Гудман фотографировал много, снимал на зеркальную пленочную камеру с хорошими немецкими стеклами. Сначала городские пейзажи, цветы, виды природы. Потом в основном людей. Не в студии – да и не было никакой студии. Каждое утро после завтрака он садился на лавочку недалеко от пешеходной зебры, наводил объектив на тех, кто переходит улицу, и нажимал кнопку спуска затвора. Вечером проявлял пленку и печатал снимки.
Мадам Ву была не против его увлечения. Точнее, относилась к фотографии с безразличием (у Мадам Ву был иной круг интересов).
Долгое время он снимал всех подряд. Женщин, мужчин. Стариков, вяло ковылявших по переходу, опираясь на свои палки. Детей, прыгавших по полоскам зебры на одной ноге, словно играя в классики. Молодых людей, отгородившихся от мира темными стеклами очков и наушниками с музыкой, с неизменными смартфонами в руках. Хорошеньких девушек.
Одна девушка появлялась на фотографиях Гудмана особенно часто, видимо их режим дня совпадал. Скоро фотограф стал ждать именно эту девушку: он хотел снимать только ее. Незнакомка с распахнутыми зелеными глазами, светлая челка на лбу перехвачена лентой, а в холодные месяцы на голове неизменная шапка с помпоном. Ладная фигурка, одета скромно. Не красавица, хотя и мила.
Возможно, сначала все это было случайностью, совпадением времени и места. Но шли дни, месяцы, и фотографии девушки с челкой все больше занимали мысли Гудмана. Однажды, зря прождав с камерой в руках до самого обеда, он понял, что девушка сегодня не придет. Понуро бредя домой, фотограф увидел ее на детской площадке: незнакомка сидела на качелях, поджав ноги, и горько плакала.
Гудман хотел навести на нее камеру, но вовремя одернул себя. Вместо этого он подошел к девушке и дотронулся до рукава ее пальто. Стоял промозглый ноябрь, солнца не было.
– Многим сейчас грустно, – сказал Гудман, глядя на нее с доброй растерянной улыбкой. – Потому что все время хмурое небо, а людям нужен солнечный свет. Вот появится солнце, и печали уйдут.
Она всхлипнула и доверчиво посмотрела на мужчину. Ему было лет тридцать пять, а может и сорок. Аккуратная борода, очки в черепаховой оправе, красивое черное пальто и шарф в клетку. И фотокамера «Никон» в руке.
Девушка перестала плакать, вытерла нос шелковым платком и достала из сумочки большой шар из горного хрусталя.
– Он треснул. Сам! Я не роняла, не ударяла. Я его вообще только вчера достала. Это не простой шар, это алфизический кристалл. (Я знаю, хотел сказать Гудман, но девушка его не слушала, сейчас ей важно было выговориться самой). За такими на полгода вперед очередь, потому что шар показывает будущее. А теперь из-за трещины я там ничего не увижу.
– Джозеф Гудман, – представился фотограф.
– Мариам. Мариам Синица... это у меня такая фамилия.
– Не надо грустить! Я помогу вам.
В двушке блочного дома, где Гудман жил вдвоем со своей черепахой, было очень тесно: половину жилого пространства квартиры занимали шкафы. В гостиной – книжный шкаф, платяной и сервант с посудой. В кабинете, служившем также спальней и фотолабораторией, все полки были уставлены хрустальными шарами.
Черепаха Мадам Ву, как обычно, шуршала обрывками газет где-то под сервантом. Гудман сидел в любимом кресле у окна и дул на чашку с горячим шоколадом. Напротив, на краешке скрипучего стула примостилась Мариам Синица. Она с удивлением разглядывала расставленные везде алфизические приборы, непонятного вида артефакты, тубы для сбора quinta essentia. Треснувший шар в руке девушки смотрелся сиротливо на фоне хрустальных рядов его собратьев на полках.
– Фотография это мое хобби, понимаете? – Гудман показывал Мариам альбомы, заполненные ее портретами. «Девушка смеется». «Девушка спросонья». «Девушка очень спешит». «Под проливным дождем». «Радуется весне». «Замерзла». Каждая страница альбома содержала фото и табличку с названием, Мариам листала их одну за другой.
– Фотография – это хобби, а по профессии я алфизик. Специалист по хрустальному шепоту. Вот и диплом на стене в рамке, видите? Я реставрирую шары, поэтому считайте, что вам повезло. Только вы неправильно поняли теорию. Шары не показывают будущее, они его создают. Впрочем, это неважно. Все будет очень хорошо!
– А зачем вам черепаха?
– Мадам Ву мне помогает...
Рука девушки, сжимавшая шар, немного дрожала. Гудман накрыл ее ладонь своей. Хрусталь, зажатый между двух рук, тихонько завибрировал, и трещина в нем исчезла.