Вызвал меня к себе директор. Он, необходимо отметить, всегда к себе вызывал – сам никогда не приходил. Хоть и кабинеты почти рядом. Запредельное ЧСВ* налицо, я считаю. Но не в тот раз. Тогда он не мог поступить иначе.
Немножко углублюсь в предысторию. После окончания ВУЗа и приобретения специальности «горный инженер-строитель подземных сооружений и шахт» меня, стоявшего 11 по списку из двух групп для выбора места распределения (а не был бы раздолбаем – точно в десятку вошёл бы!), отвёл в сторонку наш кореец советского происхождения и под предлогом того, что у семьи на плантациях лук не уродился, а кушать хочется, выпросил мою законную, остававшуюся после десяти передовиков учёбы и общественной деятельности, Макеевку, которая и ближе, и шахты серьёзнее, в том числе в разрезе оплаты труда.
Проникшись его скупой мужской слезой и чёрным поясом по каратэ, я дал слабину, уступил и направил свои стопы в малюсенький городишко в шестидесяти километрах от Донецка. За тамошним шахтоуправлением числилось четыре шахты, одна из которых, давшая название всему шахтоуправлению, находилась в городке, а три другие – в разбросанных по разные стороны от него посёлках.
Будучи в меру ленивым, но в меру же ответственным и гонористым… нет, не то слово, всё-таки – скорее, гордым, а также достаточно бестолковым ввиду отсутствия производственного опыта, я за полтора первых года из трёх положенных к обязательной отработке сменил четыре участка на трёх шахтах. Покривлю душой, если скажу, что вина за те демарши лежала полностью на мне, но речь вообще не об этом.
В итоге к тому времени, когда меня, такого строптивого и неуживчивого, уговорили перейти «работать» в контору шахтоуправления, директор уже неплохо меня запомнил по нескольким «КВН»-ам, как у нас там называли дисциплинарные комиссии, на которые вызывали прогульщиков, пьяниц и других нарушителей производственной дисциплины и общественного беспорядка.
В мои прямые обязанности входило отвечать перед министерством и ещё какими-то барышнями в городе Селидово по телефону за производство, когда некому было больше отвечать, ибо и директор шахтоуправления и его заместитель по производству, мой непосредственный начальник, куда-то смывались от греха подальше; по телефону же надиктовывать показатели корреспондентке отраслевого листка, делавшей потом от моего имени в своих заметках такие грамматические ошибки, что я краснел, как после бани с литром водки в придачу, и однажды поставил условие мною ни за какие коврижки не подписываться; лупать глазками перед председателем профкома объединения «Красноармейскуголь», когда он чихвостил меня за преступно бледную и невыразительную наглядную агитацию, за которую формально отвечала моя подчинённая Мария Афанасьевна, подвизавшаяся на этом поприще за два года до пенсии, и по мелочи – делать всякие никому не нужные расчёты по присланным из ДонУГИ и ещё до меня благополучно утерянным методичкам.
Поначалу ничто ничего такого-эдакого не предвещало. А дальше была случайность. Директор однажды спросил, как у меня в школе обстояли дела с русским языком, и я ответил, что знал его на твёрдую «четвёрку», хотя по какой шкале определялась её твёрдость, в отличие от шкалы твёрдости пород Мооса, я и сам не знал. Но так говорили учителя. Кому, если не им, верить? Получив устроивший его ответ, он солгал, что всю ночь готовил доклад к партхозактиву, мог наделать ошибок, а вычитывать некогда, посему это должен сделать я, после чего отдать девчатам-машинисткам его распечатать. На самом деле доклады ему писал уже старый и ещё бодрый начальник ОТиЗ, но, как оказалось, тот тоже излишней грамотностью не блистал. Очевидно, директору в министерстве за это поставили на вид без занесения матюков в личное дело.
Как бы там ни было, но после этой вычитки он стал поручать мне писать для него различные тексты выступлений – от партхозактивных докладов до похоронных речей. Сейчас это называется спичрайтерством, а тогда никак не называлось.
И вот он меня вызвал к себе в очередной раз. В кабинете кроме него был возрастной уже, седой мужчина с наградными планками в едва ли не четверть полы пиджака. Директор представил нас друг другу:
- Знакомьтесь. Это собственный корреспондент газеты «Социалистический Донбасс» Модест Александрович Подзолкин…
- Очень приятно… - Попытался я прийти в себя от неожиданности, чтобы хотя бы выглядеть более-менее культурным.
- А это наш молодой и талантливый инженер…
Надо же, как вырос я в его глазах за какой-то год с хвостиком! Помнится, на одном из «КВН» он утверждал, что, если я покину их обитель и вернусь в Донецк, то с моими талантами потолок мне будет – торговля мороженым с лотка на улице. И вот я уже стал молодым талантливым инженером, не ударив с тех пор для этого и палец о палец!
- Так, ну, Модест Александрович введёт тебя в курс дела, а мне некогда, спешу, убегаю.
И Модест Александрович принялся вводить.
- Как вы знаете, скоро грядёт XXVI съезд КПСС… - начал он и я скорчил рожу формата «вне подозрений», как будто действительно это знал. – И наше издание готовит серию статей первых руководителей об успехах их предприятий и о том, какие меры необходимо предпринять, чтобы эти успехи таки появились.
Ваш директор поручил написать статью сначала главному экономисту, но тот необдуманно свалил всю ответственность за светлые перспективы развития шахтоуправления на министерство. Лично мне статья понравилась, но директор, видимо, ещё хочет поработать директором и забраковал попытку. Сказал, только через его труп. И перепоручил это дело вашему непосредственному начальнику – своему заместителю по производству. Второй вариант статьи полностью устроил директора, однако не устроил меня, поскольку представлял собой ни что иное, как обычный годовой производственный отчёт, с которого и был передран слово в слово, я проверял.
От вас требуется всего ничего: написать статью, которая удовлетворила бы и министерство, и директора, и газету. Принимайтесь за дело, молодой человек! Смелее!
Да легко! Или я не писал в школе сочинений по произведениям, которых не читал?! Сплошь и рядом! Но приличия ради нарисовал морщинами на лице слово «проникся», после чего и был таков. За написание статьи я взялся с неприсущим мне рвением, поскольку конторская скука уже вконец меня доконала. Сдавать донорскую кровь и брать отгулы я не мог – в детстве меня настиг гепатит. Приходилось ездить в колхоз на прополку, но это очень муторно: два рядка на человека, первый из которых уходит за горизонт, а второй из-за него возвращается.
Не перенапрягшись, я написал статью, Модест Александрович забрал отпечатанный с черновика вариант и, по всему выходит, одобрил, так как передовица во всю первую полосу вышла в свет без единой правочки – я не поленился, сравнил с черновиком. Только подпись не моя, а директора. Всё равно было очень приятно, несмотря на то, что отдавал себе отчёт: её просто никто не читал. Ни до публикации, ни после. Если не считать меня. И чуть погодя – главного инженера.
Тому потребовался доклад к партхозактиву на ту же тему, он поручил это моему новому непосредственному начальнику, бывшему парторгу центральной шахты, занявшему место предыдущего, безвременно почившего на рабочем месте после чрезмерного возлияния в его-то годы, а новый начальник – мне. Не имея а) привычки заниматься плагиатом, даже у самого себя, и б) ни малейшего понятия о том, что ещё можно высосать из пальца по этой теме, я всё-таки накропал нечто неудобоваримое, начальник схватил черновик и полетел к главному.
Не прошло и десяти минут, как он бумерангом возвратился в кабинет и коршуном накинулся на меня.
- Главный сказал, что это чушь собачья, и что выдумывать ничего не надо, а надо взять вот эту статью и передрать подчистую! – Бросил он мне на стол газету… с моей статьёй. И тут наступила минута моего триумфа. До сего момента, зная меня только по «КВН»-ам и не допуская даже мысли, что нынче я у директора на хорошем счету, ибо являюсь его спичрайтером, он всё время пытался со мной конфликтовать. Наверное, памятуя о моём ответе на одной из дисциплинарных комиссий на его вопрос: «Где твоя комсомольская совесть?!» Я ответил, как сейчас помню, пафосно и еле сдерживая неподходящий в такую минуту смех: «Совесть не делится на комсомольскую, партийную, профсоюзную и беспартийную. Она либо у человека есть, либо её нет. Но она одна!» После чего директор хмыкнул, а он уткнулся своим клювом в направлении столешницы и больше не отсвечивал.
Я молча взглянул на газету, открыл ящик стола, достал свой черновик статьи и кинул рядом с газетой.
- Это что?
- Это? Это я уже передрал. Точнее, газета у меня передрала.
Начальник вытаращил глаза-блюдца, сличил почерк на черновике с почерком на других заполненных мною бумагах и не скажу, что пришёл в восторг, но с той поры стал со мною ласков и приветлив. Он же вообще был своеобразным товарищем: если разговаривал по телефону с подчинёнными, у него прорезался густой бас, а стальные нотки в голосе разили собеседника похлеще обоюдоострого клинка. Когда же звонил директорский телефон прямой связи, подскакивал и блеял чуть ли не фальцетом, вытянувшись по стойке смирно от начала и до конца разговора. На директорский вызов к себе в кабинет реагировал только спринтерским бегом с низкого старта – стул не всегда сразу успевал отлипнуть от подобострастной задницы и порой делал ему подножку. Что его очень злило, тем более, что я каждый раз не мог удержаться и в голос хохотал.
Кстати, за эту, как и за вторую, она же последняя, на другую тему и в журнале «Уголь Украины», статью мне заплатили гонорар. Да, представьте себе! 1 рубль 00 копеек. И заставили расписываться в ведомости за получение. Не знаю, в какой. Ума не приложу: статьи-то не мною подписаны. Может, как материальную помощь провели? А что? Рубль на дороге не валяется…
Таким образом, можно со всей ответственностью заявить, что я с благодарностью последовал давнему совету редакции журнала «Огонёк» (или «Юность»?), которая вопреки своим же принципам отрецензировала мой очередной присланный им опус просьбой не выносить им мозг своими литературными экзерсисами, а «попробовать поработать и поднабраться опыта в журналистике – хорошей школе литератора».
ЧСВ* – чувство собственного величия.