Постсоветская бюрократия как зазеркалье советской бюрократии
Появление постсоветской бюрократии было отличным от появления бюрократии советской. Последняя появилась в результате Октябрьской революции и заменила собой старую бюрократию (если не считать относительно небольшого числа совершенно необходимых старых специалистов). В случае с «нашей» бюрократией, кадровой ломки не наблюдалось. Утром 22 августа 1991 года советские бюрократы неожиданно для самих себя стали постсоветскими.
Почему мы здесь говорим о «зазеркалье»? Мир, отражаемый в зеркале, полон сходства с реальным миром, однако он переставляет местами левую и правую сторону. Поэтому, несмотря на сходство с прототипом, зеркальный мир может быть полон, выражаясь словами незабвенной Алисы «странностей и непонятностей». Постсоветская бюрократия, если хотите, подобна зеркальному отражению советской, которая была её историческим прототипом. Налицо, как явные черты сходства, так и искажения «до наоборот». Причём, уж чего-чего, а «странностей и непонятностей» в мире отечественной бюрократии ничуть не меньше, чем в кэрролловском «зазеркалье».
Один из главных парадоксов состоит в том, что многотысячная, могущественная, огромная до безразмерности постсоветская бюрократия образовалась в результате борьбы новой политической элиты с советской бюрократией, которую новые кумиры упрекали как раз в огромности и вездесущности. При этом возникшая новая бюрократия превзошла все эксцессы советской. В последние годы перестройки только ленивые «демократы» не критиковали злоупотребления и привилегии советских чиновников. Однако, придя к власти, они установили такую систему привилегий, льгот и правовых послаблений, построили столь эффективную систему коррупции, на фоне которых меркнут все достижения легендарных «аппаратчиков». Положа руку на сердце, скажем, что уровень материальных благ, которые может позволить себе любой (а в особенности – коррумпированный) глава городской администрации сравним только с тем, который был в своё время достижим только для высших иерархов советской элиты, а в определённом отношении этот уровень даже выше.
Начало девяностых – младенческий период постсоветской бюрократии – был временем почти романтическим. В моде были демократизм и доступность. Премьер Силаев в болотных сапогах и телогрейке инспектировал колхозные поля, а к главам городских администраций возможно было попасть на приём без предварительной записи и даже без документов и регистрации на посту охраны. Но в это же время начали проявляться опасные тенденции. Прежде всего, обилие новых задач (действительных, или воображаемых) привело к размножению бюрократов, хотя вся политическая борьба предыдущих лет проходила под лозунгом сокращения управленческих кадров. В просторных когда-то кабинетах бывших комитетов партии стало тесно. Там где раньше один солидный кабинет принадлежал одному партийному деятелю, стали размещаться от трёх до пяти новых управленцев. И эти новые управленцы существовали в условиях невероятной лёгкости бытия. Вопросы решались просто и почти неформально. Кредиты, создание общественных организаций, предоставление помещений, одним словом – всё, что теперь требует огромных временных затрат, соблюдения массы формальностей – тогда получалось в течение нескольких дней.
Это, конечно, было связано не только с романтическим духом времени. Важно помнить о том, что фактически постсоветская бюрократия формировалась в условиях правового вакуума. Законы советского времени полностью, или частично, перестали действовать. Новые законы для регламентации самых важных вопросов ещё не были приняты, а принятые отличались образцовой простотой и лаконизмом, оставляя многие аспекты на свободное творчество правоприменителей. И притом, что такое положение вещей было, в определённом смысле приятным для простых граждан, оно приучило бюрократов к произвольному решению важных вопросов, из чего и выросла их общеизвестная теперь вседозволенность.
Нынешний бюрократ в отличие от советского абсолютно уверен в своей безнаказанности и вседозволенности. И дело здесь не только в последовательном развитии указанных выше тенденций. В Союзе в отличие от современной России имело место разделение бюрократии на партийную и советскую. Существование первой из них в своё время не проклинал только ленивый. Однако, в случаях серьёзных злоупотреблений советских бюрократов, при проявлении судебного, или милицейского произвола, гражданин мог найти управу в партийных органах. Более того, обращение в вышестоящие партийные органы, вплоть до генсека, могло защитить советского гражданина уже от произвола низших партийных структур. И это плюс. Вообще, игнорируемый ныне принцип конкуренции равносильных структур - одно из лучших изобретений человечества. Во многом конкуренции и взаимному присмотру между КГБ и МВД Союза обе структуры сохраняли чистоту рядов и серьёзную степень защиты от коррупции. Такое же положение вещей мы видим и в Соединённых Штатах, где конкурируют друг с другом ФБР, федеральная полиция и ЦРУ. Напротив, взаимное благодушие нынешних российских силовых структур способствует росту их коррупции и, вследствие этого, незащищённости граждан от произвола.
В результате, избалованный вседозволенностью постсоветский бюрократ не знает конца административной жизни. Неудачи на одном посту ведут к переводу на другой пост. Только при смене расстановки политических сил, высшие бюрократы утрачивают свои позиции, но речь никогда не идёт о полном закате. К их услугам общественные организации, благотворительные фонды, почётные синекуры, или бизнес. Советский же бюрократ прекрасно знал, что такое опала и пенсия. И это вынуждало его соблюдать определённые стандарты поведения в отношении к гражданам.
Советский бюрократ не мог потерять идеологической ориентации. Любые внутренние разногласия с господствующей идеологией были для него чрезвычайно болезненны. Что до постсоветского бюрократа, то он лишён идеологии, если не считать идеологией признаваемое многими исследователями в качестве таковой стремление отождествлять интересы бюрократии с интересами Отечества. В этом состоит основная проблема нынешней партии власти. Это партия не идеологии, а именно власти. Это означает, что, в значительной части, её активисты поддержали бы любую другую партию, займи она господствующее положение. Не случайно в карманах многих её известных членов перебывали все партбилеты правящих партий, начиная с КПСС.
Постсоветский бюрократ иначе, чем бюрократ советский, воспринимает и семейные ценности. Даже не будучи идеальным семьянином, советский чиновник был вынужден хотя бы внешне соответствовать этому образу. Развод, а в особенности – развод не мотивированный серьёзными проблемами совместного проживания, мог привести к самым печальным для карьерного роста последствиям. Бюрократ, и в первую очередь – высокопоставленный бюрократ нашего времени не просто не знает подобной проблемы.
Для него чуть ли не модой стал развод с «негламурной» супругой для брака с женщиной, которая моложе и более привлекательна. Изменились нравственные координаты и в отношениях с детьми. Дети советской элиты были «золотой молодёжью», но их родители стремились к тому, чтобы «золотыми» они были во всех отношениях. Галина Брежнева, не реализовавшая поставленных возможностей, и известная своим скандальным поведением, шокировала советскую общественность ещё и потому, что была исключением из общего правила и контрастировала с хорошо и всесторонне образованными детьми других советских лидеров. Дети нынешних высокопоставленных чиновников в значительной своей части – крайне избалованные и испорченные бездельники, не представляющие собой ничего в личном плане. Причём родителей это не беспокоит. Своей задачей они считают не создать личность, которая могла бы обеспечить себе благоприятные условия существования, а создать эти условия непосредственно, предоставив чаду незаслуженные привилегии, и максимально освободив его от социальной ответственности.
Изменилось и отношение бюрократов к деятелям науки и искусства. Если оставить за скобками звёзд «творческой» тусовки и популярных «аналитиков», часто появляющихся на экранах ТВ, бюрократ не испытывает к творческой и научной интеллигенции ни малейшего уважения. По его мнению, (а здесь я почти дословно цитирую неформальные признания одного из крупных чиновников нашего города) это никчёмные люди, не умеющие жить, не способные заработать.
Оторванность чиновничества от народа приводит к оторванности и от той сферы деятельности, которую чиновник координирует. Это тем более заметно, что уровень профессионализма бюрократов катастрофически снижается. Следует признать, что кадровая политика советской бюрократии также базировалась на принципе предпочтения преданности и благонадёжности профессионализму. Но нельзя не признать и другого: советский чиновник, часто не бывший профессионалом в той области, которой ему приходилось руководить, после назначения делал всё возможное для того, чтобы вникнуть в новое дело, чтобы окружить себя профессионалами. Вспомним, насколько далека была ткачиха Фурцева от культуры к моменту её назначения министром. О её промахах и курьёзных высказываниях до сих пор ходят легенды. Но никто не посмеет отрицать, что она полностью погрузилась в новую среду. Не было премьеры в московских театрах, не было вернисажа, которые не удостоились бы её посещения. Нынешние же чиновники зачастую, как представляется, не считают необходимым вникать в действительные проблемы, предпочитая искусственно измышлять директивы. Это хорошо видно, например, в нынешней системе управления наукой и образованием. Кажется, что бюрократы от науки совершенно не представляют себе реального положения вещей в ВУЗах и НИИ, слепо копируя западный опыт, и пытаясь почти насильственно ввести его в рамки отечественной научной и образовательной традиции.
Эта нравственно разлагающая система координат приводит к деградации у постсоветского бюрократа того, что называется «простыми человеческими качествами». Он не хочет походить ни в чём на рядового гражданина, превратно понимая свою публичность. Он не постесняется устроить оргию в сауне, оказать давление на судью, чтобы закрыть дело в отношении своего родственника, потребовать ставить незаслуженно высокие оценки своим чадам-студентам. Но он сочтёт крайне неприличным и унизительным для себя пройтись пешком по городскому парку, и уж тем более – присесть под зонтиком в летнем кафе и прилюдно выпить кружечку холодного пива. Чем выше ранг бюрократа, тем заметнее то, что можно назвать «автоматизация личности». Он хочет выглядеть безупречным, не знающим пороков. Его речь становится искусственной, полной шаблонов и канцеляризмов. Он удивительно скучен…
Постсоветский бюрократ в общении с гражданами и в исполнении служебных обязанностей проявляет три качества, которые в своё время Конан-Дойль приписал мелкому лавочнику – он самодоволен, туп и медлителен. Однако это касается лишь повседневной рутины. Если речь заходит об изобретении коррупционных схем, от этих трёх качеств остаётся только самодовольство. Бюрократ становится сообразителен, как хороший компьютер и быстр, как гепард.
Парадокс состоит в том, что постсоветский бюрократ, при всех несходствах с советским бюрократом – очень советский человек, с точки зрения психологии. Не зря теперь всё больше говорят о заимствовании советского опыта, и в том числе - опыта однопартийности нынешней бюрократией. Заимствование это порой настолько буквально, что повторяет именно те ошибки, которые привели в своё время к краху КПСС. Новая правящая партия совершает громадную ошибку, занимая подобно КПСС всё властное пространство. В случае любых неудач в политике у неё не будет возможности «назначить стрелочников». Не будет виновата ни думская оппозиция, которой нет, ни «чиновники на местах», которых в последнее время лихорадочно вводили в ряды партии.
Ещё одной громадной ошибкой последних лет было введение института полпредства, который самым негативным образом повлиял на развитие бюрократии и коррупции. До его появления, коррупционеры на местах были отделены от центральных коррупционеров. Коррупционная система, таким образом, не была единой, сплочённой и монолитной. Задумывавшийся как «государево око» институт полпредов на деле с этой задачей не справился. Полпреды очень быстро находят общий язык с местными чиновниками, обрастают кругом друзей, и вскоре государево око застилают «обеды, ужины и танцы». Постепенно полпред становится фигурой, через которую складываются связи провинциальных и столичных чиновников. В целом сложилась система, в которой институт полпредства превратился в недостававшее звено между столичной и губернской коррупцией, и система эта, приобретя, наконец, целостность и монолитность, сделалась непобедимой.
В этих условиях постсоветский бюрократ устойчиво предпочитает личные интересы государственным, и этим отличается от советского с его по-медвежьи неуклюжим патриотизмом. Многие промахи советской системы правления были обусловлены не небрежением или эгоизмом чиновников, а их неумеренной активностью и чрезмерной исполнительностью.
Есть основания считать, что в настоящий момент постсоветская бюрократия состоялась, как класс в себе и для себя. И сейчас этот класс создал организующую его партию. В связи с этим, подчеркнём ещё одно «зеркальное» отличие от советской бюрократии: последняя формировалась путём бюрократизации правящей партии и контролируемых ей структур. Сейчас же речь идёт, напротив, о партийном оформлении уже сложившейся бюрократии. В последнее время эта партийно оформившаяся бюрократия заявляет о принятии мер против излишка бюрократии и мер по борьбе с коррупцией, что уже дало острословам повод резонно говорить о «борьбе пчёл против мёда»…
В чём же сила русского бюрократа? Он, в отличие от западного, не переносим на иную почву. Мы можем легко представить себе французского чиновника, перебравшегося в Испанию, и работающего там в административных структурах. Но представить себе русского заместителя главы администрации делающего чиновную карьеру в марсельской мэрии, невозможно. Наш бюрократ, как ни странно, связан с народом, он психологически необходим народу, который несправедливости не любит, а справедливости не ценит. Можно говорить об идеальном психологическом симбиозе русского народа и русского чиновничества. Мы не любим несправедливости, и это даёт нам почву для критики власти, которая всегда была для русских формой психологической разрядки, для журналистских расследований, которые нам всегда интересны. Мы не ценим справедливости, что даёт бюрократу «моральное право» оставаться таким, каков он есть.
В результате всех этих «странностей и непонятностей» постсоветского зазеркалья, родился на свет великий политический парадокс – впервые в истории правящим классом стал класс, интересы которого объективно противоположны интересам государства. Всё, что требуется для экономического, военного, социального роста страны губительно для постсоветской бюрократии и наоборот. При этом народ психологически неспособен изменить ситуацию.