Расскажу я вам, ребята,
быль, которая случалась,
нет, не раз, не два, а часто,
вот те крест, четыре точно
в летнее, конечно, время.
В пятницу мы бьём копытом,
ждём субботу с нетерпеньем
чтобы, загрузив пожитки,
и, отринув все сомненья,
из столицы, из Пхеньяна,
прямо к морю устремиться,
в сторону, то бишь, Вонсана.
Через горы, перевалы
и сквозь тёмные тоннели,
как сквозь чёрные, блин, дыры, -
это ведь почти что Космос!
Если строго между нами,
то в пылу эмоций ярких
как-то и не замечаешь,
что сиденья враз промокли.
Конденсат, наверно, горный?
Эка вон, гляди-ка, тучка
на вершинку накололась.
А потом - всё дальше, дальше,
вдоль морского побережья,
в Сичжунхо скорей и в море,
в нём лазурно-бирюзовом,
Айвазовский отдыхает,
смыть всё то, что накопилось
на душе, да и снаружи.
Грязь столична ядовита -
могут повсплывать все рыбы:
и кефали, и мурены,
и коньки морские даже.
Если были б здесь пингвины,
и они бы всплыли тоже,
но, скорей, из любопытства.
И пусть местные корейцы,
и, тем паче, их собаки
из того же любопытства
слушают, дрожа телами,
крик в ночи российских граждан,
стоны наших россиянок,
видно, обгорели спины,
вот и корчатся от боли.
К этому добавьте песни
и фольклор могучий дюже,
только, чур, без перевода!
А наутро, вдруг проснувшись,
протерев глаза спросонья,
хронологию событий
так, однако, и не вспомнив,
понимаем мы, что было
это, как его, ну, счастье,
что оно с утра пораньше
обошло нас всех по списку,
каждого облобызало:
в темя, в спину, или в щёчку,
или в то, что подвернулось.
И на этой сладкой ноте
то, что называлось счастьем,
сгинуло, увы, бесследно,
вышло вон и не вернулось,
просто пропадом пропало,
мимолётно растворясь.
Кое-что осталось всё же,
личное в тираж не выйдет.
Это спрячем мы в копилку,
а копилку в сейф железный,
сейф зароем за сараем,
утрамбуем, разравняем,
ключ придётся бросить в море.
Значит, снова ехать к морю?
Так ведь мы всегда готовы.