В эти дни литературная Россия отмечает юбилей - 150 лет со дня рождения донского писателя и общественного деятеля Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920гг), одного из возможных авторов "Тихого Дона".
Первый раз я прочел роман, когда мне было не больше лет, чем Шолохову во время начала работы над книгой. Поэтому сомнение закралось сразу, точнее неверие в то, что плохо образованный юноша мог поднять такую глыбу.
Но только в 80-х я узнал про гипотезу об авторстве Крюкова из многочисленных публикаций на эту тему, в первую очередь - труда Медведевой-Томашевской с предисловием Солженицына.
И все же не думаю, что все так однозначно. Так что обо всем по порядку.
Крюков подходит прежде всего потому, что он сам родился и жил на Дону, отлично знал уклад жизни, речь казаков, был опытным литератором - как писатель и очеркист давно печатался в краевых газетах и журналах, являлся непосредственным участником некоторых событий, нашедших отражение в романе.
Вроде все сходится - стилистика, слог, интонация, язык некоторых его рассказов и повестей, например, "Гулебщики", "Зыбь" или "Счастье" очень сильно напоминают романную, особенно начальные главы и в той части, где описывается природа. Сниженная лексика в устах его героев, их говор тоже напоминают особенности текста, которым написана эпопея. Многие слова, выражения, метафоры, диалектизмы из литературного наследия Федора Крюкова мы встречаем воспроизведенными в "Тихом Доне" почти дословно (в том числе и само название романа). А.Чернов на своем сайте, посвященном творчеству Крюкова, систематизировал все эти материалы, создав Словарь параллелей: Федор Крюков - "Тихий Дон".
Я тоже обратил внимание на многократное воспроизведение производных от слов "согнутый", "горбатый" или, например, частое употребление "кочетов" при упоминании времени суток у Крюкова и в романе, внеся в это дело "свою лепту".
В пользу авторства Крюкова говорит и огромное количество казачьих песен, часто уникальных, приведенных в книге, знатоком и собирателем которых был именно Крюков. Об этом же может свидетельствовать и его сфрагида в первом томе, и практически абсолютная смысловая и лексическая идентичность крюковского стих-я в прозе "Край родной" с лирическим отступлением в ч. 6 гл. 6. романа и многое другое.
Важно и то, что роман в основном написан с позиций белогвардейца, что противоречит большевицкому мировоззрению Шолохова. Все, вроде, в пользу авторства Крюкова.
Наконец, очень странно, что сам Шолохов и его жена почему-то всегда упорно открещивались от знакомства с трудами Крюкова, хотя последний был очень популярен на Дону, тем самым как бы фактологически отрицая саму возможность плагиата.
Однако верно и то, что мы достоверно точно не знаем ни одного свидетельства, что Федор Крюков писал эпопею о казачестве. Понятно, что его рабочие дневники могли быть уничтожены, но ведь он часто публиковался в краевой печати, общался с современииками, наконец, вел активную переписку. Но никаких следов.
Только в некрологе на его смерть в 1920 году газета "Сполох" напечатала:
"Федор Дмитриевич несомненно унёс в могилу „Войну и мир“ нашего времени, которую он уже задумывал, он, испытавший весь трагизм и всё величие этой эпопеи на своих плечах…"
Как видим, эпопею только задумывал, значит все же что-то мог начать писать. Фраза столь же туманна, сколь и многозначительна.
Незадолго до смерти Федор Крюков пишет в "Донских ведомостях" :
"Может быть, придет когда-нибудь время - беспристрастный, эпически спокойный повествователь с достаточной полнотой и последовательностью изобразит ту картину, которую сейчас в силах передать лишь сухой протокол, - картину крестных мук Дона Тихого, картину великой скорби, ужасов и унижения, смердящего торжества подлости и продажного предательства, общей испуганной немоты и общего порыва возмущения души народной, очищенной великим страданием.
Может быть волшебной силой художественного слова облекутся в плоть безмолвные обугленные руины хуторов и станиц, горестные братские могилы и одинокие холмики под новыми крестами, в траве белеющие кости... Зазвучит живыми голосами степной простор, поглотивший звуки орудий, гул и лязг, топот копыт и гиканье лавы, песню торжества и стон предсмертный...
Сейчас это сделать нет сил. Слишком близки, слишком свежи, остро и жгуче болезненны кровавые раны и язвы гвоздиные, зияющие на теле родного края. Слишком изнемогает от животрепещущей близости этой сердце в тисках тошной тоски и стыда горючего, бессильной злобы и горького терзания..."
Крюков словно подтверждает саму возможность того, что он до какого-то момента работал над таким повествованием, но продолжать "нет сил", слишком быстро все меняется, слишком много это отнимает у него времени и энергии, которые на исходе...
Так почему же все-таки сам Крюков окончательно открещивался от эпопеи?
Думаю, что Федор Дмитриевич и не задумывал такого романа. Похоже на то, что незадолго до начала первой мировой войны он начал писать повесть о любви молодого казака к замужней казачке, соседке по хутору, расширяя ее рассказами об их семьях, окружении, периодически, со временем, домысливая и дополняя эту историю. Возможно, его архив хранил даже несколько таких незавершенных рассказов или очерков, которые, судя по всему, он уже потерял надежду дописать, объединить в одно целое повествование. Ведь время было архинасыщенно глобальными событиями - мировая война, революция, война гражданская. Он сам понимал, что вряд ли завершит над ними работу - какое-то отчаяние сквозит в его последних публикациях и письмах... Да и никогда за всю свою достаточно длинную литературную жизнь (он умер в 50 лет, а начал печататься очень рано) Федор Крюков не писал больших вещей, дыхание было коротким.
Тем не менее то, что могла существовать незавершенная повесть, набрости к ней, черновики, ее план, явившимися как бы скелетом для дальнейшего повествования и задавшая тон книге, вполне вписывается в окончательный, эпический размер "Тихого Дона". Ведь уже, начиная со второй части романа, чужой рукой (это видно по несколько изменившейся стилистике и языку повествования) в него активно вводятся новые персонажи, практически не связанные с основными героями. Со второй части появляется большевик, слесарь Штокман, описание деятельности которого занимает почти ее половину. В третьей части мы знакомимся с еще одним партийцем - это пулеметчик Илья Бунчук. Его история и история его взаимоотношений с Анной занимают значительное место и в четвертой, и в пятой части "Тихого Дона".
Очень похоже на то, что составители текста романа просто заказали все эти сторонние истории, чтобы написанное включить в книгу, приспособив к фабуле, при этом несколько разбросав их по всему повествованию, часто настолько произвольно, что это бросается в глаза. Причем во всех случаях повествование о большевиках напоминает "роман в романе" - оно не настолько сильно сцепленно с основной линией эпопеи. Кроме того, образы этих героев явно отличаются от образов казаков своей вялостью, картонностью, невыразительностью, написанными словно из под палки. Кто знает, может быть именно поэтому авторы дописанных инородных частей сознательно дают коммунистам практически тюремные клички: Штокман, Валет, Бунчук, чтобы навести нас на мысль, что и они пишут в подобной обстановке...
Великолепно зная белое движение, Крюков не мог так хорошо ориентироваться в быте и реалиях красных, чтобы подробно их описывать, тем более героизировать. Ведь он очень критично относился к перевороту и к Ленину, которого называл не иначе как "паскудным истуканом". Кстати, в первых частях "Тихого Дона" нет слова "революция", есть только "переворот", что тоже символично.
Путаница в датах, событиях, фактах очень быстро начинает приобретаеть в романе системный характер.
Но и это еще не все. "Тихий Дон" начинается разбухать от использования в нем свидетельств, мемуаров, как белых, так и красных генералов - Деникина, Лукомского, Краснова, Антонова-Овсеенко, Френкеля, Какурина, других документов и фактов, почерпнутых из газетных публикаций, сводок с фронтов, выписок из приказов и архивных материалов, вплоть до постановлений судов с расстрельными списками. Причем многие из них вставками вплетены в повествование как жизнеописание героев романа.
В книгу вплетается много заиствований из зарождающейся советской литературы и даже кинематографа - вспомним, например, фурмановскую Анку-пулеметчицу или бунт из-за мяса с червями в фильме "Броненосец Потемкин" - все это перекочевало в книгу.
Крюков никак не мог быть автором всего этого, т.к. умер он значительно раньше возникновения и включения этих эпизодов в роман.
Крайне важно прибавить к этому еще и то, в чем признался сам Шолохов в своей речи на съезде партии в 1939 г: "В частях Красной армии… будем бить врага… И смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем… Чужие сумки соберём… Потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы ещё напишем книги о том, как мы этих врагов били".
Таким образом, окончательно вырисовывается картина, из которой явствует, что над шедевром корпел не один автор. Ведь среди сражавшихся против Советской власти на Дону было много белых офицеров, хорошо и всесторонне образованных представителей интеллигенции, дворян, прошедших первую мировую войну. Эпистолярный жанр был тогда в моде, а дневники были точнее любых мемуаров, потому что писались по горячим следам, содержа в себе подробности о передвижении войск, военном быте, боях, настроении воюющих, содержали личные воспоминания итд. Недаром позже, в Красной армии, вести дневники на войне было категорически запрещено.
Становится понятно возникновение периодических и длительных пробелов в описании военных действий на фронтах первой мировой после 1914 года.
Просто авторы дневников в это время были ранены и отправлены в тыл, создавая, кстати, таким образом, новые повороты в биографиях главных героев.
То, что дневники активно использовались в работе над романом, как бы подтверждаются фактом включения в ч.3 гл.11 содержимого "записной книжки" вольноопределяющегося Тимофея со следами корректуры, сделанными для привязки его к тексту книги. Имя вольноопределяющегося с Александра было мигом исправленно на Тимофея, московский адрес Елизаветы Моховой, который указывается в дневнике, Шолохов, ничтоже сумняшеся, просто меняет на тот адрес, по которому он сам жил в Москве, будучи гимназистом, а в более поздней редакции романа вообще убирает из текста от греха подальше. И все. Все концы в воду.
По одной из последних версий, высказанной израильским филологом Зеевом Бар-Селлой, автором "Тихого Дона" является Вениамин Краснушкин (1890-1920гг), донской журналист и писатель, расстрелянный красными в том же году, когда от тифа умер Федор Крюков. Я могу согласиться с тем, что по возрасту, образованию, внутренней энергетике и тщеславию (Краснушкин считал, что на Дону нет настоящих, талантливых писателей) он мог бы подойти на роль автора. Но только гипотетически, ибо в его биографии мы тоже не находим ссылок на то, что он писал роман. Кроме того, в его, доступном нам, творческом наследии не видно никаких текстологических, либо лингвистических параллелей с текстом "Тихого Дона". Так что в случае его авторства он должен был бы находиться под сильным влиянием Крюкова, но тогда это никак не вяжется с его амбициозностью и критическим мнением о донских литераторах.
Кстати, Краснушкин (в отличие от Крюкова или донского писателя и романиста Романа Кумова, тексты которого тоже могли быть использованы в книге, считавшегося, наряду с Крюковым, одним из лучших донских писателей и умершего от тифа в 1919 году в возрасте 36 лет) по некоторым данным призывался на войну именно как вольноопеределяющийся, и именно с августа по сентябрь 1914 года, после чего он был отозван по состоянию здоровья. И в романе Тимофей также с августа на фронте, а в сентябре уже убит. Удивительное совпадение. Но у Краснушкина несколько иной, легковесный, часто иронический, слог и интонация, (он писал в основном фельетоны) и он тоже ничего не знал о красных, и заимствования из советской литературы не являются для него прижизненными. Ведь и "Чапаев", и "Броненосец Потемкин", о которых я писал выше, увидели свет только в 23-25 гг, что противоречит утверждению Бар-Селлы, что в романе нет литературных реминисценций позже 1916 года и это говорит в пользу авторства Краснушкина.
Все это дает основания все же сильно сомневаться в том, что Краснушкин является практически единственным автором романа, если только, правда, он действительно был расстрелян в 20 году, а не намного позже, что существенно меняло бы картину. Кроме того, его участие в войне номинально, т.к. он был комиссован уже через пару недель после определения на службу, и до фронта, который в то время был в Восточной Пруссии, наверняка даже не доехал, так что говорить о его богатом личном военном опыте, так необходимом автору романа, не приходится. Ну а как фронт в августе-сентябре 1914г проходил через местечко Кобылино (это указано в записной книжке), вообще не укладывается в голове. Кстати, не исключено, что составители романа могли специально привести такие данные о Тимофее, чтобы пустить антишолоховедов по ложному следу. Ведь предвидеть, что обязательно возникнут сомнения в авторстве Шолохова, было нетрудно. Примера феномена такой гениальной одаренности юноши-романиста, более того - автора эпопеи, история литературы не знает.
Но вернемся к роману.
Содержание записной книжки несколько выбивается из остального текста - это видно по образовательному и интеллектуальному уровню писавшего. Рассказ Тимофея насыщен культурными ассоциациями, прямыми цитатими классиков - они сконцентрированы в коротком содержимом записной книжки, в романе же, если и используются, то не так часто, а главное - не так кучно. Само смысловое содержание дневника также резко диссонируют с остальным текстом книги. Воспользуюсь и я этой вставкой в роман, чтобы попробовать доказать как явный плагиат, так и наличие нескольских авторов "Тихого Дона" по этим записям. Вот отрывок из дневника:
"Я зачем-то перевел взгляд на насыпь канавы и увидал небольшого изумрудного жука. Он вырос на моих глазах и принял чудовищные размеры. Исполином полз он, качая травяные былки, к локтю моему, упертому в высохшую крупчатую глину насыпи, вскарабкался по рукаву моей защитной гимнастерки и быстро сполз на винтовку, с винтовки на ремень. Я проследил за его путешествием и услышал срывающийся голос урядника Трундалея: „Стреляйте, что ж вы?"" (ч.3. гл. 11).
Теперь возьмем эпизод из ч.4. гл.4. "Тихого Дона":
"Григорий не спеша стреляет, целится тщательно и между двумя выстрелами, прислушиваясь к команде взводного, выкрикивающего прицел, успевает осторожно ссадить выползшую на рукав его гимнастерки рябую божью коровку. Потом атака...".
Обратим вимание на почти полностью скопированную ситуацию. Но этим дело не ограничивается, потому что в записной книжке Тимофея и в романе такое повторение ситуации и литературный прием встречаются еще раз. Из дневника:
"У него была такая поза, словно он сидел, свесив ноги в канаву, а потом лег, отдыхая. Серый мундир, каска. Видна кожаная подкладка лепестками, как в папиросах для того, чтобы не просыпался табак. Я так был оглушен этим первым переживанием, что не помню его лица. Видел лишь желтых крупных муравьев, ползавших по желтому лбу и остекленевшим прищуренным глазам. Казаки, проезжая, крестились".
Сравним с текстом из ч.7. гл.9 "Тихого Дона": "Смуглое молодое лицо было красиво и после смерти. Под страдальчески изогнутыми черными бровями тускло мерцали полузакрытые глаза. В оскале мягко очерченного рта перламутром блестели стиснутые плотные зубы. Тонкая прядь волос прикрывала прижатую к траве щеку. И по этой щеке, на которую смерть уже кинула шафранно-желтые блеклые тени, ползали суетливые муравьи." Кстати, именно в этой же главе описывается полный мистицизма сон Григория, что гармонично вписывается в экзистенциальное содержание описываемого эпизода.
Стилистически оба текста иногда отличаются лишь длиной предложения - в дневнике они несколько короче, что характерно для такого рода записей, в повествовании же, где описывается Григорий, отчетливо видно, что точки часто просто заменены на запятые, искусственно адаптируя предложения к тексту романа. Доказательством того, что оба эпизода взяты Шолоховом из одного источника, служат и особенно частые ляпы в тексте, возникших при переписке именно этих двух кусков повествования.
Более того, по слогу видно, что текст записной книжки идеально переходит в текст романа без каких-либо стилевых различий уже в той же 11 главе, сливаясь с ним практически без стыков.
Налицо фактически полное совпадение содержия, слога и, что много важнее, самого акцентированно-метафизического содержания записей, указывающая на то, что это не случайность, а, скорей всего, система. Автор явно специально сводит воедино существа высшего и низшего порядка, меняя фокус зрительного восприятия - концептуальный прием, много позже ставшим классическим в кинематографе, а в нашем случае указывающий на поразительное сходство манеры письма не только в интонационном, но и в семантическом плане, и свидетельствующий о том, что если из текстов Крюкова взята иллюстративная манера письма с доскональным знанием казачьего языка и быта, точностью и глубиной описания характеров, то здесь имеет место быть совершенно иная образная система, подтвержденная её динамической составляющей и смысловой подоплекой построения такого рода эпизодов.
В наследии Крюкова такого приема смещения фокуса нет, поэтому вероятность того, что этод метод был на вооружении у единственного автора романа равна нулю.
Подтверждением того, что это не крюковская манера письма, служит и то, что во всех случаях, когда в текстах Крюкова и в романе описываются не явления природы, не травки-былинки, а насекомые, экзистенциальные мотивы отсутствует напрочь. Приведем примеры.
Тексты из наследия Крюкова:
"Маленькая бабочка трепещет крылышками и вся сквозит; и всё пахнет сеном и влажностью дождя, – луг, песок. Мечтает солдат-часовой, опершись на дуло, мечтают надзиратели, глядя невидящим взглядом перед собой, мечтают уголовные и политические. Опустив головы, заложив руки назад или в карманы, каждый думает о чем-то о своем… " (из неопубликованных тюремных дневников); "Светлый жучок пролетел пред самыми глазами Филиппа и едва не захватил своим крылышком его по носу. Филипп неуклюже махнул рукой, чтобы поймать его, но жучок был уже далеко." ("Гулебщики"); "Казаки стояли в коридоре и в передней, монументальные, молчаливые, как будто недоумевающие, и устало вздыхали. Полуденное солнце дышало в раскрытые окна и двери тихо струящимся зноем. Рой мух вился над пегим, мокрым лицом пристава, в глубоком напряжении склоненным над бумагой." ("Обыск"); "В чистенькой, чрезвычайно благообразной моленной было прохладно и тихо, пахло васильками и самодельными восковыми свечами, и лишь одна-единственная муха жужжала и сердито билась на радужном стекле окошка. А на дворе висел сорокаградусный зной, шумно толклись людские голоса, и лошади без устали мотали головами, отгоняя мух…" ("На речке лазоревой").
Теперь обратимся к тексту "Тихого дона". Все эпизоды, что немаловажно, именно из тех частей романа, которые с большой долей вероятности приписываются Крюкову или используют его манеру письма: "Степан с минуту стоял, разглядывая сосредоточенно и строго черное пятно на фуражке. На сапог ему карабкалась полураздавленная, издыхающая пиявка" (ч.1. гл.11); "В горнице над кроватью протянута веревочка. На веревочку нанизаны белые и черные порожние, без ниток, катушки. Висят для красоты. На них ночлежничают мухи, от них же к потолку — пряжа паутины. Григорий лежит на голой прохладной Аксиньиной руке и смотрит в потолок на цепку катушек."(ч.1. гл.12); "Аксинья скинула кофточку и стеснявший движения лиф, по колени забрела в парно-теплую воду музги, стала стирать. Над нею роилась мошкара, звенели комары. Согнутой в локте полной и смуглой рукой она проводила по лицу, отгоняя комаров." (ч.7. гл.1).
В очередной раз отметим очевидное сходство в несколько поэтической манере описания и в слоге крюковских и романных текстов.
Можно сделать вывод, что дневниковые записи из полевых сумок и их стилистическая имитация использовались в "Тихом Доне" довольно часто, и не иначе, как именно это имел ввиду Шолохов в своей речи перед депутатами съезда, а совсем не архив Крюкова. В любом случае, чаще всего такие дневники обычно изобилуют жестокими сценами военного быта, солдатской крови, смертельных агоний, всего того, чего в романе в переизбытке и свидетелями чего никак не мог быть Крюков, не говоря уже о Шолохове или Краснушкине, что дает возможность предположить о нескольких авторах проторукописи романа. И если о Крюкове мы знаем достаточно много, то имена авторов дневников вряд ли когда-либо всплывут в истории, потому что и люди, и автографы наверняка уничтожены, а все, что могло указать на личности авторов, естественно, изменено или вовсе убрано из текста романа по примеру записной книжки вольноопределяющегося Тимофея. А ведь они, в отличие от известных авторов цитируемых, ранее опубликованных, мемуаров и воспоминаний, являются именно литературными соавторами романа, сочинителями того или иного сюжета. Не потому ли поиски автора "Тихого Дона" неизменно заводили исследователей в тупик?
Чем дальше от начала, тем больше книга чужими руками начинает увеличиваться в объеме, хотя, заявленная вначале, фабула повести Крюкова, как остов, продолжает оставаться красной нитью повествования. Некоторые "бесполезные" герои убираются с глаз долой, потому что мешают развитию сюжета, другие - напротив, активно расширяют свою полезную для романа деятельность.
Сейчас мы уже вряд ли докопаемся, кто был тому виной. Имея под рукой литературные источники, задающие интонацию и стилистику, сам язык романа - т.е. фактически методологию написания текста, а также часть рабочего материала, пусть даже небольшую часть, для профессионалов не составляло труда дописывать его. Ведь "Тихий Дон" эпичен прежде всего за счет широкого охвата событий на Дону, являясь, по сути, учебником истории, справочником по казачьему фольклору, этнографии, словарем диалектизмов и проч. Мелодраматическое же содержание линии Григорий - Аксинья легко поддаются домысливанию и дописыванию. Не ищите там идеалистическо-догматического богоискательства Толстого, исступленного, надрывного психологизма Достоевского, или афористично-стилистических вывертов Платонова. Более того, ввиду особенностей романа, практически документирующего ход событий переломного времени, содержание "Тихого Дона" начисто лишено не только неожиданных, незапрограмированных поворотов сюжета, выходящих за рамки широко известного исторического контекста повествования, но и являются устоявшимися литературными штампами.
Книга лишена философского, религиозно-мистического, экзистенциального или другого оригинального или уникального с точки зрения стиля и формы того времени идейного содержания, чтобы говорить о невозможности дописывания романа посторонними авторами. Нельзя сыммитировать продолжение "Бесов", "Анны Каренины" или "Котлована" именно из-за вышеуказанных особенностей. С текстом же "Тихого Дона" профессионалам это сделать достаточно легко. В истории литературы таких примеров немало было, есть и будет.
Самыми показательными и доказательными во всех смыслах являются половина седьмой и вся восьмая, самые короткие, части романа, которых рука Крюкова, даже в форме плана повествования, точно не касалась, части, увидевшие свет аж через 12 лет(!) после начала публикации романа. Не исключено, что такой перерыв был связан с тем, что некоторых дописчиков уже не было в живых. Но ведь книгу надо было как-то завершать, а гражданская война закончилась, и с ней исчезли и источники информации.
Видимо поэтому со второй половины седьмой части авторы, недолго думая, резко обрезают концовку романа, просто всем скопом умертвив большинство основных его героев: Наталья, Дарья, Христоня, Аникушка, Пантелей Прокофьевич, Ильинична, отец и сын Листницкие, наконец, Аксинья. Канул в Крыму Степан. Вот так. Быстро, легко и просто. Авторы даже не подумали о серьезном дисбалансе в структуре романа - в
повествовании, охватывающем десятилетний период, почти все главные герои погибают за один последний год, но, похоже, построение единого гармонически выверенного текста книги уже не входило в задачу составителей.
Восьмая часть - это вообще самопародия "Тихого Дона".
В самой маленькой части книги сведено воедино все - и огромное количество пейзажных зарисовок, и, вложенное в уста героев, невиданное доселе количество пословиц и поговорок, уже не специфически казацких, а общеизвестных, и смешащее читателя обилие курьезов и баек. Это все вроде есть в первых частях, и они сюда прекочевали оттуда в несколько видоизмененном виде, но здесь автору явно отказывает чувство меры. И это при, нетипичной для книги, существенной ограниченности развития сюжета, невероятной скудности его содержания. Впечатление, что просто надо было чем-то заполнить главы, чтобы как-нибудь довести роман до конца. Бесконечные однообразные мытарства Григория, погоня красных за бандой, напоминающая бой с тенью, когда до зубов вооруженные, превосходящие силы красных долго гоняются за несколькими казаками, и никак не могут догнать или застрелить несколько всадников, находящихся в пределах прямой видимости.
Высосанное из пальца содержание восьмой части изобилует логическими неувязками, неточностями: Конный наряд милиции приходит арестовывать Григория не в дом Аксиньи, куда он давно перебрался жить с детьми, а в его отцовский курень, где живут Дуняшка с Кошевым. А последний, сам инициировавший этот арест и ненавидящий Григория, даже не заикается об этом милиционерам, спокойно спешившимися и рассевшимися в передней, что позволило Дуняшке выскользнуть из дома(!), добежать до хаты Аксиньи и предупредить Григория, который бежит. Поразительная наивность и небрежность авторов, герои которых до этого обычно совершали более логически оправданные поступки. Или тот факт, что Дуняшка в последней главе на ты с Григорием, хотя до этого была с ним на вы. Вспомним и уже давно известный ляп: "Лошади поворачивались к ветру спиной..." итд.
Видны явные следы перекомпоновки текста при переносе его из более ранних частей.
Кроме всего прочего, красные здесь уже благородные рыцари, а белые - сплошь бандиты и мародеры, хотя до этого практически весь роман был "белогвардейским" и акценты были расставлены не так топорно.
Пора делать выводы.
За основу сквозной любовной истории, судя по всему, действительно взята незавершенная повесть Крюкова, другие материалы из архива писателя. Но это, хотя и очень важный, но далеко не единственный сочинитель эпопеи. Другими, равнозначными автороми, являются те, чьи имена мы уже вряд ли узнаем - хозяева дневников, т.е. авторы рукописей о первой мировой и гражданской войн, образованные офицеры, из донских казаков, участники белого движения, убитые на поле брани или расстрелянные красными. С погибших ведь снималось не только оружие, но и амуниция - полевые сумки, планшеты, которые передавались в Особые отделы при Красной Армии. Составители романа не обошлись без использования тем и мотивов их творчества, как и архивов некоторых писателей Дона, погибших в жерле Гражданской войны, о которых говорилось выше: Краснушкина, Кумова и др.
Очевидно все эти материалы, в массе своей достаточные для написания романа, по совету Серафимовича, одного из советских литературных генералов, были переданы чекистами Громославскому (однокашнику его и Крюкова по гимназии), который обещал, что его зять возьмет на себя труд стать автором казачьего "Войны и мира".
К дописыванию непосредственно рукописей наверняка были привлечены литераторы из среды, близкой Громославскому и Серафимовичу.
Талант писателей - как подлинных авторов, так и литераторов, работавших над адаптацией рукописей к тексту романа, очевиден, как очевидна и разобщенность литературных негров в работе. Судя по всему, они писали, не зная о роли других участников "операции" "Тихий Дон", потому что при сведении имитированного текста воедино было допущено колоссальное количество фактологических, временных и текстологических ошибок, не изжитых даже после множества исправлений во всех последующих редакциях "Тихого Дона" при жизни Шолохова. До сих пор в романе Григорий воюет в один и тот же день и в Германии, и в Австро-Венгрии, город Сталлупенен в Восточной Пруссии носит название Столыпин, Аксинья начисто забывает о том, что она рожала ребенка от мужа, вольноопределяющийся Тимофей-Александр живет и в Москве, и в Питере, черновой и беловой тексты романа дословно дублируются и многое-многое другое. Тут мы однозначно можем говорить о роли и вине Шолохова, Громославского и дочерей, комплектовавших и перепечатывающих все материалы эпопеи.
Подведу итоги.
В гипотетическую теорию одного автора романа я не верю. Никакого единственного автора проторукописи никогда не существовало. Поэтому никто и не может его найти. Как найти то, чего нет в природе? Роман такого объема невозможно было написать дилетанту, и так, чтобы об этом никто не знал, хотя бы потому, что он вынужден был бы делать это несколько лет и чем-то объяснять поиски материала для его создания. Тем более цельная, пусть даже недописанная рукопись не могла бы поместиться и в десятке полевых сумках неизвестного гения. Почему роман тогда все-таки написан с позиций белогвардейца? Об этом говорилось выше, когда речь шла о привлечении готовых текстовых материалов. Переделать же белый роман в красный значило просто заново его пересочинить, что привело бы к тому, что эпопея просто рассыпалась бы как карточный домик. Кроме того, для признания романа за рубежом важна была именно такая концепция. Это понимали все, и это было на руку Сталину. Поэтому "Тихий Дон", как исключение, печатался именно в таком виде, и категорическая статья в "Правде" по итогам работы "комиссии о плагиате" директивно закрыла эту тему для дальнейшего обсуждения раз и навсегда. Вся многостилевость романа - языковая, тесктовая, и, конечно, семантическая говорит о том, что это коллективный труд.
Вывод, конечно, не оригинален, да и не может быть там особенно оригинальных выводов. Дело не в выводе, а в том, как я к нему пришел, почему я так думаю. Поэтому и поделился. Каждому решать самому - кто является автором эпопеи.
Истинное величие романа навеки вписано в мировую литературу, как и сомнение в его авторстве.