Лика поднялась на лифте на четвёртый этаж и позвонила в квартиру. Ей не хотелось искать в недрах сумочки ключ и, кроме того, всегда нравилось, когда мама встречала её на пороге. Был ещё один момент: глубоко в душе Лика надеялась, что когда-нибудь у её мамы кто-то появится. А вдруг этот «кто-то» в её отсутствие появился, и сейчас она поставит двух взрослых людей в неловкое положение, как в фильме «Москва слезам не верит», когда взрослая дочь взбодрила своим внезапным возвращением домой маму с Георгием («он же Гоша, он же Жора»). Ведь её мама ещё не старая, чтобы оставаться одной.
Когда отец ушёл из семьи, маме было всего двадцать девять, и тогда находились претенденты на её руку и сердце, но Лика была глупенькой маленькой эгоисткой и закатывала маме, стыдно вспомнить, какие сцены ревности! Теперь она очень жалеет об этом, а мама уже так привыкла быть одна, что призналась дочери: если бы даже кто-то появился, то ей очень трудно было бы, во-первых — поверить, а во-вторых — привыкнуть к чужому человеку. Кажется, она уже забыла, что совершенно чужой человек может за очень короткое время стать самым родным и близким. И забыла, что сказал ей экстрасенс в первую встречу: как только она перестанет переживать о личной жизни дочери и будет жить полноценно своей, то и у дочери очень скоро всё наладится.
Мама открыла Лике дверь и они обнялись. Из кухни призывно доносился аромат пирогов, и никакими посторонними мужчинами в доме не пахло. Лика распаковала подарки и сувениры, преподнесла маме и отправилась в ванную смывать с себя пыль дорог. Уже нежась в ароматной пене, запоздало отметила: «Что-то с мамой сегодня не так. Кажется, глаза припухли от слёз». Накинув лёгкий халат, Лика вышла из ванной, протопала босыми ногами в кухню и с удовольствием забралась на диван с ногами, скрестив их по-восточному:
— Мама, что случилось? Почему такая печальная?
— Всё хорошо, ничего не случилось. Ты кушай, а то остынет.
— Мама, что произошло? Что за трагедия?
— Ничего страшного. Ты не поймёшь. Даже говорить об этом не хочу.
— Обещаю, я постараюсь понять.
— Лика, не начинай. Мне и так тошно.
— Мам, ты же знаешь, я не отстану! Давай рассказывай, что тут без меня стряслось?
— Я в монастырь на исповедь ходила, — тоскливо отвела взор мама.
— Ну? В чём ты призналась? Ты кого-то убила? У тебя такой вид по крайней мере.
— Ну да, и мне назначили епитимью.
— Что за бред, какую такую епитимью? Что это означает?
— Означает наказание. Меня вообще батюшка грозился отлучить от церкви.
После последних слов мама не выдержала, расплакалась и ушла в свою комнату, Лика вошла следом:
— Ну, ты, мать, даёшь! Чего тебя вообще потянуло кому-то в чём-то исповедоваться? Что за грех? Кого ты убила, таракана? Тебя на недельку одну оставить нельзя! — удивлённо вскинула брови дочь и уставилась на мать.
Лика села рядом:
— Мам, давай по порядку и с самого начала. В чём дело?
Мама вытерла слёзы и, глядя мимо дочери, с тяжёлым вздохом произнесла:
— Попробую. Мне стало трудно жить без веры, без надежды, хотелось знать, что есть кто-то к кому можешь обратиться за поддержкой. Я стала поститься, монастырь посещать, а там батюшка задаёт вопросы на исповеди, перечисляет грехи наши. Среди других вопросов были и про убийство. Конечно же, я никого не убивала, но он спросил, делала ли я аборты. Это тоже убийство и, может быть, самое страшное, только мы почему-то не задумывались об этом.
Я призналась. Помню, священник так строго сказал: «Не одна у тебя дочь, запомни, а трое детей. Только двое мертвы, а одна жива! Молись обо всех и кайся!» Я ежедневно молилась, постилась и вот вчера опять пришла в этот же монастырь на службу. После службы так душа воспарила, такая лёгкость в сердце появилась. Подошла моя очередь к батюшке на исповедь, а он снова задаёт те же вопросы: «Делала ли ты аборты?» Я растерялась, но говорю правду: да, мол, делала. Ух, как он сверкнул глазищами своими, как разозлился, распутницей назвал, грозился отлучить от церкви, слушать меня не хотел, а я и слова не смогла вымолвить, так испугалась и расстроилась. Он, видно, понял, что я не двадцать лет назад, а опять за этот короткий период, уже после нашей последней исповеди, успела. А у меня ни сил, ни слов не было ему противоречить.
Он так разгневался, епитимью мне назначил, а вообще сказал, что от церкви меня надо отлучить. Я еле домой вчера добралась, так мне плохо было. Со вчерашнего дня не могу прийти в себя — камень лежит на сердце, даже вздохнуть глубоко не могу.
— Да, крутая поддержка, ничего не скажешь!
Ну, ты то, как себе представляла отношения с монахами? Они ведь до сих пор утверждают, что Бог создал женщину из ребра мужчины, хотя отлично знают, что и у нас и у них по двенадцать рёбер с каждой стороны, а женский половой гормон образовался из мужского в результате отрыва метильной группы в десятом положении! Лика посмотрела изумлённо на мать, потом подошла и крепко обняла:
— Мама, ты в какой монастырь ходила?
— Да в N-ский — мужской монастырь.
— В мужской? — удивилась Лика.
— Ну да, туда все ходят на службу, и женщин всегда больше, чем мужчин. Он же ближе к нашему дому. Но священники все такие строгие. Может, мне туда не ходить больше? — робко спросила мать.
— Да уж, мамуль. Я тоже думаю, не надо тебе туда больше ходить, — не смогла сдержать улыбки Лика. — Подыщи себе другого духовника, подобрее.
Мать улыбнулась в ответ. Потом Лика не сдержалась, прыснула со смеху, и мама тоже. И так, глядя друг на друга, они начали смеяться — до слёз, держась за животы, приседая и садясь на пол, на ковёр, как в детстве.
Отсмеялись, и очищающий смех унёс, растворил тяжёлый камень, что лежал на душе у матери.
— Ну что бы я без тебя делала? — успокоившись, сказала она дочери.
— А я без тебя! Спасибо, мамуль, что ты не три аборта сделала, — не подумав, брякнула Лика.
И тут же осознала, что сказала не то. Или то? Она действительно осознала в одну секунду, без молитв и проповедей, без строгих священников, и не только она, и её мама, что аборт — это действительно убийство, а не безобидная медицинская операция. Доказательством тому была живая Лика, с румянцем на щеках, с влажными, сияющими молодостью глазами — мамина поддержка и продолжение.
А те двое, не родившиеся, сгинули, погибли от бездушного приговора собственных родителей, от несущего смерть холодного скальпеля, а могли бы сейчас быть здесь, рядом с ними. Могли быть такими же красивыми, жизнерадостными и любящими свою маму. Мать и дочь замолчали, видимо, одинаково чувствуя и думая об одном и том же. И ещё минуту назад звучащий смех обеим показался неуместным и даже кощунственным. Мама поспешила выйти из комнаты, и Лика не пошла за ней, почувствовала, что ей необходимо побыть одной. Возможно, именно сейчас искренняя молитва о прощении, а не утешения дочери, ей нужнее.