Он ждал. Укрывшись кипящими макаронами и кошачьим мяуканьем. Январскими батареями и злыми ток-шоу. Он ждал, пряча усталость и ложь, ритмичную тревогу и плавленую мысль. Ждал пения телефона и визжания домофона. И он дождался. Дождался любимого голоса в трубке и скромной просьбы спуститься. Спуститься и помочь занести пакеты.
Он спустился. Через громкий металл покрашенного лифта. Через сырой, прожеванный человеческим запахом подъезд. Через утробу мусоропровода, прячущую все его пороки. Он спустился с крыльца, оставляя печати подошв на свежем снегу. Невинном ночном снегу. Он спустился, выдыхая горячий пар еще не остывших легких. Согретого теплой квартирой тела.
Он увидел. Увидел игрушечное такси, объезжающее спящие машинки жильцов. Неузнаваемое белое такси с небелым водителем, грезящим по высокому рейтингу и хорошим чаевым. Он увидел неуклюжую остановку и открывшуюся дверь. Ее мрачные синие глаза, вылившие все тяжеловесные эмоции. Выблестевшие все яркие впечатления. Глаза, сохранившие спокойное стабильное счастье, еще не переросшее в тошнотворную усталость. Он увидел волосы, пахнущие тем же самым шампунем, что и в самом начале. Новое бежевое пальто, слишком колючее, зато самое теплое.
Он обнял. Забрал пакеты, поставил их на стеклянный снежок и обнял. Прижал к себе хрустальное тельце, обхватил узкие мышиные плечики и отдал все то тепло: тепло кипящих макарон и шерстяного мурлыканья, январских батарей и злых ток-шоу. Он обнял и прикоснулся губами к холодной щеке. Теплый вздох выдал все, что пряталось дома: усталость и ложь, ритмичную тревогу и плавленую мысль. Но она…
Она улыбнулась, притворившись, что все хорошо. Прижала его еще крепче, чтобы не вывалилось накопившееся. Чтобы накопившееся утряслось и испарилось, как переваренная добыча. Как истлевший воин. Она…
Да что она, если он пытался проглотить мысли, но любовь изжогой мешала пройти всему остальному. Он пытался обнять ее еще крепче, но боялся услышать хруст костей. Он пытался мечтать, но уезжающий таксист выхлопами возвращал в явь. Пытался прочувствовать сонную жизнь в ее животе. Пытался пойти с ней домой, но утроба мусоропровода не пускала назад. Он пытался вернуться домой, в квартиру, но не смог и попросил ее подняться самой. А он немного поласкает холод и догонит. Он попытался крикнуть вслед что-то важное, провожая ее взглядом, но циничная подъездная дверь прокурором разлучила их.
И он ушел. Ушел сквозь заставленную игрушками парковку и спрятанный в пудре бордюр. Сквозь хлопья бутафорского снега и сбегающий изо рта пар. Он ушел сквозь ритмичную мысль и плавленую тревогу, сквозь уставшие батареи и лживые ток-шоу. Сквозь объятие, прячущее смерть. Смерть Кощея или смерть маски. Он ушел сквозь серую зрелость девятиэтажек. Сквозь добрую седину пятиэтажек. Ушел сквозь сонные остановки, кашляющие нервным ожиданием, и бессонные дороги, зевающие бесконечным движением. Он уходил сквозь свежую молодость высоток, виляя в их несносных парках как пьяный садовник. Он уходил, подглядывая за оконными снами и оконными страстями, оконным весельем и оконным одиночеством. Уходил сквозь стелы и указатели, сквозь звонки и переживания. Перепрыгивая шлагбаумы родительской заботы. Уворачиваясь от камней дружеской тоски.
Он бежал. Бежал, минуя январский озноб и февральскую слякоть. Выхлопы марта и безумие апреля. Минуя майское цветение, слишком неестественное и противоправное. Минуя солнечное слабоумие июня, шашлычные озера июля и понурую усталость августа. Минуя удушливую сонливость сентября и октябрьское омертвение, самое честное и естественное. Минуя отмороженные пальцы ноября и суету декабрьских гирлянд. Бежал через робкую ревность немолодой матери, через ненависть глупого подростка. Он бежал, минуя вяло текущие дни и стремительные недели, такие разные месяцы и такие одинаковые года. Бежал сквозь упертые десятилетия и непрошибаемые века, круша их своей безжалостной скоростью.
Он летел. Разогнался и воспарил над смертью от блаженной старости и от предательской печени. Над свадьбой нерожденных детей и рождением страшных идей. Над смертью родителей и старостью внуков. Над веянием времени и культурными парадигмами. Он летел, наблюдая сверху за ржавыми крышами поездов, кругами на полях и солнечной лысиной холмов. Он летел, уворачиваясь от самолетов и птиц, туч и дождей. Летел, поднимаясь выше, к бездыханному величию космоса, к ледяному пунктиру звезд. Летел, погружаясь в черные дыры, проникая в соседние вселенные. В слезах созерцая мир незримых идей. Летел сквозь всеобъемлющую вечность человеческих пороков, сквозь каждый из них. Он залетал в каждую несчастную душу и левитировал вокруг хлебных крошек печеного счастья. Спрятанного в самой глубине. Он залетал во внутреннее зло священника, окутанного таинством крещения. Он подлетал к спящему благу нервного маньяка, притаившегося за деревом в парке. Он летел через все, что есть, к тому, чего нет.
Но он упал. Споткнувшись то ли о солнечный луч, то ли о стену пустоты, упал, ударился лбом и рухнул вниз. И он падал мимо блага и зла, несчастного счастья и веяния вечности. Мимо всех апрелей и сентябрей, ревности и ненависти, мимо оконных сует и кирпичных снов. Он падал вдоль цветения и омертвения, несносных парков и всевозможных этажек. Падал, окруженный взглядами совокупляющихся слепцов и отстрелянных собак. Завороженный запахом вишневого пирога и горящего тела. Падал мимо радости старика, нашедшего монетку на замерзшей реке. Мимо липких слез промоутера, вспотевшего в костюме арбуза. Мимо свободы и порабощения. Он упал на ночной снег, лишенный своей холодной невинности выхлопами такси. Упал на след своей рифленой подошвы. Упал и выдохнул.
Он поднялся. Поднялся на ноги, отряхнувшись от пятен и запахов. Сплюнув опыт и тяжесть. Поднялся на истоптанное нежитью крыльцо и открыл циничную подъездную дверь пластмассовым ключом-адвокатом. Он поднялся через теплый, задышенный слабым человеком подъезд. Через утробу мусоропровода, назло ее истеричным протестам. Через сладкую краску лифта, согретую безопасным металлом. Поднялся в родную квартиру, замерев от головокружения. Нырнув в сваренные макароны и кошачьи ласки, в объятия щедрых батарей и потешность добрых ток-шоу.
Он почувствовал. Почувствовал просыпающуюся жизнь внутри ее живота. Любовь внутри ее поцелуя. Заботу в ее усталости. Счастье внутри теплого ужина. Почувствовал иронию в ее вопросе. «Чего так скоро?» Почувствовал понимание в улыбчивом молчании. Он почувствовал то, чего не чувствовал никогда прежде. И не почувствует больше никогда.