Как принято, на Новый год всегда перед зимними каникулами в школе проводились «ёлки» – праздничные карнавалы, начальные классы отдельно от старших классов. Так и говорили:
– Ты пойдёшь на «ёлку»?
– Конечно, как это я «ёлку» пропущу…
Мне запомнились две «ёлки»: одна – когда я учился в шестом классе, другая – через год – когда в седьмом.
На первой «ёлке» я нарядился чёртом. Получилось так, что у мамы был новогодний карнавал от работы, где она со своими коллегами показывали сценку «Прилёт чертей на ракете», и её маску чёрта я использовал на своей «ёлке». На меня маску даже не нужно было ушивать – натянутый чёрный чулок с пришитыми на затылке мехом и на макушке красными рожками, сидела очень хорошо на голове.
Дедом Морозом часто наряжалась наша старшая пионервожатая – Дворцова Антонина Ильинична, в красном халате, с большущей белой бородой и посохом в руках.
Перед карнавалом мама мне наказывала:
– Чёрт – он и есть чёрт, он должен бегать, тормошить всех, придираться. Тем более в маске – кто тебя узнает.
Но одно дело слушать мамины советы и покорно кивать головой, а другое – когда ты уже в шкуре чёрта, и коленки твои дрожат, холодок под сердцем из-за того, что все обращают на тебя внимание, и самые отчаянные наступают или хватают за хвост, который волочился сзади по полу. После моих нескольких неловких, но ритмических па, подошла Мария Осиповна и сделала замечание, мол, не нужно бегать, возьмись за руки ребят и вставай в хоровод. Естественно, дальше ни о каком «энергичном поведении» чёрта не могло быть и речи. Но чёрт должен был ответить, как подобает чёрту! Я кое-как в перчатках с пришитыми красными ногтями изобразил дулю, мол, нет – протест, не пойду в лубочный хоровод.
Мы стояли перед дверью в зал, и тут меня сзади кто-то дотронулся до плеча. Обернувшись, я увидел Деда Мороза, который посохом пригрозил мне: сщас ты у меня получишь! Короче, чёрт был усмирён, и покорно со всеми ребятами водил хороводы вокруг новогодней ёлки…
Со следующей «ёлкой» случилась такая история.
В седьмом классе, после просмотра франко-итальянского кинофильма 1961 года «Три мушкетёра», с Жераром Барре в роли д`Артаньяна, я «заболел» мушкетёрской романтикой, захотелось поближе познакомиться с первоисточником. В библиотеке как раз появилась книга Александра Дюма в серии «Библиотека приключений и научной фантастики» с прекрасными иллюстрациями Ивана Кускова. Наверное, так сложились на небе звёзды, что именно в это время я взял почитать роман о мушкетёрах. Книгу я читал даже на перерывах между уроками.
В этот же учебный год в школе появилась новая «англичанка» – выпускница Педагогического института (если память не изменяет, из Москвы), жаль, не помню её имени-отчества. То ли сама она была очень инициативная, то ли вменили ей дополнительно в обязанность, но стала новая учительница заведовать в школе культурно-массовым сектором. Для старших классов был организован «Вечер Романтики», и наш класс «Б», вместе с параллельным «А», должны были исполнить две сценки из любых приключенческих произведений. Выбор пал на «Алые паруса» Грина и «Три мушкетёра» Дюма.
Наш преподаватель по литературе, Тамара Александровна, на уроке спросила, кто читал «Три мушкетёра», я, естественно, поднял руку. И на вопрос, есть ли эта книга у меня, тоже ответил утвердительно, так как в то время прочитывал последние главы. Каким же было для меня удивлением, когда Тамара Александровна сказала, что на мой выбор я должен найти в романе удобную для инсценировки эпизод. И к тому же самому составить сценарий. Но и это ещё не всё! Мне предложили самому выбрать персонажей на роль и уговорить их выступить в сценке. Загрузили ответственностью по самое не хочу…
На сценарий было потрачено несколько дней, выбрал сценку знакомства д`Артаньяна с тремя мушкетёрами короля (рана Атоса, платок Арамиса и перевязь Портоса). Потом долго выбирал кандидатов: Атосом стал Дементьев Александр с нашего класса, Арамисом – Валера Солобаев и Портосом – Володя Гаврильчик, оба из параллельного класса. Ну, а д`Артаньянаном назначил себя – наверное, имел право, как автор пьесы. Новая учительница, «англичанка», была за главного режиссёра.
Но с костюмом пришлось повозиться. Из картонки вырезал, при помощи маминых портновских лекал, широкополое основание и котелок для мушкетёрской шляпы, сшил их крепкой ниткой, и покрасил чёрной гуашью, а из белой обёрточной бумаги скроил бархатный плюмаж. Получилась, на удивление, шикарная шляпа. Вдобавок, мама выкроила из коричневого прокладочного материала плащ-накидку и оберложила по периметру белой канвой. На главной репетиции показал наше с мамой творение артистической группе. Саша Дементьев, помню, пришёл в такой восторг от шляпы, что стал упрашивать меня изготовить ему такую же. Так как время позволяло, и мне интересна была это работа, я сделал ему тоже мушкетёрскую шляпу.
Сам «Вечер романтики» прошёл на ура. Он проходил на первом этаже, сценой и декорацией была лестница на второй этаж. Наша «мушкетёрская» пьеска была последней, и мне показалось, что мы получили аплодисментов больше других, хотя все были на высоте.
После выступления осталась некая грусть – всё хорошее быстро заканчивается. С этой душевной опустошённостью прошло несколько дней, и, о, чудо! Ко мне в школе на перемене подошла Нина Васильевна и попросила повторить сценку на новогоднем празднике, на Ёлке. Аудитория будет на порядок выше – кроме учеников и их родителей, будут гости из Раквереской школы. Это новость настолько захватила, что появилось желание немного удлинить выступление.
Посоветовавшись с «главным режиссёром», я получил одобрение, и ввёл в сцену ещё один персонаж – Рошфора – слугу кардинала Ришелье, роль предложил Фролову Юрию. С его подачи был задуман эпизод с фехтованием.
Изначально он не предусматривался, так как шпаги были бутафорские, из толстой алюминиевой проволоки, и при сильном ударе, из-за мягкости материала, гнулись. Но Юрий настоял, уверяя, что с фехтованием пьеса «заиграет». Конечно, он был прав. Мы с ним потренировались, отрепетировав удары, их последовательность, придав поединку динамичность...
Но во время действия шпаги всё же прогнулись, пришлось в поединке импровизировать – между взмахами брать левой рукой за шпагу и выравнивать.
Тем не менее, успех был оглушающий – нам рукоплескал весь зал. Этот триумф запомнился опьяняющим восторгом.
Через какое-то время мне передали фотографии. Оказалось, кто-то нас фотографировал во время сценки. Теперь, всматриваясь в них, я вспоминаю эту Ёлку, и где-то на далёкой глубине души оживает трепетным чудом, заснувший под грузом прожитых лет, тот самый юношеский восторг.
*
Ещё был случай, связанный с Ёлкой…
В школу пришла работать новая учительница по рисованию и черчению – Людмила Яновна Младек. На первом же уроке у меня с ней случился конфликт. Я был дежурный по классу, но по какой-то причине не заметил, как учительница вошла в класс. И класс должным образом её не встретил, и на доске что-то было несуразное нарисовано, в итоге – преподавательница с ходу напустилась на нас, больше всех досталось мне, как дежурному.
Слово за слово, и мне бы промолчать, но было обидно выслушивать незаслуженные замечания, как мне, по крайней мере, казалось. Людмила Яновна потребовала дневник. Но обида уже перехлестнула за берега спокойствия, и дневник не был отнесён к столу преподавателя, а брошен ей на стол. Она швырнула его тут же обратно и с ледяным тоном произнесла:
– Так дневник учителю не подают. Принеси, как положено.
Естественно, в дневнике появилось замечание за недостойное поведение. Прошло какое-то время, и после одного из уроков рисования Людмила Яновна попросила меня остаться.
– Давай забудем всё плохое, что было между нами, и будем уважать друг друга, как и надлежит в школе, – сказала она, и стала расспрашивать о моих увлечениях. Мы даже очень душевно поговорили. Я рассказал ей, что есть у меня мечта нарисовать восход солнца с высокой горы: чтоб было видно и море, и лес, и близлежащие дома, но опыта рисовать с красками нет – всё больше цветными карандашами.
– Ничего! Опыт появится, надо собраться и пойти на природу, – резюмировала Людмила Яновна. Но не случилось. Несколько раз она, как бы вспоминая, спрашивала меня, мол, когда же пойдём, готов ли я, и сама же откладывала, вздыхая:
– Надо ещё натуру найти, и чтоб день наверняка солнечный был.
Но перед Новым годом, она с радостью мне сообщила:
– Я хочу, чтоб ты помог мне покрасить афишу для оформления зала.
Я с удовольствием согласился, ещё бы! Такое доверие! Хоть я и рисовал неплохо, по рисованию ниже четвёрки никогда оценок не получал, но лёгкая оторопь в душе была: справлюсь ли? А когда увидел, что афиша представляет собой большое полотнище ватмана с размером, примерно, два с половиной на три с половиной метра, я совсем загрустил – мне это показалось непосильной задачей. Афиш было два, они лежали на полу в зале, ближе к сцене: на одном был изображён простым карандашом контур Деда Мороза, а на другой – Снегурочка. Их должны были повесить по обе стороны сцены.
Людмила Яновна поручила мне раскрасить гуашь красками Деда Мороза, сама раскрашивала Снегурочку. Работать пришлось после уроков, и заняло несколько дней, уж очень большие картины были. Мы не работали вместе, Людмила Яновна принимала участие, если была свободной от школьных обязанностей.
Когда я красил, подходили ребята, приценивались, давали свои рекомендации. Работа так захватила меня, что дома, всё ещё находясь на творческом подъёме, начал рисовать свою картину на обычном ватмане метр на восемьдесят сантиметров – Дед Мороз летит на тройке по зимней опушке. Рисовал и закрашивал по привычке – карандашами.
По окончании я показал готовую картину Людмиле Яновне, и она приняла решение её тоже повесить в зале между окнами. Когда обе наши афиши прикрепили к стене, мои одноклассники похвалили меня:
– У тебя Дед Мороз вышел, как живой, а Снегурочка не очень.
И на самом деле, почему-то мной покрашенная афиша, была красивее.
Сейчас я думаю, Людмила Яновна это сделала нарочно, чтобы придать мне уверенности в своих силах. Тем более что на празднике, при всём честном народе, я получил подарок от школы, как оформитель зала.
*
Одно воспоминание цепляет за собой другое, и так – по ниточке – выуживаешь их из своей памяти…
До Людмилы Яновны у нас по рисованию был учитель Соха. К сожалению, имя и отчество не могу вспомнить, но может, кто-то не забыл. Он был очень хорошим художником. Меня поразило, когда он на доске нарисовал собаку, начиная её рисовать не с головы, как я бы это сделал, а с лапы. У него были дети: сын и дочь.
Сын, Александр, попал в наш класс, я с ним даже подружился. Как-то раз он пригласил меня к себе домой. Каково же было моё удивление, когда я увидел у них огромную картину, занимающую всю стену. Это была прекрасная копия картины Васнецова «Три богатыря», написанная масляными красками. Я не мог представить, что наш учитель рисования так красиво рисует. Мне очень хотелось этому тоже научиться, и я записался в кружок рисования.
Пришлось постигать искусство копирования – разлиновывать картину и лист на клеточки, потом нудно, в каждую клеточку, переносить линии рисунка. Работа нравилась своим итогом, где затруднительно было отличить подлинник от оригинала.
Но самое печально в этой истории, что Учитель Соха скоропостижно скончался от какой-то болезни. Это был удар для всей школы, мы долго не могли поверить, что он никогда не войдёт к нам в класс с грустной улыбкой на лице.
С Александром продолжались приятельские отношения и после окончания школы. Он женился, у них родилась дочь…
Но что-то в небесной канцелярии разладилось, если призывает к себе достойных людей: Саша погиб на работе, как говорится, при исполнении служебных обязанностей – шарахнуло его током высокого напряжения, так, что даже руки обуглились. Эта смерть так потрясла меня, что стихи написались сами собой:
На смерть товарищей
Взглянет построже
Когда-нибудь Боже –
Придётся и мне умирать,
Пока же, как больно,
Как трудно и горько
Товарищей близких терять.
Совсем молодыми, ушедшие в Лету
В холодном покое лежат,
А я бестолково мотаюсь по свету,
Но память не может молчать!
Не может, не может,
Но лучше мне в горе
Об этом не думать, когда,
Пусть вижу с тоскою,
Того ведь не скроешь,
Простились друзья навсегда.
Оттуда не будет веселью возврата,
Почтить их настала пора.
Ах, как бы с тоскою лихой распрощаться,
Согреть теплотою сердца!
В стихотворении указываются товарищи, потому что незадолго до смерти Соха Саши скончался Петров Александр – тоже мой знакомый по школе. Правда, его смерть была глупая: решил на спор выпить бутылку водки, не отрываясь от горлышка – ну и сгорел, спиртное отравление. Две смерти, обе нелепые, но разные по гражданскому значению.