Когда нас попросят описать словами какого-нибудь человека, кого мы возьмемся в первую очередь описывать? Я имею в виду этакий литературный челлендж. Он бывает разным, например, описать одного из присутствующих, так что бы все остальные угадали, кто это. Или кто лучше всех опишет общего знакомого. Или тот, который достался мне: опиши кого хочешь, но так, чтобы это зацепило. Так вот, кого мы с охотой беремся описывать? Правильно, человека, который нам хорошо знаком. Это возлюбленная, друг, или кумир. Человек, с которым мы много общались, о котором много и упорно размышляли, причем это размышление не стоило нам никаких усилий. Напротив, усилий стоило его прекратить. Человек, который снится нам по ночам, спустя годы после разлуки, призывая нас вернуться в прошлое и найти там разгадку нашего знакомства.
И мы послушно возвращаемся и ищем, сами не зная что, но ищем и ищем и никогда не обрящем. Вот мы закрываем глаза, и из полумрака выступает лицо, мы можем скользить по нему глазами, переходя от глаз к носу, затем ко рту, возвращаемся на лоб... Затем мы словно отскакиваем от него вдаль и видим этого человека со стороны. Вот он идет, вот он что-то делает, а вот его силуэт на фоне светлого окна или морского заката. Мы видели его на фоне тысячи декораций, не осознавая, насколько неизгладимо это все врежется в память.
Сколько их, персонажей прошлого и настоящего, путешествуют вместе со мной, не расставаясь со мной ни на минуту? И я должен выбрать из них всех одного! Вот они, словно ученики, сидят за партами и тянут руки - меня, меня. Но вдруг, как привидения на рассвете, разом стягиваются в вихрь и вылетают в форточку покоев памяти. А на их место водворяется персонаж совершенно мне незнакомый. Люди, с которыми я съел не один пуд соли, по которым выплакал не один литр слез, без борьбы уступают место самозванцу, с неизвестным именем. Незнакомцу, с которым я не обмолвился ни единым словом, о котором я не знаю ни кто он, ни чем он занимается, одним словом, ничего. И которого я лицезрел на протяжении всего лишь трех коротких минут, за которые поезд метро доехал от станции M до станции N.
Описать его внешность? Какая насмешка! Я думаю, это сделать невозможно. Сейчас попробую объяснить. Когда мы описываем чью-то внешность, мы опираемся на некий общий опыт. Мы знаем, что глаза бывают близко посаженными или далеко посаженными, со всеми градациями между этими случаями. Что они бывают навыкате, или наоборот, очень глубоко внутри глазниц, - так порой ошибается с нами природа. Что у радужки определенный оттенок, у разреза определенная форма, на которую мы опираемся при составлении фоторобота. У глаз этого персонажа не было никаких особенностей, не было ошибки природы, природа выстрелила в десятку. Она наградила его идеальными глазами. Можно фантазировать по поводу того, что значит идеальные глаза, но все фантазии исчезают, когда эти глаза увидишь. Я это увидел, и я, потеряв контроль над собой, смотрел на эти идеальные глаза, как ребенком смотрел на жирафа в зоопарке или на другое чудо - белый теплоход «Адмирал Нахимов» у причала в Сочи. Я даже не осознавал, что эти глаза тоже смотрят на меня. Мысль о том, что за ними скрывается существо, подобное моему собственному, обремененное идеями о приличиях, бытовых удобствах и повседневных обязанностях, совершенно не приходила в голову. Это был Лик. И от глаз я шел дальше по этому Лику. Да, там были нос, губы, подбородок. Но как описать их? Они тоже были идеальными. Не классическими, не характерными, а именно идеальными. Понимаете? В последнюю очередь я осознал, что передо мной мужчина. В этот момент я немного очнулся и огляделся вокруг. Этим зрелищем был захвачен один я. Люди, спешащие на место службы, как обычно были отстранённы и равнодушны. Я на секунду удивился их отсутствию реакции на Зрелище. (Потом я спрашивал у товарища, с которым ехал, видел ли он человека в метро. Товарищ, спросил: «Какого?» - и я прекратил допрос.) Я снова погрузился в Лик. Я переходил от черты к черте, и внутри меня нарастал экстаз. Я понял, что человека действительно создал Бог. Я это понял отчетливо, не как догадку. Я понял, что я сам, ежедневно смотрящий на себя в зеркало, мои родственники, мои знакомые, которых я до этого считал красивыми людьми, красавцы актеры, Грегори Пек, Шон Коннери или Мартин Шин (при этом они не перестали быть для меня красивыми) – существа, достойные жалости, черновики, недоделки. Я смотрел на этот Лик, и через него огромное мироздание словно шептало мне на ухо, что в нем есть высшая Гармония, которую она прячет от профанов. Мироздание, ты могло меня хотя бы предупредить?
Как же мне все-таки дать хоть какой-то намек на то, что я увидел? Дело было зимой, и на голове этого человека была простая вязаная шапочка. Под плащевкой угадывалось мощное тело атлета. То, что было между шапочкой и воротником куртки, о чем я пытаюсь рассказать, я, вообще-то, раньше где-то видел. Я вспоминал и вспоминал где, и я вспомнил: рисунки на греческих амфорах, картины Дюрера и Леонардо. Что-то из этого Лика попало на те рисунки. Какая-то музыка их линий была отдаленным отголоском симфонии, бушевавшей передо мной так близко, что я мог дотронуться до нее, протяни я руку. Этот человек сидел весьма удобно для меня, в переполненном вагоне, видимо, он зашел в него на самой первой остановке, а я стоял перед ним, держась за поручень.
Я понял, что искали художники, рисовавшие на амфорах, что преследовали в своих картинах Дюрер и да Винчи. Но то, что удалось даже им - всего лишь окаменелости, сухие ракушки, похищенные в океане жизни. А передо мной был кит. Левиафан. Гордость и ужас своего творца.
Я вышел из вагона, оглушенный и смятый. После этого я видел множество эталонов красоты. Я жил, влюблялся в женщин. Я бывал счастлив. Но однажды мне попалось в руки стихотворение в прозе одного из французских поэтов, и я прочитал в нем, что познание красоты есть поединок, в котором художник кричит от ужаса перед тем, как упасть замертво. И передо мной снова возник незнакомец из метро.