11
***
В конце июня в колхозе начинался сенокос, это была самая тяжёлая пора для колхозников и в то же время самая весёлая. Тяжелая - потому, что сено нужно было в короткие сроки накосить, сгрести и сложить в стога, не только в колхоз, но и себе, каждый крестьянин держал в своём дворе по нескольку голов коров и бычков. Держали, конечно, свиней и домашнюю птицу, но они сена в пищу не употребляли, их кормили, картошкой и зерном. Жили в основном за счёт своего хозяйства. Денег в пятидесятые, да и в шестидесятые годы колхозникам не платили, рассчитывались трудоднями, на которые полагалась натуральная оплата, то есть: зерно, масло, мясо либо мёд, это зависело от того, что колхоз производил или выращивал. Чаще всего это было зерно. Хлеб пекли сами, в объёмных русских печах. Муку делали из полученного на трудодни зерна, размалывая его на жерновых мельницах, которые были построены в крупных сёлах. Иногда, в неурожайные годы, эта натуроплата бывала так мала, что её доставляли домой в нескольких мешочках. Чтобы купить какую-то одежонку себе и детям, крестьяне продавали мясо, молоко, зерно, картофель на базарах в посёлке и в городе. Поэтому-то и содержали, в собственном дворе, много скота, и сена на зиму нужно было наготовить большое количество. И не просто наготовить, а хорошего качества. Для этого нужно было собрать его в кратчайшие сроки, когда в траве находятся белки и витамины, кроме того, не в коем, случае, нельзя было допустить, чтобы это сено попало под дождь. От гнилого сена, не было ни какой пользы, только вред, оно вызывало болезни животных.
Весёлое же – потому, что колхозники разбивались на бригады и звенья, члены которых с азартом, с песнями и прибаутками, устраивали соревнования – кто быстрей и больше заготовит этого душистого корма. Даже во время выезда на луга, соревновались, в каком звене лучше лошади, кто быстрее доберётся до отведённого ему участка. Звеньевые – мужики управляли запряжёнными в широкие телеги упряжками, в два коня, а бабы усевшись на эти телеги, с двух сторон, пели песни и подзадоривали мужиков, чтобы те в свою очередь, подхлёстывали коней.
Каждая человеческая фигура, во время сенокоса была бесценна.
Вот в это-то время, знакомый из посёлка Шигарского принёс Акиму весть, что брат Гаврила тяжело заболел и просит Акима прибыть к нему, проститься.
«Пойти отпрашиваться, - думал Аким, - никто не отпустит. Сейчас самая тяжелая работа с лошадьми. Они допоздна на сенокосах: таскают сенокосилки, грабли, на них же подвозят к стогам копны сена. После того как приезжаю колхозники с лугов, лошадей нужно осмотреть, почистить, накормить, напоить, и если есть такая необходимость, обработать им копыта. А днём накосить и привести травы на ночь. Можно бы попросить Серёгу, чтобы он один поработал несколько дней, но Серёга помогал убирать сено свояку, то есть председателю колхоза »
«Как же быть? Не поехать, брат один у меня, больше из родственников никого нет, унесёт обиду с собой в могилу, сам себя прокляну»
И тут Аким вспомнил, что Лёня Кабардинец сено со всеми вместе не косит. Во первых - ему, как депортированному в Сибирь, участка под сенокос было не положено. Во вторых - сено он косил после всех, обкашивал оставшиеся от других наделов края и огрехи. В своём дворе, как человек с Кавказа, кабардинец держал приличную отару овец, а овцы животные не прихотливые, поедали сено любого качества.
«Пойду к нему, уговорю, - с сомнением размышлял Аким, - обидел я его недавно, обещал убить. Да и Рыжик его слегка покалечил, Лёня, после кастрации лошадей, неделю ходил согнутый крючком»
Но деваться было не куда, пошёл к кабардинцу.
- Чиво нада? – не ласково встретил тот Акима.
- Дик вот, просить пришёл тебя, - и Аким поведал причину своего прихода.
- Ишь ты, как! Сначала голова резать обещала, а теперь жалица пришла, - перевирая русские слова, начал вроде сердито Лёня, но, вдруг, неожиданно согласился, - хорошо пойду, подежурю, только ты потома мне сена из своего пая, за каждый день моего дежурства, копну отдашь.
В колхозе так было заведено, что конюху некогда было косить сено своим коровам, он во время сенокоса постоянно находился на конном дворе. А колхозники, от каждого двора, обязаны были, определённую часть, накошенного, сена, отделить конюхам.
- Хорошо, согласен, - обрадовался Аким, - я быстро обернусь. Ты только там «на глаза» начальству не вылезай, если спросят, скажешь, что просто помогать пришел, а Акимка, мол, за травой уехал. - В это время и начальству было не до Акима, оно тоже готовило сено для своего скота.
- Ладна, ехай, - махнул рукой Кабардинец.
В этот же день, вечером, Аким запряг Зорьку в дрожки, не нужные во время сенокоса, двинулся в посёлок Шигарский. Зорька была почти уже обучена ходить в упряжке, но на сенокосе пока не использовалась.
***
И в это самое время, в Орловке появился Петька «Прокурор», толи отсидел полный срок, толи досрочно освободился, за этим в деревне следить было не кому, каждый занимался своими делами. Но был у него здесь дядя, Василий Шопин, в селе его всё называли Горбатый, он и действительно был такой. Но, несмотря на этот горб, Василий был, для сельской жизни, достаточно грамотный, и занимал в колхозе должность нормировщика. Как рассказал позже этот горбатый нормировщик: « Петька освободился два месяца назад, устроился в посёлке Лесозаводском на комбинат, на сплав леса по реке Яе. И вот дождавшись выходных, решил приехать на помощь дяде Васе, на заготовку сена, на несколько дней».
Пока косили траву, сгребали просохшее сено и ставили его в копны, Петька «Прокурор» ни разу не вспомнил про Акима Бычкова. Но вот была поставлена последняя копна, для коровы дяди Васи, и тут же организовалось застолье, с самогоном и малосольными огурчиками. Выпили по одной, оба были в хорошем настроении, веселы, разговорчивы, а как же, такое дело завершили, живи и радуйся. Выпили ещё по одной и ещё, и тут, вдруг, на лицо «Прокурора» свалилась чёрная туча. Сжав в руке стакан с недопитым самогоном, нахмурившись как бес, Петька, глядя в упор на дядю, прошипел:
- Дядя Вася, а где этот поганый Акимка Бычков, живой ешо, поскуда?
- А что ему будет, он самогон не пьёт, табаку не курит, здоровый как бык. Ещё лет сто проживёт.
- Ну, ет мы поглядим, сто или чуть поменьше. Он так же, на конюшне работает?
- А где ж ему работать, в бригадиры не выбился.
- Скажи дядя, у тебя табеля /учёта рабочего времени/ дома или в конторе?
- Да вон в портфеле лежат, я как на покос ехать, их домой из конторы принёс. А тебе зачем?
- Зачем, зачем, хочу Акиму несколько часов рабочих добавить.
- Петька, не дури, давай лучше ещё по одной выпьем, - почуяв не ладное, попытался успокоить племянника Василий.
- Дядя Вася посмотри, когда Акимка дежурит на конюшне. У тебя же есть график, - не отступал «Прокурор»
- Петро, не дури, давай посидим по человечески, - ещё раз попытался вразумить племянника Василий.
- Слушай, хрен горбатый, ты меня из себя не выводи, а то я сейчас этот стол на голову тебе одену!
Василий знал, что с племянничком шутки плохи, он, если захочет, и дяде голову открутит, как курёнку.
- Сегодня дежурит, - заглянув в табель, обречённо сказал горбатый.
«Прокурор» больше пить не стал. Выйдя во двор, зашёл в сарай, где лежал его рюкзак. Развязав шнурок, вытащил из мешка «финку» - нож, который он, видимо, изготовил в лагере. Нож широкий и довольно длинный, ярко сверкнул в затухающем вечернем свете, и скрылся в голенище Петькиного кирзового сапога.
«Прокурор» прилёг в сарае на солому, дождался, пока совсем стемнело. По ночному небу заходили мрачные тучи, иногда на некоторое время, между ними выпрыгивала луна, но словно испугавшись кого – то, быстро пряталась за очередную тучку.
Выкурив папиросу, Петька заглянул в избу, дядя, сидевший за столом, испуганно вздрогнул, и привстал:
-Ты чего не спишь? - Невпопад спросил он.
- А ты чего сидишь? – Вопросом на вопрос ответил «Прокурор» - вот, что дядя, я пошёл, скоро вернусь. Ты не вздумай, куда - ни будь пойти, и сболтнуть непотребное. Не дай бог, если что, я тебе кишки выпущу, и дом твой спалю.
И хлопнув дверью, Петька исчез. Вася Горбатый налил себе полный стакан самогона, выпил, загрыз огурцом. Налил ещё один, закрыв глаза, с трудом затолкал самогон в горло, посидел минут пять, и рухнул с лавки под стол. Дядя был одинокий, поднимать его из под стола было не кому.
***
Разложив по кормушкам, привезённую днём траву, Лёня Кабардинец затопил печку – буржуйку, ночью, иногда и летом, бывало прохладно, прилёг на лежанку, пригрелся, и совсем уже было задремал. Вдруг в ближнем загоне, где находились Рыжик, Каштан и старая Соловуха, произошло какое-то волнение, затопали копытами лошади, Каштан недовольно фыркнул и захрапел, Рыжик угрожающи заржал. Лёня, подойдя к окну, стал присматриваться, надеясь увидеть, что же там происходит, благо загон находился прямо у окна. Ничего не было видно, но вот на минуту луна выскочила из-за тучи, и Кабардинец заметил, что через забор загона перелазит человек. Лошади отошли в один угол и топтались на месте.
- Какая лихоманка припёрлася? – испуганно прошептал Лёня и, накинув Акимову сермягу, приоткрыв тихонько дверь, крадучись, двинулся к загону. Присмотрелся – никого, лошади, вроде успокоились, но всё так же стояли, сгрудившись в углу. Кабардинец перелез через жерди и зашёл под навес. Вдруг страшной силы удар обрушился на его несчастную голову, и он, дрыгнув ногами, мгновенно отошёл в мир иной.
***
Петька «Прокурор», расставшись с дядей, вышел на улицу и быстро зашагал в сторону конного двора. Идти было достаточно далеко и не просто, учитывая то, что дороги в деревне все изрытые и избитые телегами и скотом. Ночь была прохладная, и свежий воздух действовал на ходока отрезвляюще, но успокоения, разгулявшейся злобе, не приносил.
Вот и конный двор, перепрыгнув через забор, Петька сразу хотел двинуться в сторожку, было тихо и он решил, что Аким, скорее всего, дрыхнет, без «задних ног». Но тут на пути его возникла ограда нового загона, которого, во время последнего посещения им конного двора, не было. «Прокурор» перемахнул через жерди, и оказался внутри загона, лошади испуганные неожиданным появлением незнакомца, недовольно зафыркав и заржав, сбились в угол. Он, испугавшись, что его приход будет обнаружен, спрятался под навесом. Но постояв немного, намеренно пугнул лошадей, чтобы они зашумели, надеясь на то, что Аким придёт к загону, привлечённый тревогой лошадей. Так оно и вышло, со стороны сторожки послышались крадущиеся шаги, предполагаемый Аким, остановился у ограды, постояв немного, перелез через забор, и двинулся в сторону навеса. Петька, захватив покрепче нож, выдернул его из сапога, и, сделав шаг вперёд, на что-то наступил, больно прибив ногу. Быстро наклонившись, ощупал этот предмет.
«Кувалда, вот хорошо, - быстро возникла подлая мысль, - грохну кувалдой по башке, кину под ноги лошадям, подумают, что они проломили своему хозяину паршивую голову»- Быстро сунув нож в голенище, «Прокурор» взметнул вверх на вытянутые руки кувалду, и обрушил её на голову вошедшему под навес конюху.
Так и не определив, в спешке, кого он убил, Петька, схватив покойника за ноги, поволок его на средину загона. Лошади злобно заржав, заходили по загону кругом, раздраженно поднимая высоко ноги. Но вот молодой жеребец, вдруг, резко изменив направление бега, налетел как ястреб на убийцу, тот выпустив из рук труп, еле успел отскочить. Однако сзади на него кинулся другой, озлобленно храпя, вцепившись зубами в одежду, рванул его в сторону, опрокинув на землю. Петька быстро вскочил, выхватил из-за голенища «финку», она грозно блеснула под вышедшей из-за тучи луной, но пустить её в дело убийца не успел. Подняв глаза, он увидел, как развернувшись к нему задом, молодой жеребец выбросил заднюю ногу ему в лицо. Удар крепкого копыта пришёлся «Прокурору» как раз между глаз, поломав нос и вдавив лоб в череп. Хрястнули кости, хлынула кровь, и Петька вытянулся рядом с трупом убиенного Кабардинца. Луна спряталась за очередную тучу, и над конным двором нависла зловещая тьма.
***
Рыжик, ударив человека, забился под навес загона. Чувствуя запах крови, он никак не мог успокоиться. События сегодняшнего дня, начиная с утра, не могли найти своего места в его лошадиной голове:
Аким, как всегда, на рассвете, насыпав в кормушку овса, долго гладил Рыжика по щекам, холке и спине, словно прощался с ним, при этом тихо, что-то не понятное для лошади, бубнил своим грубым, низким голосом. Затем запряг Зорьку, в эту ненавистную для жеребца коробушку, и выехал с конного двора. Но события, развивающиеся далее, ещё более удивительны были для лошадиного понятия.
Через некоторое время в загоне появился Душитель, Рыжик не забил, как этот человек пытался удушить его, свалив арканом на землю. Жеребец, возбуждённый появлением этой фигуры, стал раздраженно ходить кругами по загону. Предположим, что в его сознании возник законный вопрос: «Кто допустил этого индивида сюда и, что от него можно ожидать?»
Но, как оказалось, этот странный человек, поменял роль душителя, на лошадиного кормильца. Он, вдруг, начал раздавать заготовленную с вечера Акимом траву, в кормушки. При этом, он, как довольный сытной жизнью кот, что-то мурлыкал ласковое, сначала старой Соловухе, затем мерину Каштану. На что они согласно кивали головами, поедая сочную траву. Но Рыжик не поддался на эту лесть, и при приближении душителя, с охапкой травы, к его кормушке, недоверчиво отпрянул в сторону. А когда новый конюх попытался приблизиться, для того, чтобы приласкать жеребца, Рыжик взвился на дыбы, и душителю пришлось быстро ретироваться в кормушку, чтобы не быть раздавленным жеребцом.
Человек весь день ухаживал за лошадьми: кормил, поил их, чистил кормушки и навоз, но Рыжик так и не признал его за Доброго, как Акима, и даже за Равнодушного, как Серёгу. Поэтому весь день был нервно – возбуждён, словно предчувствуя какую – то беду. И видимо не зря.
В средине ночи у загона Рыжик услышал приближающиеся шаги. И вздрогнул! Это были шаги Врага, на всю жизнь запомнившиеся ему. Шаги слышались всё ближе и ближе, вот уже заскрипели жерди, под тяжестью пришельца. Вот он зашёл в загон и приблизился к навесу, под которым находились лошади. Рыжик не выдержал напряжения и, заржав, выскочил из под навеса в загон. За ним выбежал Каштан и недовольно захрапел, злого человека чувствуют все животные, особенно лошади. Скрепя больными суставами, медленно выползла Соловуха. Злой зашёл под навес и притаился, через некоторое время снова вышел и пугнул лошадей, они заржали и, пробежав круг по загону, опять сбились в угол.
Со стороны сторожки послышались крадущиеся шаги и, вдруг, Рыжик уловил запах Акима, им пахла, накинутая на плечи Кабардинца, Акимова сермяга.
«Добрый появился!» – должно быть, промелькнуло в голове жеребца.
Вот этот, похожий на Акима человек, перелез через забор и направился под навес. Рыжик хотел пойти к нему, но в это время, послышался глухой удар, и запахло свежей кровью, этот запах жеребец запомнил, ещё из прежних боёв, на всю жизнь. Он, возбуждённо, заходил по загону, за ним, недовольно фыркая, двинулся Каштан. В это время из под навеса появился Враг, он волок за ноги человека. Запах крови усилился, доводя возбуждение лошадей до крайности.
«Враг убил Акима!» - возникло в сознании жеребца, и он кинулся на Врага, увлекая за собой Каштана. Неизвестно, чем бы кончилась эта схватка, возможно Петька «Прокурор» остался бы жить. Но увидев в отблесках луны нож, Рыжик представил его зловещее значение, и после того, как Каштан кинул убийцу на землю, жеребец мгновенно принял заднюю боевую стойку. Хрястнули кости, и всё было кончено.