- Как меня всё достало! - Отстранившись от всего мира, я смотрел на мелькающее среди лёгких облаков летнее солнце.
Распухшая губа неприятно давила, но это были мелочи, по сравнению с тем, как ныло от боли всё тело. Солоноватый вкус крови давно смыл, но привкус поражения всё равно напоминал о себе. Я лежал. Жмурился, считая блуждающие в глазах блики, которые нет-нет, да настойчиво возникали перед моим носом, сталкиваясь в хаотичном танце. Терзая друг друга, они словно копировали мою унылую жизнь. Яркие, жалящие, беспорядочные, пронизывающие темноту, от которых совершенно не возможно отстраниться или убежать. Убежать?!
Я приподнялся на локтях и посмотрел в сторону деревни. Горизонт покачиваясь откликнулся, вызвав приступ тошноты. Да, возможно! Не сейчас!
К сожалению, мы живём так, как живём. И старание не играет тут никакой роли. Я был бы рад хоть что-то изменить, но всё время возникаю эти но …. Как ни надрывайся, жизнь постоянно давит и судьба никогда не позволит править над собой. Я знаю, я в этом плане особый случай. Старайся, не старайся, исход один, всё равно зависишь от прихоти судьбы. За свою короткую, жалкую жизнь, я чётко понимаю это.
Сейчас, сидя на полуразваленной крыше старой, одиноко-заброшенной на краю поля избы, и перебирая в уме возможные варианты случившегося, я как последний трус глупо прячусь, скрывшись от назойливых, злых, насмешливых деревенских глаз, собирая растерзанное братьями и их дружками спокойствие. Видимо сегодня фортуна окончательно решила добить меня, отыгравшись за прошлые недочёты. Вот только на этот счёт у меня свои планы и я ещё точно отчаянно побрыкаюсь. Пусть, меня в очередной раз избили, но не сломали! Не сломали!
Рядом в роще звонко переливается соловей, оглашая округу новой песней, однако сегодня не до прекрасного, уж слишком больно и грустно на душе. Грустно от безысходности, грустно от одиночества. У меня вроде бы есть братья, сёстры, отец и мать, только как ни смотри, я всё равно одинок. Я чувствую и вижу это. Меня сторонятся, если не считать конечно вечных придирок.
Я посмотрел наверх и вздохнул. Чёрная точка медленно двигалась по небу. Орёл, настойчиво высматривает себе добычу на широком, засеянном пшеницей поле. Взмахи его крыльев легки и отработаны. Я лёг и прислушался. Знаю, там, чуть дальше, за холмом, в высокой прибрежной траве, удобно развалившись на нетонущих листьях кувшинки, перекрикивая друг друга, надрываются лягушки. Их кваканье доносится и сюда. Лето в этом году было дождливое и переполненная влагой, Журчиха, не церемонясь, отвоевала себе прибрежную землю, нарушив планы пронырливого старосты.
Прошедший дождь был недолог, но успел оставить влажные следы, и теперь солнце неотвратимо грело, испаряя упавшую влагу, продолжая нескончаемый круговорот. Сейчас было хорошо. Жара чуть спала и лёгкий ветер обдувал, теребя мои непослушные, грязные волосы. Раскинув руки в стороны, я, наконец, расслабился и, подставившись свету, лежал. Будь что будет. Решение в голове давно созрело. Надо только дотерпеть до завтра, да набраться смелости. Поначалу конечно будет тяжело, но я не отчаиваюсь. Уж лучше бросится в неизвестность, чем терпеть подобную жизнь. Хватит! Внутри меня всё кипело, было больно от своей невыносимой беспомощности. Пришло время что-то менять. Пришло осознание, что я, наконец, решился.
За то, что я пропадаю неизвестно где, мне влетит, ещё как влетит, но сейчас, мне совершенно всё равно, что будет дальше. Осталось немного перетерпеть. Следы от ежедневных порок давно не заживали, оставляя грубые шрамы. Одной больше, одной меньше, сейчас не важно. Я привык. Я привык к унижению и крикам. Я привык к побоям и быть изгоем. Плёткой, с толстыми узлами, завязанными на концах, мне неустанно вдалбливали истинное повиновение и смирение. Но оно не приходило. Всё моё нутро сопротивлялось этому. Всегда. Не в меру строгий отец видел это и ломал мою упрямую гордыню, кричал, что я никчёмный поганец. Моя упёртость его бесила, и часто изливалась в порку, к чему он был скор на руку. По делу и без. Чаще второе.
Я привык к боли, привык к ругательствам, всё терпел, но не смирился. Даже матушка к соседским детям относилась лучше, чем ко мне. Каждый день, как гужевая лошадь я пахал, отрабатывая свой сыновий хлеб, за который меня постоянно упрекали. Преданно, безвылазно. Одним словом - нахлебник.
Я младший пацан в семье, да непохож, да с чудинкой, но это не повод отыгрываться на мне. А этот вечный плевок Земляны, чуть что: «Родной что ли?»
А что нет? Что ещё нужно, что бы меня полюбили? Ведь такие слова обидны.
- Ну что стоишь охламон? Не тяни время бестолочь! Живее, живее! – подгоняет всегда матушка. - Всё телишься, замухрышка! С жиру небось! Не в коня корм.
- Что встал, костлявый? – вторят братья, пихая в спину и отвешивая оплеуху. – Сказали тебе. Не мусоль время!
Вот и кручусь ни на кого не похожий, тощий как палка, у всех на побегушках, отрабатываю свой жалкий кусок. Во всём виноватый.
Я работаю, работаю, работаю. Встаю с пинками и подзатыльниками рано утром, выхожу к холодному туману, переходящим в росу, и прячу за пазуху недоеденный сухарь. И так каждый день привычно кручусь до обеда, а там и пока закат не приблизится незаметно.
Я не боюсь работы. С самого раннего детства, как себя помню, всегда был при деле и всегда один. Как я ни старался, не пошла дружба, совсем не задалась. Посмешище для всей ребятни, отщепенец. Но я привык. Привык быть затравленной одиночкой. Я привык быть уродом. Это удручает, но и это придаёт силы, каждый день закаляя изнутри. А за эту зиму я вытянулся, чему я рад и в то же время огорчён, на свою беду. В общем, подставился пополной. С этого момента мир изменился вообще кардинально, настойчиво обдувая меня заупокойным дыханием. Откуда я знаю? Наверное, предчувствие. Пришедшее неожиданно и бесповоротно. Хочется верить в чудо, но реальность в который раз напоминает о себе.
Только лес меня не пугает. Лесной мир намного понятнее, чем взаимоотношения людей. Есть опасность и ты знаешь от кого, и что можно ожидать. Звери чувствуют меня, а я их и каждый из нас уважает друг друга. Каждый соблюдает дистанцию и осторожность. Но главное, здесь нет презрения. Люди же непредсказуемы. Нет, кто есть кто тоже понятно, но шальная мысль, может озарить любую другую голову и долбануть неожиданно обухом по голове. Расслабляться думаю себе дороже. Что сегодня и подтвердилось.
Одним словом, я сглупил. Обрадовался предстоящей небольшой передышке и угодил в капкан, не обратив внимание на хитрые взгляды братьев. Размечтался, засмотрелся на соседку, идущую по тропинке и не заметил, как зажали в капкан. Гоняли по лесу, аж пятки сверкали, словно затравленного зверя. Вот и добегался. Болото спешек не прощает. Ещё немного и сгинул бы в непролазной трясине. Спасибо богине удачи, Блага выручила. Надо зайти в храм и её поблагодарить. С трудом выпутался, но жив и вновь смотрю вперёд. И это главное. Нечего ныть, случившееся урок на будущее. Одно ясно: нечего на баб смотреть, всё это глупости! Хотя ….
Такие дни, как сегодня, были редкими, и всё таки, как ни размышлял, я пришёл к выводу, что надо растянуть этот неожиданно свалившийся «праздник». Конец лета всё же. Заодно братья успокоятся. Промотавшись всё утро с приключениями, и ещё пол дня по непролазному лесу, однако урожайному, я, наконец, выбрался к краю, и перед тем как выйти из чащи к деревне, присел на старое, любимое завалившееся дерево в полу-просохшей, грязной одежде. Две полные корзины грибов стояли рядом. Они были доказательством моего долгого отсутствия. Надо только отнести матери пока солнце в зените. Хотелось поскорее сбегать к реке и искупаться, но лесной воздух убаюкивал и настойчиво расслаблял. Устал. Закрыв глаза, я не заметил, как слегка задремал.
Старший брат Финар возник из ни откуда. Следом, из-за его широкой спины выскочил Востряк. Соседские дети Тир и Авес то же не отставали. Не успел я опомниться, как меня грубо стянули с заваленного дерева и придавили к земле. Острые края шишек больно вонзились в лицо. Ну как подобное можно почувствовать и предотвратить?
- Поглядите, а? Мы тут пашем весь день, не жалея ног пыхтим, а этот прыщ тут дрыхнет.
Удар по пояснице заставил изогнуться. А затем, тяжёлая нога Финара отработанно приложилась к лицу.
- Ну что, до улепётывался сохатый? Думал мы тебя не найдём, тварь глазастая.
- Отпусти! – я дёрнулся, но шансы вырваться были ничтожно малы.
- Щас, ещё немного личико подправлю и ноги переломаю от резвости, чтоб не таращился куда не попадя.
Они налетели всем скопом, не оставляя шансов отбиться. Всё плыло перед глазами. Я только беспомощно закрыл голову, но сильные и частые удары были нестерпимы и скоро они окончательно вогнали меня во тьму. Когда я очнулся, никого уже не было, как и корзин. Тело ломило и ныло от ударов. Я попытался подняться, но меня круто зашатало, заставив упасть. Разбитая губа припухла. Внутри всё кипело от негодования. Досада от несправедливости и обида грызла душу. А хуже всего беспомощность, ведь справится своими силами со всем этим, я не мог.
Было больно от каждого движения. Боязно возвращаться домой, а надо.
Силуэт отца я заметил ещё издали. Он ждал. Стоя у амбара, скрестив на груди мощные руки. Любимой плётки как обычно не было, однако итак было видно, меня с нетерпением и явно ждали. Угасающий день подчеркивал его колоритную фигуру, вызвав внутри неудержимый страх. Глаза отца блестели новым, совсем недобрым огнём, а напряжённые, периодически напрягающиеся скулы выдавали бушующий внутри гнев. Матушка стояла позади него, Земляна и Весена чуть далее, и сёстры не скрывали своей злобной ухмылки. Приготовленные, вымоченные в воде розги были давно наготове.
Ноги подгибались от страха. Разум кипел анализируя ситуацию. Наконец я не выдержал и остановился. Внутри ну всё кричало – беги. Беги дурак. Но именно этого мне сделать не дали. Финар и Востряк ловко перепрыгнув через плетёный забор, поджидая до этого в засаде, подскочили сзади, грубо подхватили меня под ручки, пронесли и, не церемонясь, швырнули вперёд, заставив упасть на колени.
Отец нерушимой скалой нависал сверху. Схватив за длинные волосы, он холодно посмотрел мне в лицо, плюнул и с силой швырнул меня на лавку, а затем, придавив своим телом, дал сигнал Финару связать меня. Я как мог, сопротивлялся, просил остановиться, но силы были неравны. Мне ловко под лавкой стянули верёвкой сначала руки, а затем зафиксировали ноги. Верёвка больно впивалась в тело.
- Значит меня за дурака принимаешь, паршивец? – Верстань наконец заговорил, а затем взмахнул извлечённым из бочки ивовым прутом, и ударил по ногам. Боль эхом отозвалась, прострелив избитое тело. – Значит моя воля тебе не указ?
- Отец! Отец, пожалей, не надо! – жалобно кричал я, но меня не слышали, размеренно окучивая ударами тело, поднимаясь всё выше и выше. – Пожалей!
- Пожалей? – розга хлёстко засвистела, вычерчивая в воздухе дугу, и вонзилась в спину. - Пригрел на свою голову оглоеда.
Верстаня было не остановить. Когда ломалась одна, он выуживал следующую и продолжал своё воспитание.
- Ты по меру нас пустил! – его гнев передавался прутьям. - Из-за тебя лошадь увели. Сукин сын! Кто оставил конюшню открытой?
- Это не я, отец!
- А кто? – розга ударила снова. – Тебя видели последнего!
- Это не я, отец! Меня там не было! Я был в лесу!
- Лжёшь, поганец!
- Я не виноват, отец!
- Отец? Не смей отныне называть меня так!
- Отец?
- Я тебе не отец и никогда им не был! Ты приблудный выкормыш.
Удары на время прекратились. Меня крутило от боли.
- Скули, скули, пёсий выродок! - прорычал отец, стирая рукавом пот. - Где ты был, гадёныш?
- Не надо! – всхлипывал я, уткнувшись лицом в старую доску. - За что?
- Он ещё спрашивает за что? - он схватил следующую хворостину. - Вы ж поглядите люди добрые! Пригрел шлюхино отродье! Выкормил, одел, приютил, душу вложил и что я получил за всю свою доброту и тяжкие годы? - Верстань оглянулся на набежавший народ. - Этот отщепенец решил по миру пустить?!
Отец вновь бил не переставая, выплёскивая на меня всю свою злость. Удары сыпались один за другим.
- Я проучу тебя, приблудная вошь! Я выбью из тебя всю твою поганую дурь! Дурная кровь очищается только болью! Сегодня ты у меня за всё ответишь перед людьми, как и твоя падшая мать!
Как в тумане я смотрел по сторонам, не веря услышанному. Смотрел, ища помощи в знакомых лицах, но толпа соседей, что примкнула к забору, безучастно смотрела на истязание, поддакивая наказанию. Даже староста Шварод не ввязывался, не спеша кивал, поглаживая свою козлиную бороду, а затем произнёс:
- Гнилое семя, как ни ухаживай гнилым и останется!
А затем боль накрыла окончательно, огромным комом, бросив моё тело и душу в беспамятство.