День не задался у Кузнецова Петра Павловича. С утра спина разболелась, едва ходит по своему огромному деревянному дому, выстроенному за городом ещё его дедом, Семёном Антоновичем Кузнецовым.
Семья была большая, потому и дом вместительный.
Петруше тогда было четыре года, когда они садились в саду за накрытый бабушкой, Пелагеей Ильиничной, шикарный стол, чтобы почаёвничать. Тут и булки были на больших блюдах, баранки, блинцы, конфеты и всякие варенья. Бабушка хлопотала, чтобы всем угодить, а дед постоянно на неё прикрикивал, мол, Пелагея, присядь, самой-то некогда и глотка чаю сделать. Она звонко смеялась, несмотря на возраст голос не погрубел, махала своей изящной ручкой с тонкими музыкальными пальцами, и нараспев говорила:
- Да будет тебе, Сёмушка, успею и я ишшо напиться. Он самовар у нас какой, ведро целое чаю туда помещается.
Петруша чувствовал, хоть бабуля и пререкается с дедуней, но ей всегда нравилась его забота о ней.
Их, тогда ребятишек, насчитывалось до десятка. Возраст разный, но никто никого не обижал. Виделись редко, по праздникам, вот тогда и собиралась в отчем доме вся многочисленная семья Кузнецовых. Но и в самом доме жило приличное количество человек. Петруша вспоминает, а ведь никто никому не мешал: взрослые работали, дети посещали школу, старики следили за домом, садом и цветниками. Людей тоже нанимали в помощь, самим было не управиться.
"Счастливое времечко было... - расположившись в кресле на веранде и закрыв глаза, про себя говорил Пётр Павлович. - Сад какой цвёл - загляденье! Всю зиму яблок не покупали, своих хватало, хоть и едоков было не сосчитать. А сливы бабушка мариновала, вот где вкуснятина!"
Пётр Павлович проглотил подступающую слюну, дальше не хотелось воспроизводить в уме ушедшее навсегда прошлое. Становилось больно в груди, уже и таблетки не помогают. Вот сегодня, например, ему надо было к врачу, а куда по такой погоде? Дождь, не смолкая, уже несколько часов барабанил по окнам. Дождя пожилой мужчина не боялся, он его любил. Всегда сидел на веранде и наблюдал, как мокнут деревья, дорожки во дворе, травка, напитанная лишней влагой, клонится к земле. А лужи становились шире и глубже, каждая упавшая капля в ней пузырилась, что говорило о затяжных осадках.
"Ну и пусть. - Пётр Павлович кутался в свою клетчатую шаль и с интересом наблюдал за изменившейся из-за ливня природой. - Всё одно дождь лучше, чем жара, когда горит всё живое, а долгожданной влаги ни грамма нету. Только в колонке, а уже тяжело носить вёдра, чтобы всё полить на этом обширном участке."
Мужчина улыбнулся. Снова вспомнилось, как сюда был нанят человек, чтобы поливать летом клумбы и ягодники с плодовыми деревьями. Как раз лето жарким выдалось. Нанятый гражданин очень любил выпить и часто позволял себе отсыпаться в сарае, где хранился весь, собранный за десятилетия, сельхоз-инвентарь. Но, чтобы не погнали его с работы, мужчина покупал кулёк конфет для ребятни, а они за него поливали всю территорию. Петруша и его братья с сёстрами, родные и двоюродные, не очень-то нуждались в этих конфетах, просто было очень интересно, нравился сам процесс, когда можно пошалить и обливать друг друга с наполненных водой ведёрок.
"Да, было всё, как вроде вчера, но куда всё делось?"
Первым умер дед. От старости. И так хорошо пожил, почитай девяносто лет. За ним и бабушка, всего на годок его пережила. От тоски по мужу. Прожили они честно и в уважении к друг другу. Семерых детей вырастили, ещё и с внуками помогали.
Пока дед оставался живым, так всё и у всех было нормально, но стоило деду уйти к праотцам, как за ним и потянулась череда смертей.
То дядька с семьёй на мотоцикле разбился, то тётка повесилась, узнав, что муж ей изменяет. Куда-то сразу все разъехались, никого уже этот дом не привлекал и не радовал. А некоторые признали его причиной всех несчастий, мол, заговорённый он, заколдованный.
А Павел Семёнович, отец Петруши, никуда не уехал. Он любил свои владения, которые, чуть позже, записал на себя. Никто и не возражал. Одна только тётка двоюродная настаивала на денежной компенсации, но родственники на неё прицыкнули и она замолчала.
Мать Петруши, вскоре померла на родах, не спасли и ребёнка. Это был мальчик, уже четвёртый. Павлу Семёновичу хотелось девочку. Петруша был самым младшим, а его старшие братья уехали в Финляндию, туда парней пригласил их общий друг. Так и остались они там, понравилось. Вот и перешёл дом по наследству Петру Павловичу, он и присматривал за постаревшим отцом, а когда женился на краснощёкой Марии, то и она помогала ему ухаживать за парализованным родителем.
Марии нет уже пять лет, а Пётр Павлович никак с этим смириться не может. Ну подумаешь, наколола ногу каким-то сорняком в огороде! Разве от этого умирают? Ещё ведь только пятьдесят ей было, с небольшим хвостиком.
Дети поразъезжались по городам и весям, а он здесь и за охранника, и за хозяина. А кто дом-то стеречь будет, он же развалится, если его покинуть. А такое допустить не можно. Тут такая память заложена, что она посильнее будет любого семейного альбома для фотографий.
Сын и дочь пишут часто, погостить зовут, могут забрать и насовсем, но он и на день не пожелал бросить своё богатство. Каждое лето ждёт в нетерпении, хоть и не любит этот знойный и душный сезон. Но именно тогда прибудут к нему его дети и внуки, а их много. Дочь, умница, родила четверых, и невестка от неё не отстала. И когда все садятся за стол, чтобы почаёвничать, то у Петра Павловича, в эти минуты, дюже душа радуется, потому что ему всегда чудится, вроде это вернулись назад далёкие прошедшие годы. Так и хочется пропеть, мол, "у самовара я и моя..." Только глядеть не надо в ту сторону, по правую от себя руку, где ещё несколько лет назад сидела с ним Машенька, а вот тогда всё и нафантазируешь, как тебе захочется. Ну, как будто все рядом: и она, и их дети с внуками. А в доме вся остальная родня, которая сейчас выйдет и тоже займёт свои места за длинным старинным столом. В накрытой беседке. И в любимом саду.