Иван Степанович вынес из горелого дома девочку, которая в беспамятстве прижимала к груди какую-то шкатулку. В шкатулку он не заглядывал полмесяца, всё выхаживал девочку от ожогов травами и маслами на травах. Но рубцы долго оставались на теле, как и боль в душе. что вырывалась ночами криками. Осенью она стала ходить с ним в лес по ягоды и грибы.
Однажды на краю горы они вошли от дождя в пещеру. Вспышкой молнии озарилось что-то светлое в расщелине пещеры.
- Как золото... прошептала Таня.
- Только тонкой рукой может и можно что достать.
Когда Таня почти вся улезла в расщелину, оголились бёдра и Степанович не вытерпел. Потом он, конечно извинялся.
-Да что уж там , Вы мне жизнь спасли.
На руках её блестели цепочка и серьги с камушками-цветочками на цепочках.
- Похоже на то, что у меня в шкатулке от бабушки осталось.
- Ну, уж каяться , так до конца. Над этой пещерой был карниз с отверстием. В пещеру я успел проводить тех. которых раскулачивали их хотели выслать, а в ту дыру толкал их преследователей и карниз этот тогда рухнул. Я вывел раскулаченных и какое-то время переждал с ними в лесной избушке, а потом провёл тропами в соседнюю волость.
- Бабушка за Вас молилась. спасителем называла . Моя мать после смерти бабушки уже после войны вернулась на родину, к ней, как к сестре фронтовика орденоносца изменилось отношение односельчан. Правда дядя был израненный и умер в конце сороковых, от него остались две дочери, одна была симпатичная на лицо. но хромая.
- Я на ней был женат, но дети не пережили голодные сорок шестой и сорок седьмой годы, а мать их так плакала по ним, так убивалась, что ненамного их пережила.
После этого разговора отношения их стали теплыми, даже нежными и после бани Таня стала спать со Степановичем. Однажды в порыве откровенности после близости
она сказала:
- Я рожу детей заместо тех умерших. Я полюбила тебя в благодарность за спасение моих родных и меня.
Удивительно, но первая девочка родилась похожей и на мать , и на отца, и чем-то на умершую от голода в сорок шестой. Её назвали Светой и часто ласково называли Светлячком. Она очень тянулась к матери и отцу. Когда чуточку подросла, отец стал рисовать ей курочек, петушка, синичек, снегирей. И Света также полюбила рисовать птиц, а потом они с папой цветы рисовали в основном которые дома и около росли, Степанович даже покупал специально, чтобы порадовать дочку розы и фиалки.
Как-то Света спросила:
-Папа, а ты можешь нарисовать меня или маму?
- Ну, я же только в художественную студию ходил, когда в вечерней школе учился, правда ещё год в художественном училище учился, но потом пришлось больше зарабатывать на жизнь столярной, плотницкой, слесарной работой, ремонтом. Но я попробую.
И у него не сразу, но получился портрет дочки, а мать он срисовал с фото, когда она была моложе и улыбчивее.
Как-то раз к ним зашла знакомая Тани и увидев рисунки, предложила сделать открытку с них. Потом Иван Степанович стал по просьбе знакомых делать рисунки к их книжкам, пока один из друзей не сказал:
-Да ты сам Иван Степанович на рыбалке так интересно рассказывал о мельницах, сколько рыбы было в омутах около них, о деревенской жизни, о кузнице, жнейках, если бы о всём этом интересно сам попробовал написать и нарисовать, мы бы могли подредактировать, помочь с изданием, а ты бы нам за это с ремонтом дач помог.
Через год рукопись книжки была готова и рисунки к ней также, а ремонтом дач он приобрёл знакомых, которые могли дать в благодарность за хорошую работу и на издание книжки. Вторую книжку Степанович написал лиричнее и посвятил своей молодой жене. Таня была больше рада чувствам, выплеснутым на страницах книжки , чем тем, что её муж стал членом Союза писателей.
Однажды к ним пришёл гость, сказавшийся родственником. Его тоже звали Иваном, он вспоминал их родные места с отрочества и действительно многих из тех далёких лет вспомнили, дополняя память друг друга, немало и родных. Наконец, Иван Степанович вспомнил своего двоюродного брата.
- Но ты же заблудился и пропал в голодном сорок седьмом.
- Да, действительно, мне тогда было двенадцать лет. Заблудившись, я бродил по лесам, питаясь ягодами, пока не набрёл на хутор в два дома. Оказалось, что это были две семьи, бежавшие от раскулачивания. А я пока скитался по лесам, нашёл топор с отломанным топорищем. Дед,который меня приютил, сделал к нему новое топорище, наточил хорошо и взял меня на заготовку дров. Два дня мы с ним рубили берёзы и осины, ели и сосны. Распиливали на чурки, а сосны и ели на столбики. Потом я помогал деду рубить из коротких кряжей небольшой хлевок, косил с ним для коз траву на небольших лужках и полянках. С нами на сенокосе работала его младшая дочь, которая была старше меня лет на пять. Когда мы с ней ходили купаться на речку, она меня не стеснялась и купалась голышом. Да и я тогда по своему возрасту ничего ещё не испытывал, хотя видел, что девушка красивая.
Осенью мы вместе с ней ходили за грибами и ягодами по окрестным лесам,
за клюквой на болото, а однажды наткнулись на крутом взгорье на пещеру довольно глубокую и загадочную. Поскольку небо занесло и начинало грохотать, мы нарвали травы около ручья, вытекавшего от родника в пещере и наносили её, чтобы на траве переждать дождь. Под шум дождя мне дремалось, а Вера, положила мою голову на колени себе и несколько раз меня поцеловала.
Не знаю, что мне пришло в голову, но я , уходя иногда один в лес, стал брать с собой топор и, срубив около пещеры несколько елей и сосен, сделал небольшой сруб. А когда ещё мы были на сенокосе, мне запомнилось несколько досок в сеновале, я сходил за ними и сделал лежанку в срубе. Когда через неделю я вместе с Верой пошёл за брусникой и начинался дождь, я привёл девушку в этот сруб в пещере и ей понравилось,как уютно я сделал. На лежанке она стала обнимать и целовать меня и сказала, что через год или два я уже возмужаю и могу стать ей мужем.
Но мы полюбили друг друга раньше. Долгими зимними вечерами я рассказывал Вере то, что запомнил из прочитанных книг и учебников. Буквы она знала от деда и счёт, таблицу умножения, но писала плохо и с ошибками. Бумаги у них не было и мы стали писать на бересте. Ночью мы вместе с ней спали на полатях в избе, а дед спал в горнице чаще один, но иногда к нему приходила женщина лет сорока из соседнего дома, они жили вдвоём с дочерью, которая была старше Веры, но лицо её делали некрасивым бородавка и родимое пятно, а ещё больше бельмо в глазу. Звали её Лизой, а её мать Анной. У них были также козы, а ещё куры. Однажды Анна позвала меня поколоть дрова, а когда я поколол, покормила меня яйцами и попросила помочь наносить воды в баню. Дед топил свою маленькую баньку реже, а мне уже хотелось мыться и я не отказался сходить к ним в баню. Когда я мылся, пришла Лиза. Телом она была красивей, чем лицом. У ней были крупные, как у матери груди. Если Вера была длинноногой, то у Лизы были ноги короче и толще, но соразмерно с телом. Когда мы помылись и помыли друг другу спины, на полке Лиза стала обнимать, целовать и ласкать меня и стала первой женщиной, с которой я, а мне исполнилось тринадцать,испытал близость. Это повторилось в бане и через неделю, а ещё через неделю я мылся с дедом в бане и немножко покашливал. Дед посоветовал мне дольше париться, а сам, помывшись, ушёл домой. Пришла Вера,когда помылась, залезла ко мне на полок ,мы стали целоваться и обниматься. В этот раз дошло до близости и мне с ней понравилось больше,чем с Лизой. С той поры мы любили друг друга ночью и утром, а когда мне стало четырнадцать лет, Вера забеременела.
За это время несколько раз меня соблазняла и Лиза, когда я заходил к ним в гости или мылся в бане. Она сказала, что беременна, а я признался, что с ней испытываю чувства, но сильней люблю Веру.
Через несколько лет, когда я уже знал окрестности, я дошёл по речке до реки и увидел вдали по реке деревню. С одной стороны меня тянуло к ней, но с другой я не готов был расстаться с любящими меня женщинами и детьми. Когда похоронили деда, Вера ещё больше стала любить меня и у нас родилась вторая дочка. И только пять лет назад я вернулся в родные места, но уже через неделю вернулся на хутор, любовь оказалась сильнее".