The Atlantic
23 января 2020 г
Писатель, который боится сказать людям то, что они не хотят слышать, выбрал ложную профессию
Двоемыслие сильнее, чем предполагал Орвелл
Во-первых, есть принадлежность. Я понимаю, что считать принадлежность врагом писательства, это некоторое извращение. В конце концов, писателю приходится жить в одиночестве — выполнять работу, которую можно сделать только в совершеннейшей изоляции, наедине с самим собой; в то же время, жизнь становится терпимой и осмысленной только в соединении с другими людьми. И чрезвычайно важно иметь примеры и учителей, особенно, если вы молоды и начинаете свой писательский путь из совершенно немыслимой ситуации. Но я не имею ввиду данную солидарность с коллегами по перу, когда говорю о принадлежности. Я имею в виду, что от писателей ожидается, что они - часть сообщества и будут писать как его представитель. Некоторым образом, это противоположно задаче писателя: обратиться к другим. Когда мы открываем книгу или кликаем на статью, первое, что мы хотим знать, к какой группе принадлежит данный автор. Этой группой может быть политическое или этническое, или литературное, или основанное на той или иной сексуальности объединение. Ответ намного облегчает чтение. Вы понимаете, чего можно ожидать от данного автора, и сразу выносите суждение. Группы намного облегчают нашу задачу, самим разбираться в написанном.
Политики и активисты – это представители групп. Писатели - индивидуумы, задача которых состоит в том, чтобы найти язык, перекрывающий бездну, отделяющую нас от других. Они не пишут как кто-нибудь другой. Но сегодня писатели все больше намереваются выполнять легко угадываемую работу и получить максимальную поддержку [своего] сообщества. Принадлежность к группе численно подсчитывается в социальных сетях с помощью лайков, ретвитов, друзей и последователей. Писатели учатся избегать мыслей, которые могут показаться противоречивыми для группы и задеть ее чувства. В наиболее успешных случаях, приобретение последователей становится конечной целью и заменяет собой фактический процесс письма.
Что же касается понятия оставаться самим собой, оно больше не рассматривается как достойное или желательное. Оно вызывает подозрение, если не насмешку. Если у вас нет стоящего за вами сообщества, поддерживающего вас, приветствующего вас, защищающего вас от недоброжелателей или просто убийц, тогда кто вы вообще? Простая пишущая подкладка, всегда подверженная наказанию за свою независимость одной или другой группой, или, что еще хуже, игнорируемая всеми.
В 2015 г, PEN America*, организация, к которой я принадлежу и которой восхищаюсь, присудила первую награду за Свободу и мужество выражения (Freedom of Expression Courage) Charlie Hebdo - сатирическому французскому еженедельнику. Четыре месяца спустя, два джихадиста убили большую часть сотрудников журнала. Приз вызвал большую полемику среди американских писателей. Более, чем 200 членов PEN осудили его, включая некоторых самых признанных писателей, и половина членов отказалась присутствовать на церемонии вручения приза. Сатира Charlie Hebdo, часто юношеская, направлялась также на католическую церковь и ортодоксальный иудаизм, но писатели PEN посчитали грубые карикатуры на злых имамов и Пророка Мухаммеда перебором. Теократический ислам должен быть вне критики, доказывали писатели PEN, поскольку французские мусульмане принадлежат к “маргинальной, замученной и преследуемой” группе. Аналогичная ситуация с французскими евреями.
На самом деле, было не просто доказать, что баланс сил между вооруженными до зубов джихадистами и беззащитными карикатуристами был в пользу последних. Эти 200 писателей не сочли нужным почтить память тех, кто заплатил своей жизнью за свободу выражения. Они были членами организации, поддерживающей свободу слова, только, если за это не убивают. Как заметил Салман Рушди, “Я надеюсь за ними никто не придет.” Надо отдать должное: PEN остался верен призу.
Двумя годами позже, PEN присудил тот же приз "За свободу и мужество" Женскому маршу. На этот раз не было недовольных, потому что все члены PEN поддержали марш. Еще через год приз отдали трем студентам-активистам, выступающим за контроль над оружием, и еще через год Аните Хилл** . Какими бы замечательными, мужественными ни были награжденные, они не были писателями, и приз вручался не за свободу слова. Возможно отупляющий опыт 2015 года — убийства, разногласия в PEN, и невероятно напряженная атмосфера на церемонии вручения приза, с участием полиции и собак, ищущих бомбу — заглушили сердце, призванное защищать “свободу выражения.” После Charlie Hebdo, приз переквалифицировали за Американский политический активизм. PEN награждал героев на стороне — публичных фигур, которых поддерживают большинство американских писателей. Приз стал означать меньше свободы и больше принадлежности. Как показал случай с Charlie Hebdo, свобода слова, лежащая в основе любой писательской работы, опасное дело.
Среди врагов писателей, принадлежность тесно связана со страхом. Странно сказать, но страх пронизывает весь литературный и журналистский мир, с которым я знаком. Я не имею в виду, что издатели и писатели живут в страхе, что их отправят в тюрьму. Но правда и то, что президент называет журналистов “врагами американского народа”; и сегодня не так просто быть журналистом, хотя мы все еще свободны следить за президентом и давать ему оценку. Майкл Мур и Роберт де Ниро могут свободно мечтать вслух, как хорошо бы дать Дональду Трампу по носу или высыпать на него мешок с экскрементами, но навлекут на себя только недовольство прессы. И не видно, чтобы на улицах амриканских городов исламские джихадисты или белые националисты вставляли нож в спину поэтам и философам. Писательский страх более неуловим, и это делает его еще более жутким. Это страх морального выбора, публичного осуждения, публичных насмешек, и остракизма. Это страх приземлиться на ложной стороне и попасть в ложную группу. Ортодоксальность, требуемая социумом, может быть сильнее официальной идеологии, потому что ярость народа сильнее, чем отход от линии партии.
Один мой друг однажды услышал от Нью-йоркского издателя, что его рукопись неприемлема, поскольку идет против “консенсуса” в отношении расизма. Идея, согласно которой издатели существуют именно для того, чтобы разрушать консенсус, вызывать новые мысли, заставить читателей почувствовать себя неудобно и даже несчастными — эта идея кажется заснула в издательствах. К счастью, один издатель вспомнил, зачем он пришел в издательство, проявил мужество и подписал книгу, нашедшую путь к читателям. Но сегодня холодный ветер дует в противоположном направлении. Подобные случаю с моим знакомым, мелкие и тревожные, происходят постоянно в организациях, предназначенных для того, чтобы говорить правду и во всеуслышание. Если помощник редактора говорит, что эта строчка возможно приведет к взрыву в социальной среде, что сделает начальник —рискнет вызвать недовольство или убьет предложение? Скорее, второе. Понятие о том, что надо оставить предложение – потому что оно рискованное, потому, что надо победить риск, раздвинуть границы свободной экспрессии еще на несколько миллиметров — это понятие сегодня представляется неуместным. Поэтому за толпой последняя редакция.
Когда культурная война приходит к студентам
В данный момент, когда демократия находится в осаде по всему миру, описанные сцены литературной жизни кажутся довольно тривиальными. Но если писатели боятся звука своего голоса, тогда честная, ясная, оригинальная работа не сможет появиться, а без нее политики и хозяева хай-тека, телевизионные демагоги могут не беспокоиться. Не имеет значения насколько у вас безупречные взгляды, какую сторону политического спектра вы выбрали: страх порождает самоцензуру, а самоцензура более ядовитая, чем та, которая навязана государством, потому что надежнее убивает попытку думать, а для этого требуется свободный ум.
Писатель все еще может писать, скрываясь от полиции мысли. Но писатель, который носит эту полицию в голове, который постоянно спрашивает себя: А мне можно так говорить? А если ли у меня право? А правильна ли моя терминология? А мои враги не рассердятся? А помогу ли я врагам? А меня не привлекут за Твиттер? — слова этого писателя вскоре станут безжизненными. Писатель, который боится говорить людям то, что они не хотят слышать, выбрал ошибочную профессию.
В прошлом году я читал курс журналистики студентам Йельского университета. Мои студенты талантливые и усердные люди, но я столкнулся с проблемой: Они всегда хотели писать с позиции моральной дозволенности. При этом они чувствовали себя в большей безопасности. Я предложил им почитать авторов, показавших силу внутреннего конфликта и моральной слабости — Болдвина, Орвелла, Найпола***, Дидион****. Я говорил своим студентам, что хорошая вещь никогда не приходит из соображений добродетели. Но я видел, что они относятся к моим словам с подозрением, как если бы я советовал им сорвать интервью при поступлении на работу. Они были уже привязаны к поступкам, по которым сформировали свое мнение.
Мои студенты созрели в эпоху, когда публичный дискурс означал занять позицию и придерживаться ей. Самые влиятельные писатели это те, которые отличаются блестящей моральной чистотой. Ее свет должен победить все вопросы, а не высвечивать их. Свет праведности настолько силен, что читатели больше не видят противоречий и сбоев в реальной жизни, - и не хотят видеть— они хотят только купаться в праведном свете. Привлекательность моральной чистоты налицо, и никогда такой не была как в годы Трампа, когда все ценное — честность, доброта, терпимость, преданность, мужество — ежедневно выносится на обозрение и распинается властными людьми. Президентство Трампа ужасно своей очевидностью, и долг граждан также очевиден — поднимать эти добродетели всеми способами.
Но ситуация с писателями иная. В большинстве случаев, Трамп им не подходит. Как писал Кристофер Хитченс*****, “‘Взгляды’ не имеют значения. Важно не то, что ты думаешь, а как ты думаешь.” Для писателей, ясность означает уплощение. Она вымывает детали человеческого существования, после чего они теряют свое богатство и жизненную силу. Ясность, определенность устраняют силу сомнения, борьбу за соединение несоединимых идеалов, драму оттачивания идеи, без знания того, куда она приведет, боль отказа от прошлых идеалов. Хороший писатель не отвергает и не убегает от этих вещей — он исследует их до самой глубины, уверенный, что самые прекрасные и важные истины спрятаны там, куда не доходит определенность.
Императива занимать позицию может отуплять. Писатели становятся неспособными проверять свои идеи на тех, кто с ними не согласен, против своего собственного опыта, и против фактов. Самая завидная работа в этом отношении у репортера – искать человеческие ситуации, которые постоянно ставят под сомнения ваши собственные идеи. Но под финансовым и политическим давлением, репортеры уступают мнениям, чья валюта – определенность – обесценивают их работу.
Между моим поколением и поколением моих студентов стоит целая когорта писателей, которым по 30 – 40 лет. Я думаю, что они пострадали больше всего от описываемого мной климата. Они готовились к карьере традиционным путем, читали литературу, изучали историю разных стран, учились делать репортажи, и развивали у себя умение думать в условиях сложности. И сегодня, достигнув вершин, они спрашивают: А где моя аудитория? Куда делась вся эта широкая и внемлющая моим словам публика, на которую я всегда рассчитывал? Какой смысл во всей моей подготовке и знаниях и непростом труде, когда все, что хочет публика это объем информации и скорость интернета? Кто вообще сейчас читает книги?
Некоторые уступают потоку, и за это могут быть награждены. Те, кто противятся, уходят. Самый большой враг писателей сегодня это отчаяние.
Писатели в другие времена и в других местах могли встречаться, конечно, с более безжалостными врагами, чем удушающая праведность. У меня нет готовых рецептов, как поступать с нашими. Все, что я хочу сказать, это что нам надо писать как никогда хорошо, или вообще не писать. Это важно для демократии, и без нее мы не выживем. Я знаю, что многие читатели жаждут ее, даже если молчат. И я знаю, что многие писатели и издатели по-прежнему делают свою работу. Каким бы странным ни казалось наше время, работа писателя всегда останется той же: совершенствовать свое искусство; объять сложность, но в то же время придерживаться простых принципов; стоять в одиночестве, если понадобится; говорить правду.
____________
* Неправительственная организация (с 1922), с штабом в Нью-Йорке, призванная защищать свободу выражения в Соединенных Штатах и во всем мире путем поддержки литературы и прав человека.
** Университетский процессор социологии, выступившая открыто против судьи Верховного суда США за сексуальные домогательства.
*** Британский писатель (1932 - 2018) индийского происхождения. Лауреат Нобелевской премии по литературе (2001)
**** Американская писательница (1934 г.р.), получившая известность благодаря романам и очеркам, в которых исследуется распад американской нравственности и культурный хаос.
***** Англо-американский автор (1949 - 2011), журналист, эссеист, и социальный критик.
[Это прекрасная статья. Со всем нужно согласиться. Но, боюсь, что она предназначена ad hoc для общества, не потерявшего - пока - свои демократические ценности. Для обществ, которые падают в пропасть и возвращаются к варварскому состоянию, такая установка для писателей как "совершенствовать свое искусство; объять сложность, но в то же время придерживаться простых принципов; стоять в одиночестве, если понадобится; говорить правду", будет избыточной. Нужно ли варварам читать стихи Вергилия, Овидия, Горация, в момент когда "горит Рим"? В этот период, говоря словами американского поэта Джефферса, "Искусство живет под стеклом, красота дичает и уходит тайно в горы". - ВП ]