И всё же день рождения настал.
Итак, граф Ишта приготовил дочери сюрприз, но не знал, как его преподнести… А! Теперь уже неважно! Важно – заставить её принять подарок. Может, Бог даст, она забудет своего агая, даст отцу успокоение и мир – ведь с тех пор, как умерла её мать, графиня Елена, дочь совсем отбилась от рук. Еву пора выдать замуж и утихомирить – но кто бы мог подумать, что во всех западных графствах не найдётся того, кто мог бы её заинтересовать?
Несмотря на уверения врача, проведшего тайное обследование Евы во время её долгого сна, граф Ишта не мог быть ни в чём уверен, и червь сомнения и страха терзал и грыз его сердце и мозг.
Граф отдал распоряжение об анализе, не колеблясь, но внутри разрывался от боли: было тяжело сознавать, что Еву подвергают такой унизительной процедуре, но ещё ужаснее становилось от мысли, что её касался этот дикарь! Тщательное лабораторное исследование показало отсутствие следов чужого белка или инфекции, но что бы там ни происходило, надо выдать её замуж как можно скорее!
Если б была жива мать, то бремя воспитания дочери не легло таким тяжким грузом. Да, её плоть не преподнесёт неожиданных сюрпризов, но что затаилось в её вздорной, упрямой головке и пылкой душе? По счастью, он получил ответ от графа Марика очень быстро – офицер Кейт Марик отпущен на побывку досрочно ввиду особо уважительных обстоятельств
Накануне праздника, вечером, когда Ева ни с чем вернулась домой из тюрьмы, на посадочной площадке крыши господского дома приземлился небольшой персональный офицерский вертолёт. Милорик встретил графского племянника с распростёртыми объятиями…
… Ева вышла к гостям такая же ослепительная и недоступная, как обычно. Однако роскошное платье из настоящего земного шёлка и волосы, убранные в сложную причёску, с диадемой из Марсианских хризолитов (подарок графа дочери) – не могли скрыть, как она похудела и осунулась, и какой стала серьёзной и ушедшей в себя.
И всё равно на губах её играла прежняя холодная улыбка, голова была поднята гордо и высокомерно, глаза смотрели вызывающе. Она говорила стандартные приветствия и ничего не значащие, приличествующие случаю фразы, вежливо выслушивала поздравления, раздвигала губы в улыбке, оставаясь равнодушной и далёкой. И только присутствие любимой подруги Кэти и учителя Родила, за которого ходатайствовала Кэти, оживило её. Она хотела бы уйти с ними вместе, расспросить учителя о Гелле, о том, что удалось ему узнать о жизни агаев от молодой женщины, но приходилось сдерживаться, чтобы вытерпеть хотя бы первую половину вечера.
Отец подвёл к ней молодого человека с военной выправкой, но в строгом штатском костюме, красивого, с любезной полуулыбкой, казавшейся вполне искренней, с тонкими чертами лица и с безупречными манерами. Портили его только небольшие тёмные усики, придававшие неуловимое сходство с древним земным животным – кошкой. Этих зверьков разводили только в Заозёрье, и на ежегодной ярмарке они продавались очень дорого.
- Кейт Марик, - представил молодого человека Ишта. – Заканчивает морское училище в Даргисвилле, потом пойдёт в Академию. Будет капитаном крейсера, – добавил граф не без гордости. – Сам граф Марик считает его умнейшим юношей. Представь себе, дочка, этот достойный молодой человек уже так много успел повидать! Кейт, - обратился он к Марику, - ты расскажешь Еве о своих путешествиях? Ведь мы, степняки, такие домоседы – редко куда-либо выбираемся… А ты, Ева, - обратился он к дочери. – Покажи Кейту усадьбу, и будь гостеприимней.
Ева сухо кивнула. Она уже поняла, что означает этот визит, и что её судьба решена без её участия. Она взяла юношу под руку, и они пошли вдоль залы, а граф Ишта сел на диван и в изнеможении откинулся на спинку. Кажется, он сделал всё, что мог.
- Ваш отец – чудесный человек! – Сказал Кейт. – Дядя много о нём рассказывал замечательного, и я сегодня убедился в его правоте. А как он потрясающе разбирается в лошадях – я обязательно выберу время осмотреть ваши конюшни. О них идёт слава до самых гор.
- Вы очень любезны, Кейт, - улыбнулась Ева уголками губ. – У отца действительно лучшие конюшни, и он вам их покажет с большим удовольствием.
- Ваши степи мне напоминают море – такой же бескрайний простор, травы высотой с деревья колышутся, словно волны в шторм. Только ветер сухой и горячий, и запах иной…
- А к концу лета травы выгорят, и степь больше будет походить на гигантскую жаровню. В это время хорошо в холмах – прохладно и свежо… - неожиданно грустно ответила Ева, поглубже пряча нахлынувшие воспоминания, и провела рукой по лицу, словно стирая их отражение.
- Если позволите, я как-нибудь покажу вам потрясающей красоты раковины, которые собирал специально для вас на одном уединённом островке – представьте себе выступающий из моря утёс, и вокруг…
Кейт оказался не таким уж замороженным сухарём, как думалось Еве. Он был словоохотлив и остроумен. Очень скоро она почувствовала себя с ним спокойно и свободно – он не лез с назойливыми глупостями, был ненавязчив, предупредителен, подчёркнуто вежлив, тактичен и неглуп. Великолепный набор качеств!
Подтянутый, изящный, улыбчивый молодой офицер увлекательно и с юмором повествовал об учёбе в классах и о практике в морях. Он был мечтой любой девушки из любого графства. Пожалуй, Ева и сама увлеклась бы им, или хотя бы приложила усилия для приобщения к своей коллекции покорённых.
Но Ева уже принадлежала другому.
Они танцевали, и Ева совсем близко вдыхала запах его духов, тонких и изысканных, видела его глаза, оглядывающие её, точно кошка – близкую мышь, и полуулыбку, уверенную и хладнокровную, красивые тонкие губы, шепчущие неизбитые комплименты. Он уже был готов свататься, раз так решил дядя, он уже примеривал Еву к себе, словно новый модный костюм, он уже считал её своею и видел в супружеской постели.
Но его слова не трогали Еву, она их не слышала – это голос Кора говорил ей: - «Иди ко мне, девочка…». Это запах его пота, его тела, замешанный на запахах горячей земли, плавящейся смолы и одежды из кожи вепродов, кружил её голову…
Затем они вышли в сад к бассейну, и Ева поспешила к группе своих одноклассников, где увидела Кэти. Там обсуждалась недавняя экзекуция на площади – хорош или плох этот древний закон? И так ли уж он плох, как утверждает учитель Родил, и как всё-таки рабу удалось выдержать столько ударов, сколько рёбер сломано камнями, остались ли целы почки, и выживет ли он?
- Безусловно, закон плох, - вставил Кейт всё с той же полуулыбкой. – Подобные зрелища пробуждают звериные инстинкты и провоцируют у одних - нездоровые способы моральной и физической сатисфакции, расслабление и сентиментальность – у других, крамольные идеи – у третьих. Преступника надлежало уничтожить другим путём – вздёрнуть на месте, на вершине холма, на устрашение соплеменникам, а не везти сюда, как рассадник заразы и крамолы… Что с вами, Ева? – обеспокоено обратился он к своей спутнице. – Вас что-то тревожит?
Ева отшатнулась от него, словно тот занёс руку для удара, и Кейт крепче подхватил её под локти. Смертельная бледность залила лицо девушки, зрачки расширились.
- Кажется, я выпила лишнего, - безжизненным голосом произнесла она. – Прошу меня извинить, кружится голова…
Кэти бросилась к подруге, перехватила её у озадаченного Марика, и увела подальше от его удивлённых глаз. Фейерверк и купание в тёплом бассейне, освещённом гирляндами разноцветных фонариков, прошли без именинницы.
Кейт не остался в одиночестве, но чувствовалось, что он раздосадован. Граф Ишта выпил вместе с ним по бокалу красного и извинился за Еву – обычные женские недомогания, м-да… Ничего, она скоро вернётся…
Ева и вправду вернулась – через час, который провела в часовне на коленях. И даже танцевала с Кейтом – приличия были соблюдены, репутация спасена. Но от прогулки при луне отказалась, и простилась с Кейтом безучастно и отстранённо, даже не позволив поцеловать в щёку.
А наутро Милорик вошёл в комнату Евы.
Ева не спала всю ночь, её глаза были красные и усталые, словно не семнадцать лет, а целые полвека придавили её к земле. Однако голос был твёрд и сух.
- Что ты хочешь, папа?
- Я хочу, чтобы ты приняла предложение Кейта, дочка. Он приехал сюда просить твоей руки, по обоюдному согласию с графом Мариком. – Ответил Ишта, стараясь оставаться таким же твёрдым, как и она.
- Это я уже поняла. Но ты не хочешь спросить, чего хочу я.
Граф вздохнул.
- И чего же ты хочешь, дочка? – тихо спросил он. – Только не говори, что хочешь стать женой раба. У нас страна строгих правил. Тебя не поймёт никто. Тебя изгонят из графства. Ты это понимаешь?
- Да, отец. Я уже не ребёнок.
- Если так, то ты должна понять, какой позор я пережил, и что переживаю сейчас – страх за тебя и твоё будущее, страх за весь уклад нашей жизни, страх за… - граф запнулся. - …за твоё здоровье.
- Со мной всё в порядке, папа, я не беременна – если ты боялся именно этого. Кор не мальчишка. Это было исключено.
- Да-да… - смущённо пробормотал граф, пряча глаза. – Значит, ты должна поступить так, как хочу я. Твой брак с Кейтом – дело решённое и… срочное! Я же люблю тебя, доченька моя единственная! – его голос стал умоляющим и жалким.
- Что ты готов сделать для того, чтобы я стала женой Марика?
- Да что угодно! Ради вас – ничего не может быть невозможным. Всё, что только имею, всё, что могу. Хочешь, уезжай к морю, хочешь – управляй графством. Ты молода, а я уже стар…
- Скажи мне, папа, жив ли ещё раб? – перебила Ева его страстную речь.
- Жив… - граф удивлённо и настороженно посмотрел на Еву. – Кажется.
- Я выйду за Марика. Но взамен ты поступишь по закону – отпустишь Кора Галлимара, дашь ему уйти на родину и не тронешь его поселение.
Граф развёл руками, принимая условие.
- И ещё, - продолжала Ева. – Я… хочу проститься с ним. Без свидетелей.
- А вот это уже невозможно, и закон здесь не при чём. Я этого не позволяю – и точка!
- Я должна убедиться, что он в порядке. Нельзя… нельзя нарушать законы собственного графства, это ударяет по чести и достоинству правителей и их детей.
- Ты увидишь его – но на расстоянии! И в моём присутствии! Это последнее слово! – граф побагровел от гнева. – Больше мне не о чем с тобой разговаривать!
- Так когда же я увижу его? – настойчиво повторила Ева.
- Сегодня! Сегодня же! И чтобы больше духу его не было в моём городе! – закричал Милорик, отшвыривая кресло, и ринулся к выходу. Хлопнула дверь, а Ева обессилено опустилась на пол, засмеялась и заплакала. Сердце бешено колотилось – она увидит его! Всё остальное сейчас не важно.
...
Подземным переходом Ева в сопровождении графа и двух офицеров охраны явилась к пропускному пункту тюрьмы. Мрачный комендант Сол, не глядя на Еву, молча открыл световым ключом внешнюю дверь, и они углубились в недра каземата, затем на лифте спустились ещё на два этажа вниз. В коридорах было пусто, чисто и сухо, мертвенно-бледный свет заливал голые стены и людей, искажая лица до неузнаваемости. Подземелье давило и угнетало уже одним только своим названием, своей глубиной. Здесь любой, и осуждённый, и посетитель, равно ощущали себя погребёнными заживо.
Когда-то кто-то предложил просто сэкономить таким образом жизненное пространство, и строить тюрьму вглубь: не всё ли равно – преступники уже не совсем люди. Попасть сюда – значило пропасть навеки с лица земли. Сколько неправедно осуждённых сгинуло здесь, в том числе и рабов-агаев, уже перестали считать. Просто опустили в подземелье – и забыли.
Охранники дежурили здесь по 4 часа в сутки и сменялись – больше не выдерживали. На них либо накладывало клеймо вечное молчание, либо, напротив, они говорили без умолку, лишь бы заглушить царящие тут страх и безысходность.
Сколько солдат за историю каземата сошли здесь с ума, слушая безумные вопли и вой арестантов, и гулкое эхо, превращающее их в звериный рёв, - комендатура умалчивала.
Ева старалась не показать дрожь и ужас – она спустилась на самое дно впервые в жизни. Ледяной сыростью веяло от стен, потолок каждую минуту стремился рухнуть и придавить её здесь, словно каменная плита – бабочку.
Комендант ввёл их в комнату свиданий. Она была перегорожена решёткой. Граф сделал знак всем покинуть помещение. Каждая минута здесь казалась вечностью – а каково же было агаям, привыкшим к простору и свежести лесов!
Но вот ввели Кора – и время остановилось совсем. Ева едва сглотнула подступивший ком. Кор сейчас не был похож на себя. Шрамы и рубцы покрывали его лицо и руки, он прихрамывал, кисть левой руки была до сих пор перевязана. Грязная рубашка, ввалившиеся щёки, неровная щетина, серая кожа, спутанные волосы, потускневший взгляд – и всё же чувствовалось, что граф берёг его, как берегут заложника, на всякий случай.
И этот всякий случай настал.
Кор передвигался, с трудом подтягивая перебитую ногу, и Ева с гневом обернулась к отцу. Тот сидел неподвижно, не спуская тоскливых глаз с решётки, неестественно прямо, пытаясь унять боль в груди. Его привычный мир только что дал фатальную трещину.
«Опять сердце барахлит», - думал он. – «Пора серьёзно браться за лечение. Пора, пора…»
А Ева подошла к решётке, прижалась лицом к прутьям из сверхпрочного металла.
«Милый, милый, как они тебя мучили…»
Кор приблизился – но не смог коснуться девушки. Кроме решётки, их разделяла световая линия – электронная аварийная защита. Переступи он её – и тут же взвоет сирена и рухнет защитный экран. Эта мера подавляла в заключённых импульсивность, убивала радость встречи с близкими.
Кор поднял правую руку и сделал движение, словно провёл ладонью по её волосам, лицу, груди… Вот его пальцы коснулись её подбородка, щеки, провели по вздёрнутой верхней губе – и Еве захотелось поцеловать эти пальцы.
В его глазах засветилась прежняя нежность, уголки губ тронула улыбка – бледная тень прежней улыбки Кора Галлимара.
Ева не хотела скрывать слёз – но была обязана это сделать. Губы и язык не слушались её, слова потеряли смысл, ушли в глубину, спрятались и стушевались, дыхание стало прерывистым. Она тоже подняла руку, и их ладони встретились, даря друг другу тепло и любовь. Ева почувствовала на расстоянии, как дрожат его пальцы, как хотят они сжать её кисть.
Губы Кора дрогнули, целуя её пальцы, и Ева вернула поцелуи. А их глаза тем временем вели разговор, внятный лишь им одним.
«Какое счастье, что ты жив! Какая боль, что тебе пришлось страдать из-за меня! Простишь ли ты меня за эти муки и мою глупость?»
«Но и ты, моя госпожа, моя девочка, тоже страдала из-за меня!» - возражал Кор.
Граф Ишта заворочался и закашлял, обеспокоенный долгим молчанием, и Ева вздрогнула.
- Кор, ты свободен! – сказала Ева звонко и гордо, и постаралась улыбнуться. – Тебя никто больше не посмеет тронуть. Гелла в городе, и она ждёт тебя, чтобы вместе отправиться домой.
«… Я больше никогда в жизни не увижу тебя», - тосковали глаза. – «Но память согреет моё одиночество. Я благодарю тебя за уроки любви и милосердия. Никто и никогда не сможет заменить тебя, любить так, как ты… Я буду сравнивать с тобой любого мужчину, искать совершенства – и не находить…»
- Спасибо, госпожа, свобода – это самое великое счастье, какое может быть у агая, я буду молить за вас наших богов.
«Ты удивила меня, девочка, странная, нежная, страстная девочка, жена моя, прими и мою благодарность за то, что ты есть. Ты вернула мне юность и веру в милосердие и честь. Честь, что стоит за гранью бесчестья».
И их губы вновь потянулись навстречу друг другу.
Она целовала его шрамы и рубцы, и говорила им «прости», и посылала пожелания исцеления. Она снова чувствовала его дыхание рядом, и касание ресниц на щеке, и волосы его щекотали ей шею, а руки касались бёдер нежно и властно.
Его губы надвигались, чтобы взять в свой плен последний раз – и уже навсегда выпустить на волю… Она лишь на миг закрыла глаза, и встретила его сухие губы, и судорожно вздохнула. Кроме Кора, этот вздох не слышал никто. Он был последней жемчужиной в прощальном ожерелье.
- Вот и всё, Кор, – едва слышно шепнула она, вновь открывая глаза. – Желаю тебе счастья…
Она повернулась, лёгкая и прямая, и, не оглядываясь, быстро пошла к двери.
- Будьте счастливы, госпожа, не тревожьтесь обо мне и не поминайте лихом! – Кор усмехнулся ей вслед так, как это умел делать только он, и поднял руку в благословляющем жесте – прощая и любя.
...
На следующий день Кор Галлимар с Геллой покинули город в двухместном электрокаре-вездеходе, милостиво выданном графом Иштой по случаю предстоящих радостных перемен в доме. А Ева Милорик приняла предложение Кейта Марика, морского офицера, о помолвке. Со свадьбой решили не тянуть.