Сергей Вишнёв
23 февраля. Нет-нет, не день Советской армии и военно-морского флота. Именно в этот день 1918 года родился человек, творчество которого стало мне особенно дорого.
Мое знакомство с творчеством этого поэта началось весьма необычно. В то время я работал на Дальнем Востоке в Дальневосточном пароходстве на судне д/э «Пенжина». Самым примечательным местом этого судна была кормовая часть надстройки, именуемая «курятник». Свое название это место получило не случайно: там располагались каюты обслуживающего персонала судна – уборщиц, поварих, буфетчицы. И только две каюты занимали члены палубной команды – в одной из них жил плотник, а в другой два матроса 1-го класса. Не знаю почему, но боцман сразу определил меня в двухместную каюту на «курятнике». Экипаж у нас был, как тогда говорили, комсомольско-молодежный и так уж повелось, что все «теплые» вечера «высший состав» палубной команды проводил у меня в каюте. В «высший состав» входил и Мишка по прозвищу «Леший». Мишка был матросом 1-го класса и по совместительству – артельным. Носил Мишка бороду и слыл большим гуманитарием. Свое прозвище он получил с моей легкой руки или легкого языка, не знаю даже, как правильно и сказать. Но дело не в этом.
Как-то в один из «теплых» вечеров я взял гитару и на манер В. Высоцкого пропел перефразированный мною куплет одной из его песен:
Наш «курятник» словно сказка
Там кикиморы живут,
Как буфетчица хохочут,
Ну а нам до смеха ль тут?!
Будь ты боцман,
Будь ты плотник -
заграбастают,
А артельщик,
Словно леший
Так и шастает.
Страшно, аж жуть!
Этот куплет с восторгом был принят всем присутствующим в каюте мужским собранием, но почему-то не очень понравился нашим судовым дамам. С криком «Так вы нас кикиморами считаете?!» они ворвались к нам, то есть ко мне в каюту и устроили разнос, какой можно учинить только в «курятнике». Но ближе к теме. Так вот опять же в один из таких «теплых» вечеров, можно сказать в самый разгар веселья, Мишка вдруг начал декламировать:
Утром - Любкой,
Ночью - Любочкой...
Отряхнув с души золу,
С виноватою улыбочкой
Проходила по селу.
Первые строчки, естественно, никого не взволновали. Но когда Мишка дошел до строк -
Шла неспешно,
Будто с вёдрами,
Выводя за шагом шаг,
И покачивала бёдрами
По привычке,
Просто так.
появилась некоторая заинтересованность, особенно при слове «бёдрами».
А Мишка продолжал –
Обзывали Любку шлюхою
Злые женщины порой.
Начинали слово буквою
Из алфавита второй.
Мужики с недоброй шуточкой
Свой дневной вершили суд...
Услышав знакомое слово из первой строки, и мгновенно разгадав тайный смысл второго слова, которое «начиналось буквою из алфавита второй», те, кто сидел поближе к Мишке, уже начали более внимательно следить за превратностями судьбы Любочки. При этом, прекрасно представляя себе какой такой суд вершили мужики с недоброй шуточкой. А Мишка, уже дойдя до кульминационного момента стихотворения, вознес свой указательный перст к потолку и, с необычайным блеском в глазах, зычно произнес –
Мать ступала!
Следует заметить, что дикция у Мишки была на уровне Мамонта Дальского, а если еще к этому присовокупить ключевое, до боли нам всем с детства знакомое в известном выражении, слово «мать», то надо сказать, что в каюте повисла необычная тишина…
В знак прощения
Приподняли старики
Троеперстно, как крещение,
Лаковые козырьки.
При этих словах, Мишка пальцами правой руки, сложенными щепотью, сделал движение, как если бы он сам приподнял козырек фуражки и дальше опять «взвился» декламируя:
Мать ступала.
И глумливые
Смолкли бабы у дверей,
Даже самые ревнивые
Стали к Любочке добрей.
После этих слов в каюте уже не осталось никого, кто был бы равнодушен к судьбе Любочки. Когда же Мишка завершил стихотворение словами –
Шла,
Впервые некоримая,
И несла, забывши все,
На судах неоспоримое
Оправдание свое.
в каюте на какое-то время воцарилось молчание, а потом кто-то спросил «Ну и что это было?» Мишка показал книжечку, небольшую по формату, которую он держал в руках с самого начала вечера. Так вот, после этого вечера эта книжка стихов стала самой популярной книгой на судне. Стихи из нее цитировали по случаю и без оного.
Те, кто не обременял себя высокой философией, вычитывали примерно следующее:
- Не изменяй!-
Ты говоришь, любя.
- О, не волнуйся.
Я не изменяю.
Но, дорогая...
Как же я узнаю,
Что в мире нет
Прекраснее тебя?
Или
Не ходим в эстетической уздечке.
Изысканность. На кой нам черт нужна.
О женщине красивой как о печке
Мы говорим –« Неплохо сложена!»
Те же, кто «забивал» себе голову смыслом жизни, урезонивались следующим:
По главной сути
Жизнь проста:
Ее уста...
Его уста...
Сторонникам «непротивления злу насилием» больше нравилось такое:
Обидят. Оболгут. Не мщу.
Боюсь во зле сойтись со спесью.
Я не отмщения ищу.
Ищу любви как равновесья.
Зло – бред!
И злые как в бреду
Приносят людям лишь страданья.
Да сбережет меня сознанье
Превысит зло и упаду.
И тут же, в другом стихотворении, нисколько не противореча сам себе, поэт давал повод для размышлений:
Не бойтесь гневных,
Бойтесь добреньких;
Не бойтесь скорбных,
Бойтесь скорбненьких.
Но одно стихотворение мне стало наиболее понятно, только когда я сам пришел к соответствующему возрасту –
А я когда-то думал,
Что седые
Не любят,
Не тоскуют,
Не грустят.
Я думал, что седые,
Как святые,
На женщин
И на девушек глядят.
Большинство же стихов этого поэта было посвящено любви и самой прекрасной половине человечества – женщине:
Если б
Богом я был,
То и знал бы,
Что творил
Женщину!
Ну, и в конце теперь самое время сказать о творчестве, какого человека шла речь. Об этом легко узнать из моего стихотворения, посвященного любимому поэту.
Был на Руси певец любви,
Но мы его, увы, не славим.
Не потому, что не хотим,
А потому, что мало знаем!
Его стихи понятны всем -
Они просты и романтичны.
В них много есть из жизни тем
Порой приятно эротичных.
Чтобы стихи его понять
Не надо прилагать усилий.
С Россией просто рифмовать
То имя -
ФЁДОРОВ ВАСИЛИЙ !