To me, fair friend, you never can be old,
For as you were when first your eye I eyed,
Such seems your beauty still. Three winters cold
Have from the forests shook three summers' pride,
Three beauteous springs to yellow autumn turned
In process of the seasons have I seen,
Three April perfumes in three hot Junes burned,
Since first I saw you fresh which yet are green.
Ah yet doth beauty, like a dial-hand,
Steal from his figure, and no pace perceived;
So your sweet hue, which methinks still doth stand,
Hath motion, and mine eye may be deceived;
For fear of which, hear this, thou age unbred:
Ere you were born was beauty's summer dead.
Для меня, прекрасный друг, ты не можешь состариться,
ибо каким ты был, когда я впервые узрел твои глаза,
такой мне по-прежнему представляется твоя красота.
Три холодные зимы
отряхнули с лесов великолепие трех лет,
и три прелестные весны превратилась в желтую осень
в ходе чередования сезонов, -- вот что я наблюдал.
Три апрельских аромата сгорели в трех жарких июнях
с тех пор, как я впервые увидел тебя, который по-прежнему юн.
И все же красота, как стрелка часов,
украдкой удаляется от своей цифры*, хотя движения незаметно;
так и твоя прелестная внешность, которая, как мне кажется, остается неизменной [неподвижной],
на самом деле меняется [находится в движении], а мои глаза могут обманываться;
страшась этого, я скажу: послушай, век нерожденный,
еще до твоего рождения лето красоты умерло.
* В оригинале -- "figure", что создает игру слов на значениях "цифра" и "фигура".
Состариться, мой друг, не можешь ты,
Мои глаза живут весною той,
Когда твои прекрасные черты
Меня пленили юной красотой.
Пусть три зимы стряхнули лета цвет,
А три апреля сжег в себе июнь,
Я словно не заметил этих лет,
И для меня по-прежнему ты юн.
Как стрелка на часах, что с виду спит,
Но движется украдкой все равно,
Так может изменяться внешний вид,
А мне заметить то не суждено.
И все ж, грядущий век, ты, как и он,
На старость до рожденья обречён.