Дуняшка дышит на озябшие ладошки. Паром идет медленно по еще не успевшей замерзнуть реке. Стоит густой туман, поэтому трудно сказать близко ли берег. Седой паромщик Кузьмич, укутанный в шубу, походит на нахохлившегося воробья. Он коренастый, приземистый, с огромным шрамом на лице - больше похож на разбойника. Но все в деревне знают: Кузьмич, хоть и имеет устрашающий вид, но мужик добрый, к тому ж рукастый.
- Дунька. - пожевывая табак, внезапно обращается к девочке паромщик. - Чей-то ты так поздно до дому возвращаешься? Чай, зима на носу.
- А чей мне бояться?
- Ну как чей? Моранги окаянной.
Дуняша заливисто хохочет. Девчонка она не робкого десятка, отцом воспитанная, а тот в эти присказки не верит и дочери голову не забивает:
- Вот ты, Кузьмич, старый уже, а все как баба суеверная. Нет этой Моранги в природе, все выдумки - детей пужать.
Паромщик хмыкает:
- Тебе, поди, батя так сказал?
Дуняша кивает. А Кузьмич все не унимается, свою правду гнет:
- Дурак твой батя, хоть и ученый муж, а все равно дурак. Видел я эту Морангу, собственными глазами видел. Люто это было. Малым жил я с теткой. Батя мой на войне погиб, матушка от чахотки померла. Сестра ее к себе меня и забрала. С раннего детства рассказывала она мне про Морангу - злого духа - оборотня. Мол, зимой, как станут сильные морозы, в конце декабря, оборотится Моранга в медведя да ходит по деревни - детей ворует. А как сворует, так глаза им вырвет и съест. И чем больше глаз проглотит, окаянная, тем сильнее становится колдовство ее. Бывало даже всю деревню выкосит холодом да голодом.
Дуняша слушает вполуха да и не верит, но старика из уважения не перебивает. А Кузьмич рассказывает взахлеб, глаза горят - вот как это дело его зацепило:
- Оттого и стали люди бычков да поросят резать заранее. Зарежут, кровь да требуху какую в чан, а сверху на это все глаза положат. А чан этот потом в лес к самому могучему дереву снесут и оставят. Наестся Моранга даров ихних да угомонится. Но то в хороший год. А бывает - нечего нести. Вот и решили люди Морангу обманывать. Куклу из соломы мастерить и в детские вещи одевать, да возле дома выставлять, а самих детей попрячут по домам и после заката не выпущают. Моранга, она же незрячая. На запах идет. Позаломает кукол тех, полютует, но вернется к себе в лес ни с чем.
-Да знаю я эту присказку, знаю. - не вытерпливает Дуняша. - Ты-то тут при чем?
Кузьмич хитро щурится:
-Да при том. Был я как ты возрастом и тоже в россказни тетки не верил. Пошла как-то родная моя к соседке на пироги. Вечерело уже, так что строго-настрого запретила мне из дома выходить. А я думаю, мол, чего там, взрослый я уже. Сбегаю быстрехо в лес за хворостом, а то кончался он у нас, тетки приятно будет - все не самой по буераком лазить. Взял санки да пошел. Иду и иду себе. Ничего вроде подозрительного нет. Только вот как-то тихо, что ли, даже сова не ухнет. И туман как от озера стоит. Но я не из боязливых - зашел аж но в самую чащу, да и давай хворостину набирать. Вдруг слышу позади ветки трещат. Оборачиваюсь - никого. Ну, думаю, мож беляк а ли чернобурая - зверье хаживает же в темень да по лесу. Отмахнулся от чуйки дурной и за дело. Опять потреск. Опять оборотился. Никого. А туман все гуще. Все тише кажется окрест. Только я в разуменье сие не беру. Ворчу, что хворостина мокрая, но собираю. Кой мне до остального? Ничего вокруг не замечаю, увлекся, и тут голос:
- Мальчик. - Такой ласковый, вкрадчивый, завлекающий. Но как услышишь - загривок дыбом. - Иди ко мне. - оборотился, а там она - Моранга!
- Прямо Моранга? - недоверчиво хмыкает Дуняша.
- А кто ж еще? Вся в лохмотьях, руки свои скрюченныем ко мне тянет и глаз нет. Стоит, носом воздух ведет, чует по запаху, шельма.
- Так как же ты тогда спасся?
- А вот так. Упал я и попятился к корням деревьев. Снегом себя обтираю, чтоб запах перебить. А сам и не знаю как быть: побежать не могу - ноги от страха не держат, а спрятаться не получится. Моранга наступает, руки тянет, челюстью водит, будто уже глаза мои жует. Я зажмурился, дышать не смею. И тут шаги. Я вскочил - не знаю откуда силушка взялась в ногах - и тикать. Бегу, а сам понимаю - не спастись. Моранга за мной по пятам. Словно и шага вперед не делаю. Нагнала уже медведем, на землю повалила. В лицо дышит смрадом. Лапы к глазам тянет - еле увернулся. Вот шрам даже остался. - Кузьмич кажет на лицо. - Умер бы я там, как пить дать. И даже бы ни пискнул - такой страх обуял - смертью пахнуло. Егерь тогда спас. Он это завидел - его шаги услыхал давеча - и за нами бежал. Кинулся на Морангу. Отбил медведя да на себя отвлекать начал. Уводит Морангу подальше, а сам мне кричит, мол, беги, мальчик, беги. Я, как ото сна очухался, и не оборачиваясь подальше, что есть мочи до дома. Так и спасся. А егеря того потом мертвым нашли - медведь задрал. Таки дела.
- Дудки. - остается при своем Дуня. - У страха глаза велики. Почудилась тебе Моранга, а на деле обычный то шатун был.
Паром уже пару минут как к берегу пристал. Дуняша берет узелок да по своим делам по первому снегу. Кузьмич поправляет шапку, смотря девчонки вслед. Паромщик знает: встретится еще она с Морангой. Не сейчас, правда. Но в свое время.
А покамест девчушка, обернувшись, кажет Кузьмичу язык и беззаботно убегает по проселочной дороге.