Глава 4
ВТОРОЙ ПОСЕВ
В мои планы не входит рассказывать обо всех многочисленных приключениях Джона Николсона, но лишь о тех наиболее знаменательных его злоключениях, коих было больше, чем ему бы хотелось, да и просто по человеческим меркам больше, чем он заслуживал. Рассказ же о том, как он добрался до Калифорнии, как стал жертвой мошенников, как его ограбили и избили, как он умирал с голоду и как наконец добрые люди подобрали его, до некоторой степени вернули ему самоуважение и устроили клерком в один из банков в Сан-Франциско, – такой рассказ занял бы слишком много времени, а между тем во всех этих эпизодах не было ничего от своеобразной Николсоновой судьбы, ибо подобные события выпадали в те дни в тех местах на долю тысяч молодых искателей приключений. Вскоре, однако, Джону дано было испытать большую удачу, которая на деле обернулась лишь кружным путем к новой катастрофе, - и вот это требует моего подробного разъяснения.
Удача явилась ему в образе молодого человека, которого он встретил в одном из тех кабачков, что называют "подвальчиками"; месячной зарплаты Джона оказалось достаточно, чтобы избавить нового знакомого от сиюминутного позора и возможной опасности в будущем. Этот молодой человек приходился племянником одному из магнатов Ноб-Хилла [1]; подобно тем более скромным авантюристам, которых у нас можно видеть в укромных уголках общественных парков затевающими нехитрую игру в наперсток, они управляют фондовой биржей Сан-Франциско для собственной выгоды, но при этом способствуют общественному благу – профилактике публичных азартных игр.Потому в его власти было — а поскольку нрава он был добродушного, то это совпадало и с его желанием – направить и Джона на путь обогащения; и таким образом, не обладая ни специальными познаниями, ни предприимчивостью, ни даже общим пониманием правил игры, в которую он играл, а просто покупая и продавая то, что ему подсказывали покупать или продавать, наш баловень фортуны вскоре уже оперировал суммой между одиннадцатью и двенадцатью тысячами фунтов, что в пересчете на доллары составляло больше шестидесяти тысяч.
Чем заслужил он это богатство, оставалось для него не меньшей загадкой, чем то, как в свое время сумел он навлечь на себя бесчестье дома. Нет, конечно, он проявлял определенное усердие на своем рабочем месте в банке, но не более, чем кассир, у которого было семеро маленьких детей и чьи дела явно шли под откос. Шаг, с которого началось его продвижение к успеху, – визит в кабачок в день получки месячного жалованья – тоже никак нельзя было считать проявлением возвышенной добродетели или хотя бы мудрости, что заслуживала бы благосклонности богов. Потому, ощущая себя одним из той массы людей, что цепляясь друг за друга то взмывает к небесам, то падает в адскую бездну на головокружительных качелях судьбы, или попросту опасаясь, что источник его богатства может внезапно иссякнуть, Джон продолжал держаться за свое рабочее место, ни словом ни с кем не обмолвившись о своих успехах, и завел счет в банке в другом квартале города. Эта, казалось бы, невинная уловка стала первым шагом ко второму акту его житейской трагикомедии.
Домой он все это время не писал. То ли просто откладывал со дня на день, то ли от робости, то ли от стыда, то ли от обиды, то ли потому, что (как мы уже могли видеть) не обладал литературным даром, то ли потому, что (как мне иногда хочется думать) есть в человеческой природе что-то такое, что удерживает молодых людей – в отличие от других живых существ – от проявления простого почтения к своим родителям, — так или иначе, но проходили месяцы и годы, а Джон так и не написал ни строчки. Причем, эту "привычку неписания" он завел еще до того, как ступил на путь процветания; и теперь только невозможность прервать долгое молчание удерживала его от безотлагательного возвращения украденных (или, как он предпочитал думать, взятых в долг) денег. Тщетно сидел он порой над листом бумаги, дожидаясь вдохновения: после слов "мой дорогой отец" эпистолярная муза упорно впадала в молчание, и вот уже Джон, скомкав листок, в очередной раз давал себе слово "при первом удобном случае" лично отвезти деньги домой. И это непростительное промедление было вторым его шагом в силки судьбы.
Так прошло десять лет, Джон приближался к тридцатилетию. Оправдывая свое детское прозвище, он теперь имел весьма крепкое, чтобы не сказать полное, телосложение; приятные черты лица, добрые глаза, добродушные манеры, веселый смех, длинные песочные бакенбарды, легкий американский акцент, близкое к американскому чувство юмора и некоторое сходство с особой королевской крови, имя которой я называть не стану[2], определяли наружность этого человека, каким его привыкли видеть в обществе. Внутренне же, несмотря на всю свою тучность и весьма мужественные бакенбарды, он больше походил на девицу, чем на двадцатидевятилетнего мужчину.
Однажды накануне двухнедельного отпуска, когда он прогуливался по Маркет-стрит, его внимание привлекла афиша с железнодорожным расписанием, и в каком-то дальнем уголке его сознания мелькнула мысль, что он мог бы вернуться домой на Рождество, если отправится прямо завтра. Эта внезапная фантазия взволновала его, и в тот же миг он решил, что поедет.
Предстояло многое сделать: упаковать чемодан, оформить кредит в том банке, где он был богатым клиентом, и исполнить некоторые обязательства перед другим банком, в котором он был скромным клерком; и как водится, последним из этих дел он пренебрег. Ночь настигла его не только запасшимся собственными деньгами, но и вновь (как в прошлый раз) обремененным значительной суммой чужих.
По роковому стечению обстоятельств, в одном пансионе с Джоном жил его коллега-клерк, честный малый, питавший, что называется, слабость к выпивке, хотя в его случае можно было бы говорить не о слабости, а о силе, ибо данная жертва пагубного пристрастия могла без передыху пить неделями напролет. Вот этому горемыке Джон и доверил адресованное управляющему банком письмо с вложенными в него облигациями. Уже сделав это, он как будто заметил некоторую затуманенность взора и спутанность речи своего доверенного, но переполненный надеждами, заглушил предостерегающий голос в своей груди и одним махом передал деньги клерку, а себя – в руки судьбы.
Я так подробно останавливаюсь на мельчайших ошибках Джона, рискуя навлечь на читателя скуку, поскольку его пример способен поставить в тупик любого моралиста; но наконец, мы с этим покончили, список ошибок исчерпан, и теперь, когда читатель знает о нашем бедном герое все, я предоставляю ему самому судить, кто из них двоих – он или Джон – более достоин кары. С этого момента нам остается просто следить за представлением, главная роль в котором отведена человеку, буквально притягивающему к себе бич судьбы, – думаю, его незаслуженные несчастья способны смутить как заправского весельчака, так и доморощенного философа.
В тот же вечер вышеупомянутый клерк впал в такое беспробудное пьянство, что удивил даже лучшего своего собутыльника. Его быстро вышвырнули из пансиона; он оставил свой чемодан у совершенно незнакомого человека, который даже не запомнил его имени; он бродил сам не зная где и наконец оказался в больнице Сакраменто[3]. Там, скрытый за безымянным номером своей кровати, пропойца пролежал еще несколько дней, ни о чем не беспокоясь, в частности – о том, что его разыскивает полиция. Минуло два месяца, прежде чем выздоравливающий в Сакраментской больнице был опознан как Киркман, пропавший клерк из Сан-Франциско; но должно было пройти еще почти две недели, прежде чем был найден тот совершенно посторонний человек с чемоданом, и письмо Джона, наконец, было доставлено по назначению – печать не была сломана, конверт не был вскрыт.
Между тем Джон уехал в отпуск, никого не предупредив, что уже было подозрительно, а вместе с ним пропала некоторая сумма денег, что не подлежало никакому оправданию. Однако все знали его беспечность и верили в его порядочность, а кроме того, сам управляющий относился к нему с уважением; и вслух ничего не говорилось, но какие-то подозрения, без сомнения, уже зрели в умах, пока две недели, наконец, не подошли к концу, и не пришло время Джону объявиться. Тут уж, действительно, дело предстало в самом черном цвете; а когда навели справки и выяснилось, что скромный клерк скопил тысячи долларов и тайно хранил их в конкурирующем учреждении, самые стойкие из друзей Джона мысленно отвернулись от него. Банковские книги были тщательно проверены на предмет следов давнего и искусного мошенничества, и хотя ничего подозрительного найдено не было, все чувствовали себя обманутыми. Был пущен в ход телеграф, и корреспонденту банка в Эдинбурге, где, как стало известно, Джон обзавелся немалым кредитом, было приказано связаться с полицией.
Этот корреспондент, однако, оказался другом мистера Николсона; он был хорошо знаком с историей злополучного исчезновения Джона из Эдинбурга и, связав одно с другим, поспешил сообщить о новом скандале не полиции, а своему другу. Старый джентльмен уже давно числил своего сына среди умерших, и память о его проступках превратилась в одну из тех застарелых болячек, которые иногда пробуждаются, но которые всегда можно подавить усилием воли; однако, когда давняя утрата воскресает, чтобы обернуться новым бесчестьем, переживать такое мучительно вдвойне.
– Макьюэн, – сказал старик, – это дело надо по возможности замять. Если я выдам вам чек на ту сумму, о которой идет речь, не могли бы вы взять на себя труд не дать делу хода?
– Я постараюсь, – ответил Макьюэн. – Я возьму весь риск на себя.
– Вы понимаете, – продолжал мистер Николсон, четко выговаривая слова посеревшими губами, - я делаю это для моей семьи, а не для этого несчастного молодого человека. Если дело обернется таким образом, что подозрения окажутся верны, и он действительно растратил большие суммы, то пусть сам расхлебывает кашу, которую заварил. – И он кивнул Макьюэну, улыбнувшись одной из своих холодных улыбок: – До свидания!
Макьюэн, видя, что дело слишком серьезно, чтобы утешать старика, удалился, благодаря Бога за то, что сам он бездетен.
-------------------------------------------------
1) Ноб-Хилл – элитный район (ранее – пригород) Сан-Франциско.
2) Судя по полноте телосложения и бакенбардам, Стивенсон имеет в виду Эдуарда VII (1841–1910) – короля Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, императора Индии с 1901 года; на момент написания повести он носил титул принца Уэльского.
3) Сакраменто – город, расположенный в 75 милях (примерно 121 км) к северо-востоку от Сан-Франциско, с 1854 года – столица штата Калифорния.