На фото начало 50-х. Хромка и баян
Старые истлевшие рукописи. Специалисты их «оживляют», расшифровывают и представляют читателям. Пример -- «Слово о полку Игореве».
До сих пор этот документ изучают (и далее будут изучать), спорят о его содержании, мысли, заложенной там и т.д.
Много интересного и познавательного опубликовано в Проза.ру о «Слове…», что я успел прочитать.
Ещё со школы помнятся начала этого трактата. Нас заставляли его запоминать в том звучании, как он был написан, тем языком.
«Боян бо вещий, кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслью по древу, серым вылком по земли, шизым орлом под облакы...»
Было странно и даже смешно, когда ученики, коверкая непонятные слова, читали у доски это «Слово» на старом языке.
Будучи школьником я не понимал, что Боян – это певец, рассказчик. Я в то время хорошо умел играть на баяне, заменив гармонь, и думал, что речь идёт о музыкальном инструменте – баяне.
Так что в моей памяти вспомнилось не содержание «Слова о полку Игореве», о котором знаю слишком мало, а о моём баяне, с которым я не расстаюсь до сих пор, о чём я и хочу рассказать.
В нашей семье всегда были музыкальные инструменты: балалайка, гитара, гармонь. На гармони с малолетства играл отец и был первым парнем на деревне. Гармонь назвалась тальянка. Играть на ней было трудно. Это вам не хромка, кто понимает. А на балалайке тренькали мои братья, а затем и я. Никто музыке не учился, всё самоучкой.
Тальяночку папе пришлось обменять на десяток яиц в эвакуации во время войны. Было очень жалко отцу расставаться с ней. Он её всегда возил с собой, куда переезжал. Но голод оказался сильнее.
Вернувшись в Кронштадт в 1944 году, семья приобрела гармонь хромку. Папа быстро научился на ней играть, затем средний брат Юра, позже я. Старший брат Витя предпочитал балалайку и гитару-семиструнку. Откуда она появилась, не известно.
В 1952 году мы расстались с гармошкой. А купили по моей просьбе баян «Ленинград». Это произошло потому, что у некоторых моих друзей во дворе уже имелись баяны и я пробовал подержать баян в руках.
Родители пошли мне навстречу. Итак, с 14-ти лет я и начал пиликать, когда придётся, на баяне. Балалайка сломалась, как и гитара. Баян стал главным инструментом, в основном, для меня. Папа долго переходил на трёхрядный баян после двухрядной хромки, приобщился и стал играть, но с трудом.
Первые разученные песни тех лет, начиная с «Коробейников» (её называли «коробочка) я стал записывать для памяти. Если спросят мальчика, сколько он песен умеет сыграть, он ответит пять, или восемь и т.д. с каждым днём список пополнялся. Радовались и родители.
Осенью 1953 года Юра вернулся из армии и был удивлён моим способностям. И он стал учиться играть на баяне. Дома в праздники под баян тётя Лена любила поплясать и попеть частушки. Их она знала сотни. Гораздо позже Юра попытался все её частушки записать. Но сбился и забросил это дело.
Частушки чаще играл отец, а тётя Лена пела:
-- Эх, так, что ли, подмигну Коле,
А потом Серёже, парнишке помоложе…
Мужем тёти Лены был Николай (Коля) Акимович, погибший в 1942 году.
Не у всех в послевоенное время имелись патефоны, проигрыватели. На свадьбах, днях рождений, в праздники людям хотелось попеть потанцевать. На демонстрации ходили с гармошками и баянами.
Приглашали меня, ещё юношу, в компанию поиграть им и попеть под баян. Там же и угощали бражкой и самогоном.
Помню свадьбу Юрки Пивоноса (такая фамилия),соседа по дому. После ЗАГСа народ ввалился в квартиру и сразу стали плясать. Мне поставили табурет, так как баян для меня был тяжёл. Потом за стол. Винегрет, картошка, капуста, селёдка и выпивка. Я наигрался, а дома было плохо. Мама меня отходила. Этот «перебор» мне хорошо запомнился.
Был я на нескольких свадьбах, которые уже не помнятся, дни рождений, государственные праздники, когда меня просили поиграть.
В какой-то Новый год я с Юрой справляли у наших знакомых Крохиных Валеры и Жени. Валера, мичманом, получил комнату в коммунальном бараке на Козьем болоте. Кронштадтцы знают, где это.
Досиделись все за столом до половины 12-го и захотелось вдруг послушать баян и попеть. А баян дома на Ленинградской улице.
Мы с братом мигом собрались бегом и на автобус домой. Схватили баян и обратно на автобус. Мать не поняла, что за спешка. Сели в автобус и слышим по радио бой курантов, а ехать ещё минут десять. Юра говорит, доставай баян. играй. И в автобусе запели мы, кондуктор и несколько опоздавших человек.
Это был вообще единственный случай, когда мне пришлось в 12-00 в Новый год оказаться в автобусе. Но когда мы доехали, все были радостны, уже приняли по стопочке, и веселье продолжалось с баяном.
Брат Виктор в 50-е годы имел возможность на катере, принадлежавшем ДОС флоту, ходить в Ленинград. Часто брал меня с собой после работы в субботу. Я садился на корме быстро несущегося катера под брызгами воды и наяривал на баяне. Было очень приятно видеть, подплывая к мосту лейтенанта Шмидта, что на нас смотрят с набережной. Пацан, что с него возьмёшь!
Останавливались на ночь где-то в гавани яхт-клуба. Днём ходили по городу, а вечером в воскресенье тем же путём возвращались в Кронштадт по Морскому каналу.
Женя Семёнов работал и дружил с Юрой. Он хорошо пел, выступал перед киносеансами в к/т Экран. Я играл у него на свадьбе. У Жени был аккордеон и я пробовал на нём играть. У меня получалось.
Летом 1957 года Юра отправил Люсю в дом отдыха в Петергоф. Мы всем скопом: Юра, Витя, Лёва и я с Жениным аккордеоном отправлялись несколько раз в Петергоф. Об этом я писал ранее, повторяться нет смысла.
Женя Семёнов посоветовал мне продолжать учиться музыке и дальше. Сам же он пытался поступить в Ленинграде в музыкальное училище., но не получилось.
А у меня получилось. В нашем доме жили Шумилины. Их зять, бывший моряк, футболист, а затем преподаватель музыки по какому-то инструменту в вечерней музыкальной школе им. Римского-Корсакова, что на улице Некрасова, вход со двора, познакомился со мной.
Он пообещал меня устроить в эту школу в октябре 1955 года, когда приём уже был закончен. Меня прослушали и приняли в класс …фагота. Класс баяна был заполнен, а на фаготе – недобор. Заметив мои длинные пальцы, зачислили с обещанием, что когда-нибудь переведут на баян и аккордеон. Я был расстроен, но мой протеже посоветовал не отчаиваться. Я согласился.
Меня познакомили с этим «ружьём»-фаготом и стал изучать сольфеджио и оперы великих композиторов. Мне понравилось..
Жить мне пришлось у дальней родственницы, вдове с четырьмя детьми на улице Мичуринской дом 3. Домик Петра Первого был под номером 1. С фаготом я даже приезжал в Кронштадт и показывал своё «ружьё», как сказал папа. Прожил я у неё недолго, так как от учащихся в ноябре потребовали справки с места работы. Меня на работу 17-летнего никуда не взяли без ленинградской прописки, и я покинул учёбу, вернувшись на кронштадтский Морской завод.
Ноты я тогда перестал изучать, играл по памяти на слух. Только, переехав с родителями в город Ломоносов в 1958 году, работая на заводе, я записался в Дом Культуры в кружок по классу баяна.
Преподаватель, прослушав меня, сказал, что обучать меня будет трудно, так как сначала надо отучить меня от того, чему научился самоучкой. Проще обучать детей, которые баян в руках ещё не держали.
Всё же я постарался кое-как выучить ноты и несколько раз выступить всем оркестром народных музыкальных инструментов вместе с детьми на сцене.
Мне это не понравилось, и я бросил кружок, даже на какое-то время забросил и баян. Пришлось работать и заочно учиться в институте.
Всегда мне хотелось посвятить себя музыке и сцене. Но родители были другого мнения. Они не считали, почему-то, профессию артиста нужной для дальнейшей жизни. Говорили, что там, у артистов, и семьи не благополучные, и сами артисты – непорядочные. Так что, пришлось учиться на инженера-электрика.
Продолжение следует…