Родриго Рей Роса, Гватемала
В восемь лет её обрекли на смерть. По мнению ряда врачей, странная болезнь, название которой я не хочу повторять, разрушит её менее чем за сто двадцать дней. Доктор, сообщивший мне эту ужасную новость, сделал это настолько гуманно, насколько это было возможно, но всё равно это было жестоко. Он должен был жесток той особой бесстрастной жестокостью, которая со временем развивается у людей этой профессии. Я попросил его описать стадии заболевания, и он перечислил по пунктам - «с разницей в две-три недели» - стадии смертельной болезни моего ребёнка. После чего он добавил:
- Боюсь, что мы больше ничего не можем сделать.
И тогда я сказал ему, что если слова не соответствуют действительности, я прокляну его.
Я шёл домой с похоронными мыслями, смешанными с надеждой. Но увы, дочка лежала в постели, бледная и дрожащая, так как в это время у неё начинались приступы.
Няня молча вышла из комнаты, и я опустился на колени рядом с дочкой.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил я и поцеловал её в лоб.
- Плохо, - сказал она и добавила: - Я умираю, да?
Из-за моего недосмотра она за неделю до этого она прочитала письмо от доктора о своей вероятной смерти.
- Не думаю, - сказал я. - В детстве я тоже несколько раз сильно болел, но выжил.
- Я тоже хочу выжить, - сказал он с трогательной серьёзностью. - Но папочка, если я умру, если врачи думают, что я умру, пожалуйста, скажи мне, не обманывай меня.
Она смотрела мне в глаза пристально и напряжённо - и я не смог солгать.
- Доктор, который приходил к тебе, считает, что ты можешь умереть в течение четырёх месяцев. Но я ему не верю.
- Четыре месяца? - Она начал считать, сначала про себя, а затем на пальцах. - Это будет в феврале.
Я кивнул и взял её потную ладошку в свою. И она заснула, - а может, с деликатностью, которой отличалась с самого раннего детства, сделала вид, что спит.
На следующий день я проснулся рано и приготовил ей завтрак и ванну. Утром она выглядела как здоровая девочка, и на мгновение я забыл, что она обречена. Я отправился за покупками. Стояло великолепное ноябрьское утро, поэтому, вернувшись домой, я предложил ей погулять после обеда.
- Куда ты хочешь пойти? - спросила она.
- Куда хочешь, - быстро ответил я.
- Тогда давай туда, где мы ни разу не были.
Как много мест, где мы ни разу не были, подумал я. С моей стороны было большой ошибкой дать ей жизнь - тем более, что я никогда не хотел оставлять после себя потомство. Но я не особо сильно противился желаниям её матери иметь ребёнка - и девочка родилась. Её мать бросила меня три года назад, и мы остались си ней вдвоём.
Когда мы проходили через двойную дверь вестибюля, высокий бледный мужчина, поджидавший этот момент, пробрался внутрь.
- Наркоман, - сказала она.
Мужчина мог услышать её.
- Может быть, - сказал я.
На улице она уличила меня:
- Ведь ясно же, что это был наркоманом. Зачем же ты говоришь «может быть?»
- Он мог тебя услышать.
- И что? Это же правда.
- Людям не нравится слышать, что мы о них думаем.
Она посмотрела на меня одновременно разочарованно и понимающе, и проговорила:
- Наверное, это так.
На углу Бауэри (1) и восьмой она потянула меня за руку.
- Почему бы нам не пойти в Таймс-сквер?
На Astor Place (2) мы зашли в метро с его китчевыми стенами. Внизу на платформе стая поэтов и задавала интеллектуальный и даже элегантный тон в этой дырке громадного грюйера(3). Ах, эвакуировать бы всех людей, целиком и полностью разрушить город, повернуться к нему спиной и вернуться в реальность...
Мы вошли в вагон, и поезд ринулся в тоннель. Вдруг вагон накренило, стоящих пассажиров бросило друг на друга, но они не упали: туловища с серыми лицами устояли на ногах, совершив небольшое маятниковое движение, как будто свисали с крючков на скотобойне. Трупы всех возрастов.
На 42-й улице асфальт был таким же твёрдым, и воздух холодным, как и десять лет назад, когда я впервые гулял по этому городу - но само место сильно изменилось. Считается, что, когда ожидаешь смерть ближнего, хочешь доставить радость не только ему, но и себе. Не вышло. Вместо средоточия земных удовольствий конца века город стал для меня главным моргом.
Мы гуляли по Таймс-сквер(4). И между этой круговертью мёртвых людей и армией созданий Уолта Диснея мы потеряли один из ста двадцати оставшихся моей дочке дней жизни.
Мы вернулись домой на закате, обессилевшие. На седьмой этаж я поднялся, как обычно, запыхавшись.
Вместо света первых звёзд в небольшое окно нашей квартиры врывались огни небольшого небоскрёба. Я подошёл к окну. Пейзаж был похож на песок с колючками, который ветер нанёс на спину бедуина.
Мы вместе готовили ужин, и когда сели за стол, она сказала:
- Мы потеряли время сегодня, а у меня нет времени терять его. Я должна была читать или учиться.
- Но, солнышко, ведь это был прекрасный день.
- Да, я знаю. Я знаю, ты пытаешься сделать меня счастливой, потому что у меня мало времени. Но не пытайся так сильно, хорошо?
На мгновение я потерял дар речи. Она перевела взгляд на небоскрёб в окне.
- Конечно, - сказал я, прийдя в себя. - Прости, солнышко, никто не идеален. Полагаю, если бы у меня был хвост, я бы спрятал его между ног.
Она закрыла глаза, а затем странно посмотрела на меня. Это напугало меня.
- Папа, - сказала она, - прежде чем умереть, я хочу знать, что такое секс.
Я вскинул брови, сглотнул - у меня перехватило дыхание. Услышь она об этом в школе, мелькнуло в голове, это было бы естественно. И ещё пронеслась мысль: а не летают ли до сих пор скабрёзные призраки над 42 улицей?(5) Но в памяти выплыли фигурки Микки-Мауса, пса Плуто, коровы Кларабелла...
- Да, моя девочка, - ответил я сконфуженно, - однажды я объясню тебе это.
- Ты мне обещаешь?
Я кивнул.
- Нет, - настойчиво сказала она, - скажи это вслух.
- Объясню, - повторил я и посмотрел на часы, которые были на телевизоре.
- Когда? - уточнила она.
- Семь часов. Как бежит время! - покачал я головой. - Разумеется, не сегодня.
Её лицо исказила гримаса.
- Я поняла, - сказала она. - У меня опять начинается дрожь.
Я проводил её в спальню, помог надеть пижаму и уложил в кровать. Потом дал ей лекарства: столько-то капель того, столько-то этого, столько-то других...
- Свет, - сказала она.
Я выключил свет, и мы остались вдвоём в мраке, ожидая приступа.
1.название улицы и прилегающего к ней одноимённого района в Нью-Йорке.
2.станция Нью-Йоркского метро
3.На самом деле грюйер - швейцарский твёрдый сыр - бывает без дырок.
4.Таймс-сквер - площадь в центральной части Манхэттена.
5.здесь расположены десятки игорных домов, секс-шопов и стриптиз-клубов
Перевод с испанского и пояснения Шахризы Боатыревой
Иллюстрация взята из интернета