Правовое регулирование культуры в России: анализ принципов
Шекспир и Рафаэль выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества, и, может быть, высший плод, который только может быть.
Ф. М. Достоевский. «Бесы»
Государство есть смертное тело народа, культура – его бессмертная душа. Великие народы прошлого, после гибели своей политической организации существуют для нас в сохранившихся памятниках своей культуры. Культура, таким образом, есть «конечный продукт» развития любого народа. Поэтому все достижения политической организации это лишь «побочный продукт» производства культурных достижений. В самом деле, соотношение культурного и политического начал в народе совершенно подобно соотношению духовного и телесного начал в человеке. «В здоровом теле – здоровый дух!». Только немногие из народов смогли достичь культурного величия без хорошей политической организации, или политического здоровья без великой культуры. Уровень политической организации находится в пропорции с культурными достижениями. Монументальному и многожанровому искусству Рима соответствует на финальном этапе его истории монументальное же государство, объединяющее множество разнообразных начал. Не зря в эпоху Ренессанса возрождение интереса к культуре Греции и Рима вызвало и возрождение интереса к их политическому наследию. Напротив, цыганский народ, нашедший себя в самых простых и стихийно-непосредственных формах народного искусства – музыке и танце, ограничивший себя достижением высокого совершенства в этих простых жанрах, в своей политической организации также не продвинулся дальше стихийно-непосредственной формы народной организации – табора.
Сознавая действительное соотношение политики и культуры, государственный деятель, если речь идет о подлинном политике, а не о временщике, преследующем только свои интересы и интересы своего клана, должен действовать таким образом, чтобы своим служением внести вклад в формирование «конечного» наследия своего народа, не считая промежуточные политические достижения самоцелью.
Очевидно, что современным лидерам не присуще ясное понимание этих начал, что ведет к печальным последствиям не только для культуры, но и для политической жизни. Не касаясь, ввиду ее очевидности, проблемы влияния низкого культурного уровня нынешних политиков на качество их деятельности, приведем вопиющий пример из современной международной политики.
В позапрошлом году исламские экстремисты, помимо многочисленных преступлений меньшего масштаба совершили два деяния беспрецедентного значения. Я имею в виду уничтожение древних буддистских статуй в Афганистане и разрушение Центра международной торговли в Соединенных Штатах. Второе деяние, связанное с многотысячными человеческими жертвами, разумеется, вызвало большее негодование мировой общественности, чем первое. Как известно, именно катастрофа 11 сентября привела к началу международной антитеррористической операции. Очевидно, однако, что, учитывая, культурно-историческое значение разрушенных талибами памятников, первая из названных акций была во всемирно-историческом плане не менее катастрофической, чем первая. Если бы наши современники действительно понимали значение культурного наследия, они должны были бы отреагировать на разрушение статуй так же горячо, как они отреагировали на события 11 сентября. Мировым лидерам следовало бы понять, что речь идет о покушении на общее достояние человечества, на оскорбление всех культурных его представителей. Это был тоже террористический акт, более того – акт агрессии против цивилизованного человечества. Если бы наши вожди осознали это, если бы одно только заявление талибов о намерении совершить это варварство было справедливо воспринято как вызов и справедливый повод к началу антитеррористической операции, сколько бы последующих преступлений безумных фанатиков можно бы было предотвратить! Если бы был осознана необходимость акции возмездия за уничтожение бесценных памятников, Западу не пришлось бы затем мстить за тысячи невинно убиенных на Манхэттене. Ясно, что уже в первой акции, варварство религиозных фанатиков проявило себя со всей очевидностью, и не было смысла ожидать, пока это варварство обрушит свою силу на тысячи беззащитных людей. Однако от кого мы стали бы требовать осознания этих начал? Не от северо-американских ли государственных мужей, которые вряд ли остановились бы перед тем, чтобы во имя победы над национальной гвардией Ирака подвергнуть серьезнейшей опасности памятники вавилонской культуры? Да и теперь они молчаливо благословили разграбление багдадского археологического музея и уничтожение беснующейся толпой багдадской библиотеки для снискания популярности оккупационных войск среди подонков иракского общества. Хорош ли этот пример? Как человечество должно относиться к тому факту, что «злобный диктатор» Саддам Хуссейн не одно десятилетие заботливо сохранял культурное достояние своего народа, а привезенная на танках демократия способствовала его уничтожению за насколько часов? Неудивительно, если, видя подобные подвиги прогрессистов, современная интеллигенция в очередной раз благословит автократию!
Итак, недопонимание значения культуры приводит к самым печальным последствиям в политической жизни. Является ли достаточной степень такого понимания в современной России, адекватно ли правовое регулирование российским государством культурной жизни действительному значению культуры для исторической судьбы нашего народа?
Главным документом, на основе которого должно осуществляться такое регулирование, является Закон РФ от 9 октября 1992 г. N 3612-I "Основы законодательства Российской Федерации о культуре", в который были внесены изменения в 1999 году. Именно в этом акте установлены базовые принципы культурной политики государства. Поэтому мы, прежде всего, должны оценить эти принципы с точки зрения провозглашаемых нами начал.
В преамбуле Закона декларируются исходные принципы, которые в целом следует признать верными, однако, не доходящими до необходимых обобщений. Здесь в первую очередь признается «основополагающая роль культуры в развитии и самореализации личности, гуманизации общества и сохранении национальной самобытности народов, утверждении их достоинства». Притом, что данное положение по существу неоспоримо, видно, что эта формулировка не содержит в себе исходного общего принципа признания культуры в качестве духовной основы бытия народа, из которого вытекает все остальное: и сохранение национальной самобытности и утверждение достоинства народа и гуманизация общества.
Впрочем, дальнейшие принципы, несмотря на игнорирование основополагающих начал, формулируются верно: отмечается « неразрывная связь создания и сохранения культурных ценностей, приобщения к ним всех граждан с социально-экономическим прогрессом, развитием демократии, укреплением целостности и суверенитета Российской Федерации». Далее выражается «стремление к межнациональному культурному сотрудничеству и интеграции отечественной культуры в мировую культуру».
Как видим, в преамбуле провозглашаются принципы всеобщего характера, в которых признание значения культуры в жизни личности не приводит к индивидуалистическому искажению универсальных начал. Однако в следующей за Преамбулой 1-й статье эта совершенно верная концепция тут же вступает в противоречия с провозглашаемыми в ней принципами, несомненно, вытекающими из юридического индивидуализма. Статья 1 Закона в качестве задач законодательства о культуре провозглашает:
«обеспечение и защита конституционного права граждан Российской Федерации на культурную деятельность;
создание правовых гарантий для свободной культурной деятельности объединений граждан, народов и иных этнических общностей Российской Федерации;
определение принципов и правовых норм отношений субъектов культурной деятельности;
определение принципов государственной культурной политики, правовых норм государственной поддержки культуры и гарантий невмешательства государства в творческие процессы».
Здесь мы сталкиваемся с попыткой объединить в одном законе универсализм и индивидуализм. Законодатель понимает всеобщее значение культуры как духовного начала в жизни целого народа и это понимание он отражает в Преамбуле. Однако в 1-й статье, он пытается «в соответствии с духом времени» свести проблематику к «правам человека и гражданина».
Не ясно ли, что, признав в Преамбуле великое общенародное значение культуры, законодатель обязан был в связи с этим объявить первейшей задачей законодательства о культуре обеспечение защиты и преумножения культурного достояния нашего многонационального народа во всей его полноте и только затем, и в связи с этим – обеспечение и защиту прав граждан на культурную деятельность? Если мы не защитим уже существующее культурное наследие народа, нам бесполезно защищать право гражданина на культурную деятельность.
Неверное соотношение общего и частного наблюдается и в последующих положениях Закона. После декларации задач, законодатель переходит к раскрытию смысла основных терминов. Уже вторая из дефиниций содержит в себе некоторое недоразумение. «Культурные ценности - нравственные и эстетические идеалы, нормы и образцы поведения, языки, диалекты и говоры, национальные традиции и обычаи, исторические топонимы, фольклор, художественные промыслы и ремесла, произведения культуры и искусства, результаты и методы научных исследований культурной деятельности, имеющие историко-культурную значимость здания, сооружения, предметы и технологии, уникальные в историко-культурном отношении территории и объекты».
Чрезмерная абстрактность элементов этого определения дает возможность сведения их к абсурду. Нравственный идеал нацистов – благосуществование «родной» расы вследствие унижения прочих рас. Эстетический идеал писателя Сорокина – живописание фекалий. Из формулировки же Закона (поскольку она не устанавливает необходимых ограничений) вытекает, что эти идеалы также должны быть защищены. Выходит, что я могу написать самый грязный грубо-натуралистический рассказ, в котором главный герой, пользующийся симпатией автора будет, вдобавок, проповедовать массовую резню; я могу провозгласить в этом рассказе ценности, грубо противоречащие всем устоям нравственной жизни моего народа; при этом мой демарш не может быть расценен как покушение на культуру. Любое нарекание в мой адрес я могу парировать тем, что таковы мои нравственные и эстетические идеалы. И более того: мое творение является культурной ценностью и подлежит правовой защите. Не должен ли был понимать законодатель, что, охранять любые идеалы – значит не охранять никаких!
То же относится к нормам и образцам поведения. Далеко не все они на деле относятся к культурным ценностям. Между тем из определения вытекает, что нормы поведения, принятые, например, в среде уголовников («понятия») или заключенных («тюремные законы») также подлежат защите. Опять же, провозглашая защиту любых норм и образцов поведения, мы не охраняем никаких.
Далее, не вдаваясь в подробности, поскольку наша идея, кажется, должна быть уже ясна, оценим некоторые из других элементов рассматриваемой дефиниции. Законодатель провозглашает культурной ценностью языки. Если при этом не делается уточнение о том, что имеется в виду литературный язык, соответствующий определенным нормам, то приходится сделать вывод о том, что объектом охраны является, например, и вульгарный жаргон, на котором разговаривает «поколение пепси». Законодатель также берет под свою охрану, без уточнения, национальные традиции и обычаи (видимо, включая кровную месть и похищение невесты).
Особую небрежность авторы Закона проявили при выделении такой разновидности культурных ценностей, как «произведения культуры и искусства». Прежде всего, логическая конструкция «культурные ценности – это /…/ произведения культуры» совершенно безобразна с точки зрения формальной логики. И опять же, отсутствие необходимых уточнений приводит к нелепым выводам. Идиотские песенки группы «Руки вверх», любая мазня маляра, считающего себя художником, корявые вирши графомана, не дающего покоя редакциям провинциальных газет – все это оказывается культурной ценностью и объектом правовой защиты.
Крайне неудачно и определение творческого работника: «физическое лицо, которое создает или интерпретирует культурные ценности, считает собственную творческую деятельность неотъемлемой частью своей жизни, признано или требует признания в качестве творческого работника, независимо от того, связано оно или нет трудовыми соглашениями и является или нет членом какой-либо ассоциации творческих работников». Согласно этому определению каждый поэт любитель, не могущий жить без своих творений (на уровне «На лугу стоит береза\ Моя милка лучше всех»), досаждающий их бесконечным чтением своим знакомым, издающий их мизерным тиражом на серой бумаге, одержимый комплексом «непризнанного гения», должен быть признан «творческим работником» на том только основании, что он создает нечто, формально относящееся к культурным ценностям, считает это недоразумение неотъемлемой частью своей жизни и требует признания своей «творческой» активности. Тем более что ст. 4 Закона распространяет область его применения и на самодеятельное (любительское) творчество. В стране, где большинство «звезд» массовой культуры, собственно, и представляют нам образец хорошо оплачиваемого богатыми родственниками или покровителями самодеятельного творчества появление подобной нормы вполне естественно. Однако законодатель должен стоять выше проституированной культуры своего времени и ориентировать граждан на более высокие идеалы. Нелепо, что, осмеивая по поводу и без повода мысль Ленина о том, что «каждая кухарка может управлять государством», мы считаем нормальным принятие законодательной концепции, согласно которой каждая кухарка может быть творческим работником. Демократизм в культурном регулировании необходим. Однако, заключаться он должен только в признании права народа на его культурное достояние, в признании высокого значения традиционного народного творчества как животворного истока всей культуры, уважения народа как коллективного творца и как интуитивно мудрой публики. Но демократизм, понимаемый как «народоправство», как благословение культурного плебейства, в этой сфере разрушителен.
Перейдем, однако, к следующему положению закона. Мне кажется не совсем корректным и определение культурного наследия народов Российской Федерации – «материальные и духовные ценности, созданные в прошлом, а также памятники и историко-культурные территории и объекты, значимые для сохранения и развития самобытности Российской Федерации и всех ее народов, их вклада в мировую цивилизацию». Что имеется в виду под «прошлым»? О любом произведении, поскольку оно было закончено, мы можем сказать, что оно было создано в прошлом. Если имеется в виду исключительно далекое прошлое, это неверно. Когда произведение действительно имеет культурную ценность, оно становится частью культурного наследия народа сразу же после того как становится его достоянием. Очевидно, что упоминание о «прошлом» здесь вовсе не было необходимым. Хотя остальная часть определения по сути своей хороша. И именно на ней, или на ее варианте должен был основываться законодатель. Гораздо проще было, не разделяя прошлого и настоящего, отождествить понятие «культурное наследие» с «культурными ценностями», а последние определить как «материальные и духовные ценности, а также памятники и историко-культурные территории и объекты, значимые для сохранения и развития самобытности всех народов России, их вклада в мировую цивилизацию, а также ценности, имеющие значение для культурного наследия всей мировой цивилизации, независимо от того, какой национальной или политический общности принадлежит заслуга их непосредственного создания» (возможны варианты). Таким образом, как раз и был бы достигнут уровень обобщения, не сводимый к абсурду. Исходя из этого определения было бы ясным, что ни нравственные идеалы нацистов, ни эстетические откровения крайних натуралистов, ни нормы жизни уголовной среды, ни варварский язык тинэйджеров, ни обычай кровной мести, ни любительские стихосплетения не являются культурными ценностями, поскольку для сохранения и развития нашей самобытности, для нашего вклада в мировою культуру, они не имеют никакого значения.
Как видим, всякая попытка свести проблемы культурной политики к индивидуалистическому аспекту чреваты логическими несообразностями, и, напротив, если мы концентрируем внимание на универсальном аспекте, эти несообразности исчезают.
Законодатель же не желает этого осознавать и целый раздел Закона, посвященный правам и свободам человека, составляет в откровенно индивидуалистическом уклоне. Здесь в худших традициях деклараций человеческих прав, вновь провозглашаются чрезмерно широкие установки, применение которых на практике чревато всякого рода нелепостями.
В ст. 8 провозглашается неограниченное право на творчество каждого гражданина, а том числе, независимо от его религиозных и политических убеждений. Возникает вопрос: что делать, если творчество гражданина неотделимо от этих убеждений, если в его творчестве мы встретимся с пропагандой насилия, политического экстремизма, религиозного фанатизма с поэзией самоубийства, разрушительного анархизма и пр.? Как совместить провозглашаемую в одном законе свободу творчества с запретом пропаганды определенных идей в другом законе, притом, что пропаганда эта может осуществляться в том числе и творческим путем? Положение осложняется еще и тем, что ст. 10 Закона предусматривает, что «каждый человек имеет право на свободный выбор нравственных, эстетических и других ценностей, на защиту государством своей культурной самобытности». Стало быть, я могу выбрать своими основными нравственными ценностями разрушение семей и растление малолетних; я могу избрать своей основной эстетической ценностью зрелище разлагающейся плоти и моя «культурная самобытность» должна быть защищаема государством!
Необходимое ограничение устанавливается только в 31-й статье основ: «Органы государственной власти и управления, органы местного самоуправления не вмешиваются в творческую деятельность граждан и их объединений, государственных и негосударственных организаций культуры, за исключением случаев, когда такая деятельность ведет к пропаганде войны, насилия и жестокости, расовой, национальной, религиозной, классовой и иной исключительности или нетерпимости, порнографии.
Запрет какой-либо культурной деятельности может быть осуществлен только судом и лишь в случае нарушения законодательства».
При анализе этого ограничения мы сталкиваемся с рядом затруднений. Прежде всего, слишком неопределенной представляется грань, за которой заканчивается простое провозглашение идей и начинается их пропаганда. Что такое, например, «Это я, Эдичка» Лимонова – смакование порнографии, или ее пропаганда? Далее. Если бы законодатель устанавливал бы ограничение для случая, когда творческая деятельность заключается в пропаганде определенных негативных принципов, его мысль была бы ясна. Но, оказывается, что государство может вмешаться в творчество, если оно ведет к пропаганде. Что значит – «вести к пропаганде»? Толкование этого выражение может быть самым разнообразным. А это всегда недостаток работы законодателя. Говорится о том, что ограничения могут применяться только в случае нарушения законодательства. Это, к сожалению, не разрешает целого ряда проблем. Эстрадные идолы, зомбирующие нашу молодежь, отупляющие ее эстетическое чувство, воспитывающие примитивизм в мировосприятии и потрясающую безвкусицу, не нарушают никаких законов. Однако ограничение их духовной власти было бы благодеянием государства, если бы последнее действительно желало бы уберечь нашу нацию от духовного убожества и нравственной деградации.
Наконец, установленное ограничение откровенно противоречит провозглашенному 10-й статьей принципу свободного выбора нравственных, эстетических, и других ценностей. Если я свободен выбирать любые ценности, ни о каком запрете на пропаганду речи быть не может. Если же мы признаем, что насилие, расизм, порнография, и прочие «прелести» недопустимы в творческой среде, значит не имеет смысла говорить об абсолютной свободе выбора. Здесь перед нами классический случай противоречия между стремлением к прогрессизму и здравым смыслом законодателя, результатом которого может быть только наполнение закона внутренними противоречиями.
Ст. 9 провозглашает приоритетность прав человека в области культуры по отношению к правам каких бы то ни было общностей. Этот принцип, возможно, справедлив в отношении прав государства и его структур, общественных движений, партий и прочих официальных и партикулярных образований. Но он абсурден, если речь идет о правах народа или всего цивилизованного человечества. Тем более что сам законодатель пытается придать высокое значение культурному наследию всего народа и признает важность проблемы сохранения и развития самобытности. Права народа как хранителя своего культурного достояния должны здесь быть на первом месте. Не может отдельный гражданин, опираясь на принцип приоритета своих культурных прав, пририсовать к портрету Лопухиной усы, если этого требуют его эстетические пристрастия и представления о творческом самовыражении! Нынешняя власть зачастую не желает этого понимать. Вспомним, было ли учтено мнение российского народа, единодушно протестовавшего против установки в Москве «петропервообразного» колосса? Но в данном случае приоритет был отдан праву на творческое самовыражение г-на Церетели. Подобных примеров можно привести множество, причем не только из постоветского но и, конечно, и из советского периодов нашей истории. И пока наши взгляды на права человека будут отличаться нынешней прямолинейностью, россиянам стоит быть готовыми к самым невообразимым эстетическим потрясениям.
Любопытно, что сам законодатель проявляет готовность ограничить индивидуальные права в пользу государственного интереса: ст. 12 Закона предусматривает возможность законодательного ограничения доступности культурных ценностей по соображениям секретности либо особого режима. Так почему же, если индивидуалистические ценности возможно отодвинуть на второй план во имя нашего помешанного на секретности государства, это невозможно сделать во имя гораздо более достойной цели – соблюдения культурных прав нашего народа?!
Далее законодатель совершенно логично переходит к правам и свободам народов и иных этнических общностей в области культуры. Российский народ многонационален, следовательно, его целостная культурная идентичность невозможна без сохранения составляющих ее элементов. Однако и тут законодатель, в порыве ложно понимаемого прогрессизма, допускает курьезные положения. Вся прелесть работы законодателя в том и состоит, что он свободен давать гражданам обещания, не будучи обремененным обязанностью их исполнения. Исполняют обещания законодателя и несут ответственность за их неисполнение другие ветви государственной власти. Поэтому обычно законодатель не слишком озабочен вопросом о принципиальной выполнимости обещанного.
В самом начале третьего раздела народам и иным этническим общностям Российской Федерации «гарантируется» право на «защиту, восстановление и сохранение исконной культурно-исторической среды обитания». Законодателю следовало бы подумать о том, возможна ли реализация этой прогрессистской установки в отношении всех этнических общностей. В России, например, немало ассирийцев, сохраняющих прочные связи друг с другом, свои традиции и обряды. Ассирийская диаспора в России есть, несомненно, полноправная этническая общность. Однако для восстановления исконной культурно-исторической среды их обитания нам пришлось бы, прежде всего, завоевать государства, занимающие теперь территорию древнего Междуречья. Остается только уповать на то, что ассирийцы не станут требовать этого от России в судебном порядке, справедливо обосновывая свои требования ссылкой на ст. 20 Основ Законодательства о культуре!
Следующий любопытный раздел Основ касается положения творческих работников. В этом разделе, государство берет на себя серьезные обязательства по созданию для творческих работников условий, совершенно благоприятных для их деятельности. Согласно данному разделу, Россия «стимулирует деятельность творческих работников, направленную на повышение качества жизни народа, сохранение и развитие культуры;
обеспечивает условия труда и занятости творческих работников таким образом, чтобы они имели возможность в желательной для них форме посвятить себя творческой деятельности;
способствует росту спроса со стороны общества и частных лиц на продукцию творчества в целях расширения возможностей творческих работников получать оплачиваемую работу;
совершенствует систему социального обеспечения творческих работников с учетом специфики творческой деятельности;
способствует материальному обеспечению, социальной защите, свободе и независимости творческих работников и педагогов, посвящающих свою деятельность традиционной и народной культуре;
совершенствует систему налогообложения творческих работников с учетом специфики их деятельности;
содействует творческим работникам в расширении международных творческих контактов;
расширяет возможности участия женщин в различных областях культурной деятельности;
реализует положения принятой ООН Декларации прав ребенка, учитывающие специфику ребенка, занимающегося творческой деятельностью;
обеспечивает для творческих работников льготные условия доступа к соответствующим учреждениям образования, библиотекам, музеям, архивам и другим организациям культуры».
Очевидно, впрочем, что подавляющее большинство этих положений совершенно фиктивны. Положение творческих работников, в особенности – в провинции, остается удручающе тяжелым. Если что то и делается для роста спроса со стороны общества на продукцию творчества, то это реализовано только в отношении результатов «творчества» звезд поп-культуры. Да и это, скорее «заслуга» ловких менеджеров, пользующихся небрежением государства в вопросе роста спроса на произведения академического искусства.
Провозглашение общего положения о правах, с последующей его дифференциацией по половому, или возрастному признаку – распространенный демагогический прием почти всех современных деклараций о человеческих правах. В рассматриваемом разделе мы также встречаемся с ярким случаем его использования. Законодатель особо говорит о «расширении возможности участия женщин в различных областях культурной деятельности». Это уточнение выглядит достаточно аппетитно с точки зрения современного прогрессиста, но по существу оно представляется совершенно излишним. Если уже закреплены права творческих работников вообще, то очевидно, что они касаются и женщин. О каком расширении идет речь? Если в нашей культурной среде имеется дискриминация по половому признаку, то законодателю легче было бы закрепить ясную и недвусмысленную норму о ее запрещении. Если дискриминация не имеется в виду, то о чем здесь говорит законодатель? Возможно, его раздражает сексизм наших оперных режиссеров, никогда еще не поручавших женщинам партию Руслана? Или обскурантизм мужских хоров, избегающих включения в свой состав женщин? Если уж законодатель не довольствуется провозглашением общей нормы, относительно всех творческих работников, а предпочитает рассматривать проблему более дробно, то почему бы ему не продолжить дробления? В конце концов, женщины, в свою очередь делятся на старых и молодых, стройных и полных, и пр. Возможно, законодателю не стоило забывать о том, что эстрадные менеджеры явно отдают предпочтение высоким, стройным и длинноногим блондинкам, в ущерб прочим деятельницам нашей культуры. В этой ситуации явно напрашивается законное положение о «расширении возможностей» полных брюнеток!
В 32-й статье предусматриваются меры по преодолению монополии в области культуры. При том, что сама по себе эта идея весьма благородна, очевидно, что законодатель неверно понимает существо монополий в этой области применительно к современным условиям, сложившимся в нашем отечестве, и, вследствие этого предлагает неэффективные меры борьбы с ними. Согласно указанной статье, «действия органов государственной власти и управления, должностных лиц, препятствующие возникновению новых субъектов культурной деятельности по мотивам нецелесообразности, квалифицируются как осуществление монополии и подпадают под действие антимонопольного законодательства Российской Федерации». В целях же борьбы с монополизмом, на государственные органы накладывается обязанность «содействовать созданию альтернативных организаций культуры, предприятий, ассоциаций, творческих союзов, гильдий и иных культурных объединений». Эти положения были бы своевременными в годы советской власти, когда официальные творческие союзы, финансируемые режимом, действительно играли роль организаторов культурной монополии. В настоящее же время механизм образования монополий в области культуры иной. Первый их источник – деятельность конкретных высокопоставленных творческих работников, активно демонстрирующих свою лояльность власти и приобретающих этим очевидные привилегии. Этот источник главным образом проявляется в сфере академического искусства и кинематографа. В этой же сфере монополизм проистекает из протекционизма, который «классики», неизменно входящие в разного рода жюри и комитеты оказывают своим ученикам и апологетам. Наконец, в сфере поп-культуры также можно выделить два источника образования монополий. Прежде всего, это деятельность неофициальных кланов, образующихся вокруг крупнейших «звезд» эстрады. Существование этих кланов категорически отрицается, но их активность – «секрет Полишинеля». Второй источник - деятельность крупных продюсеров. Последние, за некоторым резервом специфики своей деятельности, в целом, и по целям и по приемам своим, не отличаются от прочих крупных предпринимателей. Следовательно, здесь механизм образования монополий совершенно аналогичен механизму их образования в прочих областях бизнеса и средства борьбы с ним должны быть аналогичными. Очевидно, что предлагаемые законодателем меры никоим образом не затрагивают реальных источников образования монополий в области культуры, поэтому положения 32-й статьи следует считать совершенно пустыми и неэффективными. В силу же того, что государство не борется с реальными культурными монополистами, автоматически становится фиктивной и 33-я статья, в которой оно обязуется осуществлять протекционизм «по отношению к юным талантам, творческой молодежи, дебютантам, начинающим творческим коллективам».
Далее, Российское государство берет на себя ряд обязанностей, выполнение которых, по мнению законодателя будет полезным для развития и сохранения нашей культуры. Прежде всего, провозглашается политика протекционизма в отношении национальных культур (ст. 34). С этой целью применяются ограничительные меры в отношении импорта зарубежных культурных ценностей. Здесь мы вновь встречаемся с недоразумением. Подлинные культурные ценности, приходящие к нам извне, не могут повредить российской культурной идентичности. Сколь многим русская культура прошлого обязана своему знакомству с достижениями иностранного гения! Любые ограничительные меры здесь не только не приносят пользы; напротив, они чрезвычайно вредны для культурного развития любой нации. Если и следует их применять, то как раз к тому, что относится к иностранной поп-культуре. Следует оградить нацию от того, что несет нам примитивизм мировосприятия и портит художественный вкус. Кто-то остроумно заметил: «наша страна желала подключиться к водопроводу западной культуры, но вместо этого подключилась к канализации». Это положение как раз и должен был постараться исправить наш законодатель. Однако об ограничениях такого рода в законе не сказано ни слова. Вновь, усердствуя в излишнем, законодатель не замечает необходимого!
В следующих статьях перечисляются обязанности государства по сохранению памятников истории и культуры, и по ведению культурной статистики (ст. 35, 36). Притом, что сами по себе предлагаемые меры хороши, законодатель, в данном разделе не приходит к провозглашению главнейшей обязанности государства. Никакие меры, предполагаемые в области культурной политики государства не будут приводить к позитивным результатам, пока государство не возьмет на себя обязанности культурного и эстетического воспитания народа. Лучший способ сохранить культурные ценности – обеспечить спрос на них. Лучший способ преумножить достояние культуры – воспитать у народа уважение к творчеству (в подлинном смысле этого слова). Пока в школы не вернется качественное преподавание литературы, истории, музыки, и других предметов того же ряда, народ не станет союзником своей культуры. Нынешнее молодое поколение не знает культуры своего народа и, вследствие этого, не может ее любить.
Как только не ругали мы советские времена за все перегибы в области культурной политики! Но, как и во многом другом, в этой области, отказываясь от советского наследия, мы вновь выплеснули ребенка вместе с водой. Ведь были и несомненные достижения! Даже необразованные граждане в довоенные годы неплохо были знакомы с литературой, музыкой и живописью. Поговорите со стариками, и они расскажут вам, какая значительная часть эфирного времени отдавалась советским радио на классическую музыку. В «застойные годы» телевидение гарантировало нам, по крайней мере, один оперный спектакль и три-четыре драматических спектакля в месяц, пару симфонических концертов в неделю, несколько образовательных и художественных программ каждый день. Разве это было плохо?!
Сказанное не следует воспринимать как призыв к установлению запретов и ограничений в худших традициях советской практики. Напротив, мы полагаем, что российскому гражданину должно быть предоставлено право выбора. Но этого-то права у него и нет! Создается ощущение, что под запретом оказалась как раз академическая культура. Формально, конечно, наше телевидение предоставляет ее потребителям возможность «потреблять», но, положа руку на сердце, способен ли человек интеллигентный потреблять необходимые ему культурные ценности в то время, которое для него отводится? Я могу обожать Малера, но я не в состоянии слушать его Восьмую симфонию в два часа ночи, после напряженного рабочего дня. Но более благоприятное время подарено представителям поп-культуры. Лучшие часы отдаются тупым бразильским сериалам, в то время как подлинный шедевр – «Твин Пикс» Дэвида Линча нам предлагается смотреть ночью.
Впрочем, все пожелания, высказанные нами выше, будут относиться к сфере чистой фантазии, пока будут сохраняться действующие ныне масштабы финансирования культуры в нашей стране. Статья 45 анализируемого закона рассматривает финансирование культуры в качестве «основной гарантии» ее сохранения и развития. Законодатель, конечно, ошибается в построении шкалы ценностей, ибо «основной гарантией» этого может быть только высокая культура самого народа и государственных деятелей, иначе финансирование может быть направлено на сохранение и преумножения не истинных культурных ценностей, а только их видимости. Однако, само признание нашим государством соответствующей обязанности – отличный шаг, могущий дать нам определенные надежды. Но, увы, поводом для оптимизма представляется сам принцип, но не связанные с ним частности. Согласно упомянутой статье, на финансирование культуры ежегодно направляется не менее двух процентов средств республиканского бюджета Федерации. Бюджеты республик в составе Федерации и местные бюджеты обязаны раскошеливаться ежегодно не менее чем на шесть процентов. Если шесть «местных» процентов – вполне достаточная доля, то, норма финансирования культуры, определенная для федерального бюджета кажется нам явно заниженной. Вспомним самые значительные культурные события последних лет. Многие ли из них состоялись благодаря, главным образом, государственному финансированию? Увы, львиную долю необходимых средств предоставили меценаты. Но ведь любой значительный проект всегда связан с опасностью не найти последних. В идеале долю общефедерального финансирования культуры следовало бы увеличить до семи-восьми процентов. Разумеется, мы понимаем, что в условиях все еще нестабильной экономики, фактического бюджетного дефицита, тотальной зависимости его от «нефтедолларов», а всей экономики – от иностранной валюты, предлагаемый процент не вполне реален. Однако, государство, в особенности в законах программного характера, должно ориентироваться не только на наличное, но и на должное положение вещей. Можно было бы особенно подчеркнуть, что нынешний размер финансирования является временным, и подлежащим обязательному повышению пропорционально темпам экономического роста, вплоть до достижения желаемого размера.
В этой статье мы коснулись только основных принципов культурного регулирования, установленных анализируемым законом. Невозможно, да и не нужно в этом контексте анализировать все частности. Однако знакомство с этими частностями все же приводит к одному невеселому рассуждению. Конкретные действия по защите культурного достояния нашего народа закон предписывает совершать, главным образом, различным звеньям нашего государственного аппарата. В стране с высоким уровнем культурного развития бюрократии подобную установку можно бы было только приветствовать. Но что она означает в наших условиях? Те самые государственные деятели, которые не умеют правильно говорить на родном языке, которые, прежде всего, озабочены личным благосостоянием, которые недавно пустили культуру и образование в свободное плавание по беспокойным волнам дикого капитализма, которые благословили коммерциализацию образования (печальные последствия чего нам еще предстоит ощутить во всей полноте в ближайшем будущем), которые не стесняются коррупции и непрофессионализма – вот те государственные мужи, коим предстоит защищать великую культуру нашей страны. Наше государство, сделавшее за последние годы все возможное для уничтожения наших культурных завоеваний, берет культуру под свое покровительство.
Гениальная арабская притча. Маленький мальчик плакал на руках у слуги-негра. «Не бойся, я ведь с тобой» - сказал ему слуга. «Тебя то я и боюсь» - ответил мальчик…