом и личностью, является ли личность субъектом права? Если такая связь очевидна, если она естественна, то, по всей видимости, она, так или иначе, должна была представляться ясной теоретикам различных правовых систем, независимо от места и времени «действия». Если же эта связь характерна только для «современного, гуманного и цивилизованного» права, и до ее познания правоведы прошлых лет не могли «дорасти», а до ее воплощения не доходили практические правовые системы прошлого, то сама постановка вопроса должна быть значительно сужена. Скажем, более уместным было бы выражение «современное право и личность». Между тем, наши теоретики ставят вопрос именно в универсальном и вневременном масштабе.
Прежде всего, нам необходимо выяснить, что такое «личность». Ясно, что это не просто биологическая, или социальная единица, не просто подлежащий идентификации участник общественных отношений. Это – более содержательное понятие. «Личность» – это индивид, рассматриваемый с предельной конкретностью, в системе всех своих индивидуальных характеристик, выражаемых им в отношениях, участником которых он является. Это индивид в самовосприятии и в восприятии других индивидов. «Личность» – это пол и возраст, характер и наклонности, воспитание и образование, вкусы и привычки индивида. В этом понятии собрано все: хорошее и дурное, социальное и интимное, разумное и иррациональное. Очевидно, стало быть, что «личность» в ее предельной конкретности не только не совпадает с «субъектом права», с участником правоотношений, но и противостоит им, поскольку они рассматриваются достаточно абстрактно, в необходимом отвлечении от конкретности, которая составляет личность. Попробуем привести пример. Сократ как личность – это древнегреческий философ, предпочитавший устные беседы письменному поучению, изощренный в искусстве диалектического спора, наставлявший учеников в добродетели. Это – старый чудак, который был известен странным образом жизни. Это – сын Софрониска и Фенареты, муж Ксантиппы, отец двоих сыновей. Это учитель знаменитых философов и один из интеллектуальных авторитетов человечества. Детализацию можно было бы и продолжить. Как субъект права Сократ – свободный гражданин Афин, с правом участия в народном собрании, член общины, член дема Алопеки, отец семейства, гоплит, налогоплательщик. В этом качестве он, как мы видим, как раз основательно «обезличен».
В самом деле, могу ли я найти в праве нечто, что я воспринял бы как личное, как безусловно «мое»? То, что не составляет в действующих нормах моего интереса, то, что противно моим моральным устремлениям и политическим взглядам, очевидно, не может восприниматься как «мое». То, что совпадает с моим интересом в действующем праве, также не может быть мною воспринимаемо, как безусловно личное. Как собственник я могу испытывать удовлетворение от того, что право охраняет мою собственность; как человек воспитанный, я удовлетворен тем, что уголовное право преследует хулиганов, и пр. Однако, все эти предпочтения я испытываю не столько как личность, сколько как «один из…», как член официальной, или неофициальной группировки, как участник определенного круга общения, как один из разделяющих определенные взгляды, или устремления. Выходит, что все, казалось бы, лично интересующее меня в праве, интересует не столько «меня», как личность, сколько «нас» как обезличивающую общность.
Здесь был бы правомерен вопрос: разве право, помимо всего прочего, не защищает моих личных неимущественных прав, которые представляются неоспоримо индивидуальными? Поверхностный взгляд тотчас находит здесь систему ограждения личности как таковой. Но, увы! Что за дело праву до моей личности в ее конкретности? Если бы меня звали Федором, Исааком, или Писистратом, разве это хотя бы слегка повлияло на мое «право на имя» и на все, что связано с его защитой? Если бы я был не юристом, а кузнецом, или стеклодувом, разве не те же нормы охраняли бы мою деловую репутацию? Будь я более, или менее порядочен, чем я есть теперь, разве усилились или ослабли бы мои возможности защищать мою честь и мое достоинство, если бы я полагал их ущемленными? Наконец, если бы я не был правоспособным лицом, что за дело было бы законодателям и юристам до моей личности? Куда же делся «я» в этом механизме «защиты моей личности»? Все то, что я считаю необходимо моим, все, что составляет меня самого в моих глазах, оказывается для права случайным. Я вновь оказываюсь «одним из…».
На какой бы правовой институт, на какой бы закон я не обратил свой взор, я постоянно встречаюсь с абстрактным, которое противостоит конкретности, составляющей мою личность. Здесь возникает другой вопрос: воспринимаю ли я это как недостаток права?
То, что далекому от правовой теории гуманисту может показаться недостатком, на самом деле представляет собой необходимую особенность права. Только с того момента, когда в определенных отношениях люди смогли выделить необходимые абстракции и, пользуясь ими, создать регулятивную систему, как раз и началась подлинная история права. Это произошло позже, чем началась история законодательства. Ранние формы права были присущи народам, не способным еще отвлечься от конкретного, что во многом определяло несовершенство этих форм. Отсюда, в частности, проистекала забавляющая нас теперь казуистичность многих памятников древнего законодательства. Чем было обусловлено качество римского права, неизмеримо высшее, в сравнении с качеством предшествовавших ему и некоторых следующих за ним правовых систем? Именно тем, что римские юристы оказались способными отвлечься от излишней конкретности и создать понятие персоны. Персона – это не личность, а отвлечение от конкретной личности, ограниченный набор признаков, существенных в определенных отношениях. Это – необходимое «обезличивание», делающее неравное равным и несравнимое – сравнимым. В этом обезличивании мы, такие разные, можем быть измеряемы равной мерой гражданской справедливости. Любопытно само происхождение этого термина. “Persona” – “per sona” – «для звука» – это слово, обозначавшее театральную маску, усиливающую голос актера. Лицо, стало быть, это маска, которую надевает личность, выходя на сцену права. Под трагической маской может скрываться забавное лицо живого актера – кутилы и весельчака, однако для зрителей он будет персонажем трагическим; им неважно каков актер в повседневной жизни, что он ест на завтрак и какое вино предпочитает. Таким же образом для судьи не должно быть существенным то конкретное, что повседневно делает непохожими на других тех, кто сегодня предстал перед ним в «масках» ответчика или истца, должника или кредитора, продавца или покупателя. Сам будучи личностью, законодатель или судья не может быть беспристрастным по отношению к личностям: он может сохранять беспристрастность лишь к «актерам в масках» – лицам. Более того, стоит лишь приподнять маску и прощай справедливость. Если, например, под маской ответчика судья видит живое лицо влиятельного работника администрации – горе истцу!
Немаловажна и другая историческая деталь. Греческая цивилизация, подготовившая появление классического западного права и римская цивилизация, подарившая ему жизнь, еще не разработали развитого философского учения о личности. В древнегреческом и латинском языках даже не было понятий, соответствующих тому, что мы вкладываем в понятие «личность». Мы вправе поставить вопрос: если связь права и личности настолько очевидна, если личность непосредственно может рассматриваться как субъект права, то каким образом поразительно качественная правовая система могла быть порождена цивилизацией, которой понятие личности не было известно? Благодаря, или вопреки этому незнанию было создано совершенное для своего времени и удивительно логичное римское право? Пожалуй, «благодаря». Римлянин, не знавший философского понятия личности, был более способен обратить внимание на отвлеченное безличное, родовое, с чем, в сущности, и имеет дело право. Напротив, современный человек, ценящий личное, наученный опытом экзистенциализма, признающий, что «я – это мои заблуждения» и потому не отрекающийся от иррационального, необходимо находится в состоянии раздвоенности правового сознания. Он не мирится с правовым отвлечением от индивидуальности, поэтому стремится к новому слиянию права и морали и поэтому желает увидеть непосредственную связь права и личности.
Многие авторы пытаются выявить эту связь, анализируя защиту прав человека и используя оборот «защита прав личности» как совершенно равнозначный. Что можно сказать по этому поводу? Выше мы говорили, что возможность отвлечения от личного момента есть необходимая особенность правового действия. Однако в системе прав человека это отвлечение переходит обычную меру, ставя на место абстрактного «лица» сверхабстрактного «человека». Именно этот «беспредел абстрактности» всегда являлся основным звеном в рассуждениях всех критиков концепции прав человека от Бентама и Бёрка до Вилле. Если абстрактность субъекта в прочих областях правового действия не позволила нам увидеть в этом субъекте личность, то как мы можем ее узреть в данной области, где абстрактность субъекта достигает невероятных пределов?! Высокая степень абстрактности субъекта здесь влечет за собой абстрактность признаваемого за ним права. Конкретная личность становится здесь участником лотереи, в которой должны случайно совпасть конкретность его личного положения, его индивидуальных свойств с принципиальной возможностью применения предусмотренных прав и свобод. Сколько бы конституции не гарантировали провозглашенных прав и свобод человека, они никогда не смогут гарантировать совпадение индивидуального со сверхабстрактным, которое необходимо для реализации указанных прав. Более того, конкретное положение в котором находится конкретный индивид с его личностными особенностями, могут сделать для него совершенно несущественными провозглашаемые права. Что за дело паралитику до права на труд? Что за дело умирающему от рака до права на жизнь, провозглашение которого мешает врачу проявить сострадание и сократить время мучений? Что за дело «трудоголику» до права на отдых, а неисправимому бродяге до права на жилище? Права человека (по крайней мере, в том виде, в котором они провозглашаются сегодня) – это меньше всего «права личности». Иначе и быть не может, поскольку «человек» и «личность» не рассматриваются как равнозначные понятия.
Итак, не претендуя на возможность полного разрешения обозначенного вопроса в краткой статье, подведем некоторые итоги:
1. Личность в конкретном смысле этого слова не связана непосредственно с правом. В качестве субъекта права выступает абстрактная личность. Все конкретно-личное выступает для права как случайное, в то время как правовое регулирование, прежде всего, касается
устойчивого и обобщенного.
2. Правовая защита распространяется, следовательно, не напрямую на конкретные личные интересы, а на абстрактные интересы. Сама их защита возникает как правовая проблема только с момента их перехода в коллективно значимый интерес, что позволяет осуществить отвлечение от неправовой конкретности и перейти к неопределенно-личному регулированию.
3. Отсутствие непосредственной направленности на конкретно-личное является не недостатком права, а его характерной особенностью. С преодоления излишней конкретности начинается история права в подлинном смысле этого слова. Отвлечение от личного обеспечивает объективность правового регулирования и создает предпосылки для формулирования правовых критериев справедливого и несправедливого. Учет личных особенностей возможен уже на стадии конкретного приложения этих критериев.
4. Вместе с тем чрезмерное абстрагирование не является благоприятным для права, поскольку затрудняет нормальное распространение правовых абстракций на конкретных субъектов права.